Александр Бушков - Последняя Пасха

Одним словом, скромное обаяние буржуазии по-шантарски. Возле соседнего дома вяловато протекала обычная вечерняя провинциальная жизнь: мужички стучали доминошными костями совершенно в стиле шестидесятых годов (им бы еще городки для полной и законченной ностальгии), парнище длинноволосый с мотоциклом возился, на втором этаже при настежь распахнутом окне (не графья, чай, некого стесняться) тетя Спора из седьмой (Смолин уже и такие детали знал) громогласно воспитывала безответного муженька, опять приползшего на бровях, во всю мощь легких поминая ему и пропитой аванс, и утащенную из дома банку варенья, и Машку из аптеки, и, чтобы не сбиваться с ритма и не прекращать экзекуцию раньше времени – еще и новенький костюм, бесповоротно испорченный пьяным падением в канаву в столетнюю годовщину со дня рождения В. И. Ленина. Память у тети Споры, как Смолин уже убедился за эти три дня, могла дать сто очков вперед любому компьютеру. Муж, конечно, отмалчивался, как и следовало из партитуры, только временами пробовал бубнить нечто примирительное. Смолин уже знал наперед, чем закончится дело: минут через десять седенький лысенький дядя Федор появится на улице, примет порцию ритуальных насмешек от доминошников и присоединится к ним, извлекая из штанов утаенный пузырь. Для окружающих это было так же привычно и буднично, как дождик или снег.

По улице бравой и неспешной походкой хозяина здешних мест шествовал участковый, с каковым Смолин церемонно и раскланялся издали, как и подобало справному хозяину. Подойдя близко, участковый покосился на распахнутое окно, поморщился, заложил два пальца в рот и свистнул весьма даже мастерки. Тетя Спора моментально снизила напор децибел четверти этак на три – судя по всему, это тоже был отработанный ритуал.

– Слышал, Василий Яковлевич, сносить собираетесь? – спросил участковый с профессиональным интересом «хозяина тайги».

Оба посмотрели на строительные леса – металлические, составные, с одного боку дома достигавшие крыши. У подножия их лежал моток металлического троса, стояли грязные ведра, валялись ломы.

– Вот это еще не решил, – ответил Смолин степенно. – Построено на совесть, всех нас переживет. Если как следует все внутри почистить-отделать… А вот крышу я по-любому снесу к чертовой матери, под самый корешок. Она-то как раз ненадежная – черепица свое отжила, дерево надо менять… Проще будет снести ее напрочь и новую поставить.

– Это точно, – кивнул участковый. – Рабочих подобрали уже, я слышал? Говорили, второй день по крыше лазят…

– Глаз – алмаз?

– Служба такая, – с достоинством ответил участковый, – старая школа. Вы чихнёте, Петька карбюратор запорет, – кивнул он на парня с мотоциклом, – а нам уже все известно… Вроде с Трофимкиным договорились?

– С ним.

– И правильно. Обстоятельный мужик и непьющий, все разберет в лучшем виде, да и новую поставит… Честь имею!

Он козырнул Смолину и неторопливо направился к байкеру Петьке, явно намереваясь дать ему ценные указания по ремонту – тихие деревенские будни…

Смолин закурил, откинулся на крашеную спинку скамейки, нагревшуюся за день. Нельзя сказать, чтобы он был недоволен собой – он все делал правильно. Просто что-то упорно не складывалось…

Чердак он чистил демонстративно, с совершенно ненужной суетой, громкими комментариями хода процесса (что обеспечивала троица сподвижников, одетых по-рабочему, но занимавшихся главным образом тем, что растолковывала неизбежным зевакам: сносить будут крышу к чертовой матери напрочь). После этого чистых трое суток они ждали: и днем, и ночью, сменяясь, то на крыше занимали посты, то в машине на приличном отдалении, то пешим порядком укрываясь в укромных местечках.

И – ничего. Никто не попытался проникнуть в дом (хотя создавалось полное впечатление, что во всем доме – никого и днем, и ночью). Никто не пытался выспросить у Дюкова хоть что-то о сделке, покупателе, о чем-то еще.

Что-то тут не складывалось… После двух убийств Смолин, крепко подозревавший, что и Лобанский неестественным образом отправился в мир иной, как раз и построил версию, не столь уж и сложную: нечто (он до сих пор из суеверия боялся облекать в конкретные слова свои догадки) изначально спрятано в доме. Лобанский, святая душа, ни о чем таком не подозревая, в своей рукописи дал неопровержимые доказательства, что сокровище существует, мало того, находится в пределах досягаемости. Некто (скорее всего, он и был тем загадочным «спонсором») заморочил голову старичку заманчивыми обещаниями, а потом убрал, сымитировав несчастный случай. Рукопись забрал – как наверняка и некую подборку документов, с которыми Лобанский работал. Витек погиб оттого, что мог что-то знать. Что-то, чему не придавал значения, но в один прекрасный момент мог простодушно разболтать. В точности так обстояло и со Степой Лухмановым. Коли уж появляются трупы числом как минимум два – наш Некто гуманизмом не страдает и моралью не обременен – ну, учитывая, какой приз на кону…

Но дальше… По всем законам логики, этот Некто должен был непременно обозначиться где-то поблизости, прослышав о сносе крыши.

Однако ручаться можно, что не обозначился. Отсюда плавненько вытекало три варианта:

1. Искомое находится вовсе не в доме или по крайней мере, не на чердаке.

2. Смолин ошибся, приняв за реальность цепочку совпадений, ничем между собой не связанных.

3. У Некто вдруг вырезали аппендицит или он сломал ногу на ровном месте, поскользнувшись на банановой кожуре, каковую сейчас можно встретить в любой глуши.

Вообще-то, в третьем случае дело могли продолжать сообщники… или он никому не доверяет и действует один? Второй вариант тоже выглядел пустячком, не приносящим никакого вреда: в конце-то концов, все, что нашлось в квартире, перекрывало смолинские расходы и даже сулило некоторую прибыль. Да и на чердаке кое-что нашлось, не на умопомрачительные суммы, но и не на копейки: старая мебелишка, после реставрации вполне годная в продажу, дюжины две тарелок-чашек-блюдец, в том числе и посуда начала тридцатых с эмблемами РККА. Парочка радиоприемников, телевизор КВН, подшивки старых газет и журналов, книги, всякая мелочь. Одним словом, безусловно не останешься в накладе. Да и любой понимающий человек, узнай он подробности, и не подумал бы смеяться: стоило рискнуть, ох, как стоило, умный не побоится в такой вот ситуации выглядеть смешным, да умные и не высмеют…

Невыносимее всего была мысль, что верным может оказаться первое предположение. Что Смолин, светоч интеллекта, гений интуиции и антиквар от бога, рассчитал все правильно, прав оказался. Вот только допустил один крохотный, зато существенный промах: клад вовсе не в доме, он уже извлечен и Некто в данный момент пьян от радости, как любой на его месте…

Можно, конечно, утешать себя тем, что ошибка эта – неизбежная. Если клад не в доме, то Смолину не в чем себя упрекнуть: у него не было даже и крох информации о подлинном месте. Одним напряжением ума, пусть сверхмощного, такое не вычислишь.

Но утешение это слабое – особенно если представить, что вещи находятся сейчас в руках у другого. У скотины, которая ради них, не колеблясь, пошла на убийства. И ведь скотина эта, будем реалистами, имеет все шансы ускользнуть с добычей. Уныло…

А впрочем, оставался еще один шанс. Последний. С раскладом вероятностей пятьдесят на пятьдесят. Трехдневное бдение ничего не дало, сподвижники, не посвященные в суть дела, стали откровенно скучать, да и сам Смолин уже не рассчитывал, что Некто объявится. Значит, пора сделать самое простое – когда окончательно стемнеет, еще раз осмотреться и подняться на чердак.

Вот только самое простое, казавшееся очевидным решение было еще и самым тяжелым. Если ничего не отыщется – заранее будем пессимистами – психологический удар придется выдержать неслабый. Не смертельно, конечно, с инфарктом не рухнешь и в дурку не загремишь, но все равно, долго потом будешь ходить так, словно в душу нагадили.

И все же пора решаться, не торчать же здесь до Нового года. Смолин поднялся в квартиру, где Инга, согласно неистребимому женскому инстинкту, ухитрилась почти совершенно ликвидировать следы Шварцевских поисков. И прилежно приготовила ужин, чему Смолин мимолетно умилился – так, самую чуточку, на мало-мальски сильный накал умиления времени не было, да и чужда была его натуре лишняя сентиментальность.

Он присел за стол, лениво ковырнул котлету. Кусок в горло не лез – понемногу его захлестывал деловой азарт, нетерпение поиска.

– Спать пойдем? – спросила Инга.

– Ты иди, – Смолин, мимоходом погладил ее по голове, – а я несколько часиков поработаю. Поброжу по дому, осмотрю все, что только можно, вдруг что и… Ты не ухмыляйся, неужели не успела уже понять, что клады не только в книжках водятся?

– Успела, – сказала Инга. – И все равно… Взрослый мужик будет всю ночь привидением бродить по дому, стены выстукивать, половицы отдирать. Как хочешь, но это как-то…