Сергей Донской - Генеральские игры

Некоторое время его глаза слепо глядели на стенку кабины, испещренную рисунками и надписями. Потом мозг выделил в этой мешанине угловатый череп, то ли выцарапанный, то ли вырезанный на деревянной панели. Под ним красовались не менее корявые буквы «Kill ‘em all».

«Убей их всех», – машинально перевел Хват.

Сердце в груди сжалось, как в страшном сне, когда что-то плохое уже произошло, но ты еще не знаешь, что именно.

«Катя?» – спросил себя Хват.

Внутренний голос промолчал.

«Алиса?»

Разумеется. Как ты мог оставить ее одну?

Череп перед глазами осклабился еще шире. Едва не врезав по нему кулаком, Хват выпустил из руки трубку и, провожаемый настороженными взглядами людей, ринулся к выходу. Улица Кирова внешне не изменилась, но представлялась теперь частью все того же кошмара, который то ли мерещился, то ли происходил наяву. Вся перекошенная, почти безлюдная, с черными провалами открытых по случаю жары окон.

Дорога до гостиницы оказалась невероятно длинной, но вместе с тем заняла всего несколько минут. Заставив себя сдерживать шаг, чтобы не врываться в холл как на пожар, Хват открыл дверь, переступил порог, автоматически улыбнулся крашеной тетке за стойкой.

– Что, не до прогулок? – игриво крикнула она вслед.

– Да-да, – ответил он, понятия не имея, о чем его спросили. «Убей их всех».

Кого?

Сейчас узнаешь.

Бред! Хват помчался по лестнице наверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Сон продолжался, сердце уже не просто колотилось в груди, а было готово выскочить из нее – прямо на застеленный бордовой дорожкой пол.

«Убей их всех».

Стараясь передвигаться как можно бесшумнее, Хват подкрался к двери своего номера и осторожно толкнул ее ладонью. Она отворилась, хотя перед уходом он велел Алисе запереться изнутри. Покидая номер, Хват отчетливо слышал, как повернулся и щелкнул язычок замка. Но это произошло около сорока минут назад, наяву, а в том кошмаре, где Хват очутился теперь, дверь номера была открыта.

Она распахнулась внутрь, а за ней находились двое парней кавказской наружности, синхронно обернувшихся на скрип дверных петель.

То, что испытал Хват, не имело ничего общего с ненавистью, яростью, гневом. Все чувства, все эмоции словно заморозили, анестезировали, отключили. Глазами Хвата глядел некий бездушный агрегат, которому не были известны обычные человеческие эмоции. Они сфотографировали чеченцев и переместились на Алису, лежащую на кровати. Она была вся на виду, беззащитная, раздавленная, сломленная. Неужели мертва? Как же теперь жить дальше? Зачем?

Гоня прочь бессмысленные вопросы, Хват снова перевел взгляд на парней. Оказывается, он всегда знал, как и для чего жить в этом мире. Чтобы уничтожать разную нечисть, раз у Господа Бога до нее руки не доходят. Если не всю, то хотя бы ту, которая находится в поле зрения. Ту, до которой можно добраться.

Оставшись одна, Алиса опрокинулась на смятую постель и потянулась. Ее тело пело, как натянутая струна. Это было непередаваемое ощущение. Алису переполняла странная смесь невероятной энергии и полного изнеможения, томительной апатии и сладкой неги. Стоило ей провести ладонями по своему телу, как оно отозвалось на эти прикосновения вибрацией, напоминающей ту, которую можно ощутить, положив руку на высоковольтную опору.

Она не могла сказать, что ей давно не было так хорошо, это было бы ложью. Правда состояла в том, что ей еще никогда не было так хорошо. Ни разу. Ни с кем. И если бы ей предложили еще раз отправиться в Чечню, чтобы вновь встретиться там с Михаилом Хватом, она согласилась бы, не задумываясь. Во всяком случае, задумываясь не слишком долго.

Он был мужчиной, специально созданным для нее. Одним из тех мужчин, которых принято сравнивать со скалой, с кремнем, с каменной стеной. Немного холодный, чуточку отстраненный, невозмутимый и очень-очень надежный. Мужчина, на которого можно опереться. За которого можно спрятаться. Которого невозможно вывести из себя или заставить дрогнуть.

Он молчал, когда не требовалось слов, говорил именно то, что требовалось, поступал так, как ему вздумается, но странным образом это всегда оказывалось единственно верным решением, потому что…

«Почему?» – спросила себя Алиса, хотя ответ ей был известен заранее. Потому что Хват был особенным мужчиной. Таким, которого хочется любить до беспамятства, до самозабвения, до полного растворения в чужой воле. В моменты близости с ним Алиса совершенно утрачивала контроль над собой и потом, постепенно приходя в себя, поражалась своему безрассудному поведению.

Под конец затянувшейся сиесты плечи и спина Хвата оказались исцарапанными так, словно он провел время в постели не с девушкой, а с дикой пантерой. На его левом плече красовалось полукружие от укуса, оставленного Алисой, а на правом и вовсе проступила кровь. И ладонь у Хвата оказалась прокушенной, потому что он все порывался заглушить стоны, рвущиеся из Алисы, а это было равносильно попыткам заткнуть носик закипевшего чайника.

– Я сумасшедшая, – сказала она себе и счастливо засмеялась. Ей нравилось сумасшедствие подобного рода. Ее приводила в восторг та самоотверженность, с которой она была готова посвятить себя Хвату, всю, без остатка. И когда в дверь постучали, она метнулась к ней, как верная собачонка, заждавшаяся возвращения хозяина.

Незадолго до этого Ильяс оторвал ухо от стакана, приставленного к стене гостиничного номера, и пожаловался:

– Я чуть не кончил от воплей этой суки. Повезло же ее мужу.

– Не повезло, – возразил Марат, угрюмо уставившийся в потолок.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что за стенкой ее не муж дерет, а хахаль.

– Ты так думаешь? – усомнился Ильяс.

– Конечно. Пять раз за день при такой жаре. Пять! – Марат показал растопыренную пятерню. – На такое способны либо молодожены, либо любовники.

– Может быть, они и есть молодожены. – Ильяс вновь прильнул к перегородке.

– Тогда мужу все равно не повезло. Женился на бляди. Почти все неверные бабы такие. Каждая вторая думает не головой, а кошелкой. Они бросают детей, изменяют мужьям, трахаются где попало: в подворотнях, в подъездах, в машинах. И все им мало, стервам. Каждый день подавай новый член.

Ильяс мечтательно заулыбался, прислушиваясь одним ухом к речам товарища, а другим – к происходящему в соседнем номере.

– Угомонились, – доложил он. – Разговаривают. У женщины теперь голос тихий-тихий, бархатный-бархатный, а как она до этого орала, как орала, что ты! – Ильяс горестно покачал головой. – Эх, мне бы прокатиться на такой бойкой кобылке.

– Ей сразу двух наездников нужно, – авторитетно заключил Марат. – Лучше даже трех.

– Да, она просто ненасытная. Хочу ее, уй как хочу. И Аллах услышал мои молитвы.

– Да? – оживился Марат, подброшенный с кровати, словно пружиной. – Ее мужчина уходит на почтамт. Оставляет ее одну, голенькую, тепленькую… Мокренькую…

– С кошелкой, полной горящих угольев. – Ильяс шумно сглотнул слюну. – Думаю, она не станет возражать, если мы слегка притушим пожар. От нее не убудет. Полчаса нам хватит, как думаешь, брат?

– Нам пяти минут хватит, – пропыхтел Марат, не попадая от волнения ступнями в туфли.

– Вот только как быть, если она с двумя не захочет? Вдруг ей вздумается из себя целку строить?

– А пистолет на что?

– О! Правильно, брат, – обрадовался Ильяс, навинчивая на ствол «макарова» самодельный глушитель с кустарно сделанными отверстиями.

Чуть ли не поскуливая от нетерпения, горячие кавказские парни дождались, пока стихнут шаги вышедшего из номера соседа, досчитали для верности до ста и выскользнули в коридор.

Заготовленная для Хвата улыбка Алисы пропала даром. Ее стерла чужая пятерня, пропахшая луком и табаком. Толкнув девушку ладонью в лицо, Ильяс добавил ей ногой в коленную чашечку и прошипел:

– Так это ты, тварь, тут концерты устраивала? Ну, здравствуй. Не ожидала, что снова встретимся, да?

– Пошел вон! – потребовала Алиса, еще не до конца сообразив всю опасность происходящего. Пока что она реагировала на наглое вторжение, как реагируют большинство голых женщин, то есть скорее стыдливо, чем испуганно.

– У-тю-тю, какая сердитая, – захихикал спутник Ильяса, тесня Алису в глубь номера. – Разве с гостями так обращаются? И где твои хлеб-соль?

– Где радушие? – подхватил Ильяс, снова и снова растопыривая вонючую пятерню левой руки. Правая сжимала пистолет.

Сообразив, наконец, что сейчас нужно не наготу свою прикрывать, а жизнь спасать, пока не поздно, Алиса приготовилась заорать во все горло, но тут безжалостный удар в живот надолго лишил ее дыхания и способности передвигаться самостоятельно. Скорчившись, как при приступе аппендицита, некоторое время она видела перед собой лишь огромный кулак, унизанный перстнями, потом где-то за ним возникло чье-то расплывающееся лицо, потом ее голову приподняли за подбородок и насмешливо поинтересовались: