Сергей Самаров - Огненный перевал

— Возьми с собой своих людей, — посоветовал второй эмир.

Вообще-то этот совет не был лишним. Мало ли как могут повернуться события после того, как Геримхан надавал им под зад. Обозлены и готовы сорвать свою злость на любом…

Я осмотрелся. Актемар, Висангири и Джамбулат тут же оказались рядом. Они хорошо мной лично обучены и всегда готовы прикрыть. В том числе от любого из здешних эмиров или от Геримхана. От федералов тем более. Мне даже команду давать не пришлось, они уже опустили предохранители своих автоматов.

— Так, чтобы вас видно не было, — сказал я.

Они молча двинулись вперед.

— Эй! — позвал я.

— Слушаю… — отозвались из-за поворота.

— Я сейчас подойду… Ты сам не высовывайся, иначе тебя могут подстрелить.

— Я жду…

Там, за поворотом, есть еще один полуповорот. Есть, грубо говоря, «мертвая зона», которая не просматривается ни с наших позиций, ни с позиций спецназа. Встречаться надо именно там, чтобы в случае осложнений не нарваться на обстрел. Туда и направились мои парни. Не доходя до крайней скалы, упали на землю и растворились среди черной ночной травы и кустов. Так, что даже я их не видел…

Еще раз прикинув, как вести разговор с офицерами, я тоже неторопливо двинулся туда.

Темнота под открытым небом никогда не бывает полной, потому что даже грозовое небо имеет свой свет и свое свечение, и потому она не помешала мне рассмотреть погоны капитана. Не просто капитана, а, к моему удивлению, капитана погранслужбы, хотя Геримхан предупреждал меня, что против нас стоит спецназ ГРУ. Но спецназ ГРУ не носит зеленые просветы, хотя я видел спецназовцев только в полевой форме, а на погонах полевой формы просветов вообще не видно. Но мне почему-то показалось, что это вообще не спецназовец.

Капитан смотрел на меня сверху вниз, поскольку ростом был значительно выше, и смотрел недобро, с каким-то горьким вызовом. Горечь во взгляде понять нетрудно — положение у них такое, что будешь смотреть горько, размышляя о своем будущем.

Впрочем, явление здесь погранца меня не удивило, поскольку со слов Уматгирея, владеющего всей здешней информацией даже в далекой Швейцарии, вертолет как раз и летел из погранотряда, где забрал груз реквизированной контрабанды. Пограничник мог быть просто попутным пассажиром, а мог быть и сопровождающим Святого Валентина, хотя последнее маловероятно, поскольку лжепопу сопровождающие не нужны, и он, при своей изворотливости кидалы, вполне мог бы от него отвертеться. Я, однако, разыграл удивление.

— А что здесь пограничники делают? Я думал, мы со спецназом ГРУ воюем…

— Я же тебя не спрашиваю, что делают в мусульманской республике грабители православных храмов, — пограничник говорил грубо.

Он мне сразу показался человеком, полностью лишенным той необходимой гибкости мысли, чтобы вести мало-мальски дипломатический базар.

— В вашем положении я бы отказался от хамства… — заметил я вроде бы между делом. — Но это вопрос воспитания, а я не ставлю себе задачу по воспитанию тех, кого уже без меня долго воспитывали, но не сумели добиться приличного результата. Итак, я слушаю твои предложения…

— А я пришел твои послушать.

— Так что, Святой Валентин ничего не передал?

— Отец Валентин что-то предлагал, но меня его предложения мало волнуют. Что ты предлагаешь? Выкладывай, и постарайся побыстрее, поскольку времени у тебя мало.

Я даже усмехнулся от такой наглости, хотя и понимал, что это глупая бравада отчаявшегося человека. Но, вместе с тем, я хорошо понимал, что отчаяние может и не довести кое-кого до добра. В отчаянии бросаются грудью на амбразуру… А мне такие совершенно не по вкусу. Я всегда предпочитаю сначала сделать дело, а уже потом позволять любому совершать подвиги.

— Мне повторить нетрудно, хотя дополнительное время на раздумья я не собираюсь предоставлять…

Я услышал неосторожный и явно посторонний здесь звук справа от себя, чуть ниже по склону, в густой траве. Но не покосился туда, хотя был уверен, что трава там колыхнулась. Туда, как я видел, двинулся Висангири. Обязательно выскажу ему, когда все закончится, свое решительное «фе». Его никто слышать не должен. А что, если бы этот психованный капитан дал сейчас туда, в траву, очередь? Автомат у него, как я вижу, не на предохранителе… Просто среагирует и выстрелит… И я не помешаю ему, потому что просто не достану.

— Так повторяй.

А теперь шорох и еще какой-то звук слева пришли, выше по склону, из-за кустов. Туда Актемар с Джамбулатом двинулись. Кто из них впереди, не знаю. Но тоже не забуду выложить претензию. Не первый год со мной, пора бы и научиться быть невидимыми и неслышимыми…

— Повторю… — я начал говорить громко, чтобы отвлечь внимание погранца от шорохов в траве и в кустах, но легко сумел отрегулировать свой голос, понимая, что более громкая речь может остаться незамеченной, и потому я постарался придать своему голосу угрожающий характер, показывающий мое якобы возбуждение. — Повторю, но если в следующий раз даже генерал заявится, то ему я повторять уже не буду… Не в том вы положении, чтобы с вами церемониться. С вами вообще можно не считаться…

— Ну-ну… — сказал капитан уже мягче. — Слушаю…

Мои внешне угрожающие нотки, кажется, остановили его агрессивность.

— Я дал полтора часа на то, чтобы мне сюда доставили груз, который перевозил в вертолете ваш поп. Если за это время груз не будет доставлен, вы все будете просто уничтожены.

— А если груз доставлен будет? — поинтересовался капитан уже почти миролюбиво.

Нет, первое мое впечатление было неверным. С ним можно и разговаривать, и договариваться, только следует проявлять жесткость и напор, если хочешь добиться цели. И груз, подумалось мне, уже лежит совсем недалеко от поворота ущелья.

— Я выпущу вас… Я прикажу выпустить вас даже с оружием в руках…

— Кому ты прикажешь?

— Своим подчиненным эмирам.

Я поймал его взгляд и вдруг сообразил, что капитан совершенно не боится ни меня, ни ситуации, в которой федералы оказались, и я слишком поторопился увидеть груз рядом. Значит, что-то не так идет, как мне хотелось бы.

— Я ждал, когда ты начнешь меня обманывать, чтобы развязать себе руки, — сказал капитан. — Лжец, заманивающий в ловушку, не переговорщик… Это ты понимаешь?

— Ты о чем? — спросил я, отступая на полшага, чтобы лучше видеть каждое его движение.

Но он сделал полшага ко мне, и дистанция осталась прежней, а мне отходить дальше было некуда — тропа кончалась, и я мог бы просто упасть, начни я пятиться на склоне. И вообще пятиться здесь, когда идет такое противостояние — это не достойно мужчины-бойца. А я всегда был неукротимым бойцом…

— Я о том, что ты человек, не имеющий слова… Своего мужского слова. Ты знаешь, что ты есть никто и твой приказ ничего не может решить. Даже более того, ты прекрасно знаешь, что Геримхан Биболатов ни за что не пожелает отпустить нас, да еще с оружием… Это при том раскладе сил, который ты знаешь, а ты, я делаю на этом ударение, еще ничего не знаешь…

Он подошел ко мне вплотную и мог бы, используя преимущество в росте и в весе, просто толкнуть меня животом, и я упал бы. Вот это, насколько я понимаю, как раз недостойно мужчины — падать, размахивая руками, пытаясь удержать равновесие, даже зная, что ты его все равно не удержишь. Конечно, кто-то из трех моих парней тут же очередь даст, и капитан начнет вслед за мной падать, и уже руками не размахивая, потому что не будет уже предпринимать попыток равновесие удержать. Мертвым это совсем не свойственно… Но неудобно себя почувствую я. Именно так авторитет теряется…

— Что я не знаю? — не понял я, но догадался по глазам капитана, что я в самом деле слишком многого не знаю.

— Я начну с того, что ты знаешь… Ты знаешь, что права не имеешь распоряжаться нашими жизнями. Отпустить или не отпустить, это мог бы решить только Геримхан Биболатов. Но ему изначально нельзя было нас отпускать, с грузом священника или без него. Мы для него — носители информации о местонахождении банды, которая готовится к прорыву через перевал, а потом и через границу. Отпустить нас для него — то же самое, что самому позвонить и вызвать для бомбардировки пару эскадрилий ракетоносцев. И ты это прекрасно знаешь, тем не менее предлагаешь нам свободу, считая, что купишь нас своими обещаниями. Но ты и не собирался обещание выполнять. Как называют человека, что лжет и не держит слово?

Признаться, я не ожидал от этого капитана такой отповеди.

— Если не хочешь верить, я заставить тебя не могу…

— Ты не ответил на мой вопрос. Как называют такого человека?

Я промолчал, хотя чувствовал, как закипает что-то у меня в середине груди и даже начинает потихоньку булькать. Что это такое, знал я хорошо. Сначала это гнев, грозящий потом перейти в ярость. И было отчего проявить ярость…