Пресс-хата для Жигана - Сергей Иванович Зверев

Развязка наступила быстро. Прямо по курсу движения джипа из кустов поднялась долговязая фигура. Панфилов не видел, как находившийся в засаде собровец начал стрелять. Он почувствовал, что машина не слушается его. Шелестя пробитыми скатами, джип съехал с наезженной колеи. Из пробитого радиатора потянулись струйки голубого дымка, а лобовое стекло покрылось сетью трещин, оставленных пулями. Машина двигалась прямиком в чащу. Перед глазами беглеца вырастал частокол деревьев.

Панфилов мощным рывком выбросил свое тело из салона джипа. Беглец не заметил скрытый кустарником серый валун, оказавшийся у него на пути. Налетев на камень, словно торпеда на борт вражеского корабля, Панфилов ощутил, что внутри у него все взрывается, а голова раскалывается на тысячи мелких осколков. Волна нестерпимой боли, с которой самый натренированный организм не в состоянии справиться, отключила его сознание.

Когда долговязый собровец надевал на руки беглеца наручники, Панфилов на минуту очнулся. Холодная сталь врезалась в запястья. Застонав, Панфилов облизнул соленые от крови губы. В каждой клеточке тела пульсировала боль. Но Панфилов заставил себя улыбнуться. Ведь он снова выиграл. Прямо над ним возвышался здоровый и невредимый старлей, которому еще недавно предназначалась пуля от Трифона.

— У, падла, еще лыбишься! — вызверился заметивший улыбку Жираф.

Он пнул лежавшего по ребрам. Тупой носок проверил ребра Панфилова на прочность. Тот сдержал стон и произнес нараспев слова старинной блатной баллады:

— Ну что, Жиган, нам не гулять по бану…

— Ты чего бормочешь?

Жираф приготовился нанести очередной удар. Он даже отступил для разгона, намереваясь отвесить задержанному как следует. Резкий окрик командира остановил долговязого:

— Жираф, стоять!

— Командир, эта тварь песни распевает.

— Я сказал — назад.

Долговязый отступил от распластанного на земле человека.

— Эй, скажи что-нибудь еще, — Кудрявый нагнулся над ним.

Панфилов с трудом разлепил разбитые губы:

— О чем базарить. Я в тачке случайно оказался.

Вертевшийся рядом долговязый не упустил возможности встрять в разговор:

— Следаку байки расскажешь. Какого хрена драпал! Подельника из тачки выбросил… Подставил другана, думал, отмажешься?

Злая энергия переполняла долговязого, но под взглядом командира он затих. По рации передали приказ немедленно доставить задержанного. На место происшествия уже выехала следственная бригада. Об этом сообщил подошедший великан со смешной кличкой Гном.

— Я останусь. Подожду следаков, — тихо сказал он и добавил, глядя на залитого кровью задержанного: — Мужику совсем фигово. Как бы концы не отдал. Один жмурик у нас уже есть.

Подняв искаженное болью лицо, Панфилов успел сказать, прежде чем вновь погрузиться в забытье:

— Не дрейфь, мент. Прорвемся!

После чего уронил голову на зеленую подушку мха, засыпанную порыжевшей хвоей.

С побледневшим от волнения лицом старший лейтенант опустился на колени. Его ладонь смахнула песчинки и сосновые иголки со щеки задержанного. Наморщив лоб, собровец рассматривал его. Знакомый голос многократным эхом звучал в ушах у старлея. Голос, который он слышал в пылающем ущелье.

— Не может быть, — беззвучно прошептал командир, стирая с переносицы холодный пот.

Веселый солнечный зайчик плясал на серых стенах камеры изолятора временного содержания. Следователь не спешил с допросом, наплевав на права задержанного. По закону Панфилова уже должны были отпустить. Срок задержания без санкции прокурора закончился. Но законы в России — понятие растяжимое

«Начни права качать, мигом рога обломают. Пришьют какую-нибудь подлянку, и доказывай, что ты не верблюд», — размышлял Панфилов, прислонившись к холодной стене.

Сырой, стылый бетон притуплял боль. Ушибы, полученные при падении, оказались не слишком серьезными. Молодой доктор, проводивший осмотр, отнесся к пациенту внимательно. Ссадины на лице смазал какой-то вонючей жидкостью, пощупал ребра и дал пригоршню болеутоляющих таблеток. На этом медицинская помощь закончилась. О правовой помощи никто и не заикался.

В свое время Константин Панфилов на собственной шкуре испытал все прелести правоохранительной системы. Он оттрубил свой срок от звонка до звонка, железно усвоив главное правило: «Ничего не бойся, ничего не проси, никому не верь». Этим нехитрым правилам он следовал всю жизнь, и они его ни разу не подвели. Обстоятельства вынудили Панфилова сменить фамилию, изменить черты лица, постараться забыть свою биографию. Но в душе он оставался Жиганом, не прощающим подлости и предательства. Устав бороться с несправедливостью, он взял тайм-аут. Купил небольшой домишко в Подмосковье. Подремонтировал, обставил по собственному вкусу, познакомился с соседями.

Любопытные сельские жители быстро потеряли интерес к новому соседу. Панфилов вел тихий, уединенный образ жизни, а дом, обставленный со спартанской простотой, больше напоминал келью отшельника. Только одна деталь удивляла сельчан, побывавших в жилище соседа, — сверхсовременная аудиосистема класса «хай-энд» японской фирмы «Накамичи». Стоимость этого чуда техники была, пожалуй, больше, чем у всей деревеньки с живностью, сельхозинвентарем и вызревающим урожаем. Но обитатели деревеньки не догадывались об этом и поэтому не завидовали.

Панфилов любил музыку, точнее, одно конкретное направление — джаз до самозабвения. Понимать искусство импровизации его научил один старый вор. Архип — такое скромное погоняло носил бывалый скокарь — любил повторять:

— Джаз — это свобода. Тебя могут парить на киче. Могут даже на яйца повесить браслеты, но если в твоей башке зазвучит джаз, значит, ты вольная птица. Запомни, Жиган, у каждого должно быть что-то, чего никто не сможет отнять. Твою хазу могут спалить, бабу увести, бабки стырить. Джаз, если он звучит в душе, не слямзит ни скокарь, ни прокурор.

Тогда Жигану показалось, что старый вор блажит. Но жизнь доказала правоту Архипа. Некогда преуспевающий бизнесмен Константин Панфилов потерял свое дело. Умерла его мать. В жестоких разборках сгинул брат. Да и сам Архип, верный и мудрый советчик, закончил свой земной путь с пулей в башке.

Жизнь пыталась спустить Жигана. Но он падал и поднимался, потому что в душе оставался свободным. За свободу пришлось дорого заплатить — потерей собственной фамилии, утратой лица… Но цена свободы не бывает слишком высокой. Это Панфилов знал наверняка. Потому и купил безумно дорогую аудиосистему, из ее динамиков лилась свобода, преобразованная в музыку,

Фонотека, собранная Жиганом и частично доставшаяся ему в наследство от старого скокаря, требовала классной аппаратуры. На дешевом «ящике» с мигающими индикаторами, переливающимися эквалайзерами, караоке и прочей дребеденью джаз не звучал. Музыкальные центры, похожие на украшенный неоновой рекламой бордель в миниатюре, искажали божественную трубу Луи Армстронга или голос Эллы Фитцджеральд до неузнаваемости. Хотя здесь, в камере, даже «ящик» с парой-тройкой оцифрованных записей джазовых классиков не помешал бы.

Размышляя об этом, Жиган засмеялся. Музыкальный