Стивен Хантер - Мастер-снайпер

Это тревожило Литса. Но что беспокоило еще больше, так это второй штамп, который он сумел прочитать: WVHA.

Ну и какого черта означает это WVHA?

Очевидно, еще одно бюро, о котором он никогда ничего не слышал; еще одна маленькая аккуратная контора, спрятанная под улицами Берлина.

В голове у Литса начала зарождаться опасная идея. Он закурил очередную сигарету. Он знал, что где-то в его бумагах есть верная подсказка к STG-44. Это было оригинальное оружие, Sturmgewehr, штурмовой автомат, взявший все лучшее от пулемета (огневую мощь и скорострельность) и от карабина (точность и дальность боя). Литс решил, что должен сам раскусить эту чертову задачу; он вспомнил, как однажды, заполучив один из таких автоматов в свои руки, они разобрали его до винтика, а потом собрали обратно, отвезли на полигон и поразили батальон мишеней, получив при этом абсолютно блестящий технический профиль, после чего автомат был отправлен в ОААКТР, где его по обыкновению проигнорировали.

Литс подошел к сложенным папкам и начал рыться в них. Но как раз в тот момент, когда он нашел нужный отчет, ему в голову пришла новая мысль.

Серийные номера.

Проклятье, серийные номера.

Он снова метнулся к копии документа. Да где же она, черт подери?

Литс впал в панику, но затем увидел желтый уголок, торчащий из-под растрепанного экземпляра книги Билла Филдинга «Турнирный теннис и закручивание мяча» — настольной библии Роджера. Он отбросил в сторону книгу и схватил документ.

Серийные номера.

Серийные номера.

Литс стоял у окна, выключив свет, хотя затемнение официально уже было отменено и Лондон находился в фазе частичной светомаскировки. Он смотрел на горизонт, который совсем недавно был разорван ударом Фау-2. Иногда эти ракеты загораются, иногда — нет. Эта ушла на север примерно на полмили, улетела, как надеялся Литс, куда-то за Детскую больницу на Грейт-Ормонд-стрит, а может быть, даже к Корамским полям. Но на этих холмистых лугах гореть нечему, а он видел на горизонте пятно, подобное оранжевому отпечатку пальца, так что на месте падения, несомненно, был пожар. Ракета взорвалась, наверно, еще дальше, между Грейс-Инн-роуд и Королевской больницей для бедных. Ему надо будет как-нибудь сходить туда и посмотреть.

Для Литса ракеты были любопытным феноменом. На самом деле они были просто большими пулями; даже немцы признавали это. Фау-2 (техническое обозначение А-4) была проектом вермахта, проводимым под контролем СС, и рассматривалась как артиллерия. Другими словами, пуля. Самолет-снаряд, Фау-1, относился к люфтваффе и был летательным аппаратом.

Только подумать: пуля величиной с дом выпускается из ружья где-то в Голландии или в самом Твелвленде и нацеливается на Лондон. Господи! Литс почувствовал, как по его телу пробежала дрожь. Это совсем другое дело, чем когда тебя бомбят или вслепую обстреливают снарядами. Какой-то чертов фриц-снайпер целится в тебя сквозь темноту и расстояние, и это чувство, что за тобой следят, очень необычно. Но спине у Литса пробежал озноб, холодок, но, когда спустя какое-то мгновение открылась дверь, он понял, что это был всего лишь сквозняк.

— Извини, мне, наверное, следовало постучаться, — сказал Тони.

— Я хотел посмотреть, куда они сегодня забросили свой груз, Похоже, это где-то рядом с больницей для детей.

— На самом деле намного дальше, в Айлингтоне. Не возражаешь, дружище? — спросил Тони, жестом предлагая закрыть шторы и включить свет.

— Ты слишком рано, — сказал Литс. Было всего полвосьмого.

— Да, немного с опережением графика.

— Ну ладно, — согласился Литс, усаживаясь на свое место, после чего достал желтый листок и отодвинул остальные предметы. — Все очень забавно.

— Давай посмеемся вместе.

— Они отправили специальную партию автоматов через всю Германию. По нашим довольно точным данным, с того момента, как Гитлер дал в сорок третьем году зеленый свет на производство этого оружия, было выпушено около восьмидесяти тысяч таких автоматов. Большая часть из этих восьмидесяти тысяч сошла с конвейеров Хенеля в Зуле, хотя Маузер в Оберндорфе тоже выпустил около десяти тысяч до того, как мы разбомбили их линию. У тех маркировка другая и рукоятка сделана из более дешевого пластика, он легче раскалывается.

Аутвейт, с поднятым воротником своего плаща от Берберри, с волосами, гладко зачесанными назад, со спокойным лицом и холодными неподвижными глазами, изучал его в той манере, которую англичане его класса совершенствовали на протяжении вот уже семи столетий.

Литс невозмутимо выдержал этот взгляд и продолжил:

— Серийный номер состоит из восьми цифр плюс определитель производителя. Улавливаешь?

— Прекрасно улавливаю, дорогой друг.

— Теперь они каждый раз используют два ничего не значащих числа. То есть сначала идут две ничего не значащие цифры, затем пять цифр, которые обозначают партию и порядковый номер в партии, затем еще одна ничего не значащая цифра и после этого определитель производителя. Ничего не значащие цифры ставятся для того, чтобы мы подумали, что они выпускают это оружие миллионами. Они делают это на всех мелких изделиях, что вообще-то довольно глупо. Ты поспеваешь за мной? Я не слишком быстро объясняю?

— Изо всех сил стараюсь не отставать.

— Что касается этого сопроводительного документа, — Литс взял в руки копию, — тут вообще нет никаких цифр. На месте, где проставляются серийные номера, стоит прочерк.

— Если ты хочешь убедить меня, что это величайшая находка в деле разведки, то, боюсь, я чего-то не понимаю.

— Немцы все записывают. Всегда. Я могу тебе показать сопроводительные документы, которые восходят еще к франко-прусской войне. Все маркировки забиты в производственный процесс уже на конвейере. Ты найдешь это везде: у Круппа, Маузера, ЭРМА, Вальтера, Хенеля. Это часть их менталитета, способ их организации мира.

— Да, я вполне согласен. Но тебе придется объяснить мне, какое это имеет значение.

Похоже, Тони не был взволнован данным сообщением.

— Эти двенадцать автоматов — ручной сборки. На них нет серийного номера. По крайней мере, на ключевых частях, которые и маркируются, например на стволе и затворе.

— И следовательно…

— Для продукта серийного производства сорок четвертый великолепен. Лучшее оружие в этой войне. Может с расстояния в четыреста метров разрезать пополам лошадь. В России за один сорок четвертый можно получить три ППШ. Но поскольку это массовое производство, то ты не можешь получить на нем настоящей кучности. Стреляешь маленькими пулями семь и девяносто две сотых миллиметра, они их называют «курц» — «короткие». Это не то оружие, которое способно обеспечить высокую точность.

— Но так было до сегодняшнего дня.

— Да, до сегодняшнего дня. С учетом того, что это проект с высоким приоритетом, что здесь замешаны WaPruf 2 совместно с WVHA, о котором я ничего пока не слышал, и что они отправляют ружья в какое-то секретное место на юге, в этот пункт номер одиннадцать, я бы сказал, что все становится предельно ясно.

— Понимаю, — протянул Тони.

Но Литс чувствовал, что его разъяснения не достигли нужного эффекта. Тогда он выложил свою козырную карту:

— Они собираются попробовать кого-то убить. Я бы сказал, какую-то очень крупную фигуру. Они собираются убрать его при помощи снайпера.

Но Тони снова осадил его.

— Ерунда, — отрезал он.

Теперь Шмуль стал одним целым с лесом. Он превратился в часть леса, стал хитрым грязным ночным животным, легко впадающим в панику, подгоняемым вперед требовательным голодом; животным, которое каждое утро, чтобы поспать, с дрожью забирается в какую-нибудь пещеру или под прижавшийся к камням куст. Он питался корнями и ягодами и беспомощно брел сквозь безбрежную тишину, ведомый только примитивным чувством направления. Его путь был ограничен горами. Их голые склоны приводили его в ужас. Что ему делать на этих скругленных вершинах? Там ему останется только одно — умереть. Поэтому он обходил их, прокладывая свой путь по густо заросшим лесом склонам у основания гор. Вот уже прошло десять дней, а может быть, двенадцать, а может быть, уже и все две недели.

Это была порочная, губительная тактика, и Шмуль это знал. Он каждый день терял слишком много сил, а та гадость, которую ему приходилось есть, не восполняла этих потерь. Он погибал: те жир, жилы и мышцы, которые он накопил в лагере, таяли прямо на глазах. Лес должен был выиграть. Шмуль знал это с самого начала. Он погибнет от слабости, умрет среди влажных листьев, рядом с каким-нибудь затерянным немецким ручейком.

Его одежда превратилась в лохмотья, но лохмотья немецкие, а не еврейские. Сапоги основательно развалились. Брюки местами протерлись и блестели. Оставалась только шинель. Набитая упаковочным материалом, она еще в достаточной степени защищала от холода и влаги. Она не давала ему заболеть. Болезнь — это смерть. Если ты будешь слишком слаб, чтобы продвигаться вперед, ты умрешь. Движение — это жизнь, таков здесь закон. Ты должен продолжать идти. Бог не проявит к тебе никакой жалости.