Сергей Зверев - Славянский «базар»

Калинин осмотрелся в салоне.

– Вы же сказали, что пустыми полетим, – он приподнял сложенную вдвое стеклоткань, под ней оказались новенькие блестящие баки с винтовыми крышками, – Калинин постучал по ним ногой – пустые, проверил крепление, те намертво были прикручены к стойкам фюзеляжа.

– По пути может горючего не оказаться. Обещали подвезти, но сами знаете, как бывает. Зачем время на ожидание терять? Запас не помешает, – Василий отвел взгляд.

– Ведь не положено.

– На всякое не положено в России бывает положено, – засмеялся капитан, распахивая дверцу «УАЗа».

Военный «Урал» с цистерной подъехал к самолету. Заправщик с напарником отвернули крышку на фюзеляже. Бензин с бульканьем лился в баки. Заправщик сверился с ведомостью.

– А куда я еще четыреста литров залью? – изумился он, обращаясь к Василию, потому как никого больше у самолета, если не считать прохаживавшегося неподалеку часового, не осталось.

– Баки еще и в салоне стоят.

– В салоне, – без должного уважения произнес заправщик, – это в лайнерах салон, а здесь – сарай.

Помощник затянул шланг в самолет и по очереди заполнил баки. Туго завернул крышки, протер горловины ветошью, спрыгнул на землю.

Оставшись один, Василий забрался в самолет и осторожно вытащил из кармана плоскую фляжку, в каких обычно носят с собой коньяк состоятельные любители выпить по чуть-чуть. Поглядывая в мыльное стекло иллюминатора, он зажал фляжку между коленей и трясущейся рукой извлек из кармана брюк пачку презервативов. Один презерватив вставил в другой и, открыв пробку, надел их на горловину фляжки, перевернул. Прозрачная маслянистая жидкость стекла в резину и повисла, качнулась подвижным шариком.

Василий, затаив дыхание, завязал горловину презервативов тугим узлом. С шумом выдохнул, от напряжения его лоб покрыли капельки пота.

Проклиная старательного помощника заправщика, он с трудом отвернул крышку на блестящем баке и двумя пальцами осторожно опустил в него двойной презерватив. Послышался тихий всплеск, словно рыбку выпустили в тихий пруд.

Когда вернулись летчики, Василий сиял. Пожал им руки, пожелал счастливого полета и, сославшись на то, что спешит, тут же уехал.

– Чего он такой счастливый стал? – улыбнулся Жуков. – Может, пока мы завтракали, к нему бабенка из гостиницы приезжала? У тебя тоже глаз вчера так горел.

– Счастливый, что от нас избавился, – пробурчал Калинин, включая приборы.

Даже когда заработал двигатель и Калинин убедился, что все показания в пределах нормы, легче ему не стало. Тревога прокралась в душу и уже не уходила из нее. Так уже было у него раз в жизни перед полетом, когда он тренировал курсанта летного училища на «МиГе-двойке». Предвидел беду. В полете заклинило управление закрылками. Он приказал курсанту катапультироваться, но тот отказался, и тогда он сам выстрелил его в воздух. Самолет посадил. О той тревоге, как казалось тогда, беспричинной, не забыл. И вот она вернулась.

«Почему?»

– О чем задумался? – спросил Жуков.

Признаваться в слабости не хотелось.

– Так, кое-что вспомнил… из личной жизни.

А потом уже было не до самокопания. Переговоры с руководителем полетов… разрешение на взлет… Самолет после короткой пробежки от полосы оторвался легко. Жуков помахал рукой возле стекла кабины.

– Это я с бабенкой так прощаюсь, небось смотрит в небо.

Калинин ничего не ответил, прислушивался к самолету. Заложив один круг над аэродромом, он запросил по рации:

– Разрешите еще один круг.

– Разрешаю, – после секундной паузы донеслось из наушников. Cпрашивать, что обеспокоило летчика, руководитель полетов не рискнул, плохая примета, посчитает нужным, сам скажет.

Жуков недоуменно глянул на командира. Мол, зачем? Все работает, как в отлаженном часовом механизме.

– Надо, – одними губами произнес Калинин.

Круг заложили элегантно и ушли на юг.

Летели над шоссе. Цветные капельки машин переливались, сверкали далеко внизу.

– Ползем в небе. Смотри, нас почти обгоняют.

– Тише едешь – дальше будешь…

…А в это время Василий сидел в придорожном кафе, ел хорошо прожаренный сочный шашлык, запивал его минералкой и поглядывал на часы. Он не знал точно, когда «это» произойдет. Все зависело от температуры, болтанки в воздухе. Но с точностью до пятнадцати-двадцати минут можно было предсказать. Василий и остановился у кафе, потому что руки у него дрожали от волнения, дорога плыла перед глазами.

«Скоро, скоро…»

Он буквально видел, как авиационный бензин разъедает тонкий латекс презервативов, как в тонкую дырочку просачивается жидкость, как начинается реакция. Он уже не помнил слово, каким сперва назвал реактив пиротехник из группы. Помнил, что, объясняя потом принцип действия, тот неизменно называл его «хреновина».

«…И вот, когда гондон растворится и эта хреновина смешается с бензином… Потом никто ничего не найдет. Следов не останется. Я уже не одну машину так подорвал. Менты чего только ни колдовали, не поняли, как… Подойдет и для самолета. Какая, на хрен, разница…»

Самолет в небе полыхнул ярко, мгновенно превратившись в огненный шар. Пламя бушевало, из него на землю сыпались дымящиеся обломки.

В кармане зажужжал мобильник, Василий с усилием проглотил кусок шашлыка и с придыханием произнес:

– Слушаю…

Узнав, что самолет разбился, он скорбно сообщил, что пришлет представителя заказчика для участия в работе комиссии по расследованию авиакатастрофы. Спрятав телефон, Василий вытянул перед собой руки, пальцы еще продолжали подрагивать, но на душе воцарялось спокойствие.

– Не волноваться, все уже хорошо, все получилось. Без Петровича тоже можно дела делать… Чертова хреновина и два презерватива… чертова хреновина, – шептал мужчина за столиком в придорожном кафе.

Дрожь вскоре улеглась. Василий мог вновь сесть за руль. Задай ему Мальтинский прежний вопрос: «Хочешь ли стать главным в группе?», – он, не задумываясь, ответил бы: «Да».

Уже не хотелось думать о том, куда и зачем они едут. Бунин устал убегать, прятаться. Раньше тоже всякое случалось в жизни, но хотя бы существовала ясность. Было понятно, откуда может подстерегать опасность, ты охотишься или охотятся на тебя. Теперь даже Карл не мог бы ему сказать, что творится вокруг. За окном машины проносились незнакомые пейзажи. Сыч придерживал одной рукой руль, другой беспрестанно щелкал семечки, чтобы не уснуть. Шелуху бросал в выдвинутую пепельницу. Горка в ней выросла солидная, и с каждым новым толчком она грозила рассыпаться, но чудом все еще держалась. Жакан дремал, завалившись в угол. Спать он мог в любой позиции, даже стоя, стоило закрыть глаза и наперед знать, что в ближайшие десять минут никто не станет тормошить. Карл, сидевший спереди, неподвижным взглядом мерил однообразную ночную дорогу.

Проехали уже границу с Белоруссией или нет, Бунин не знал, за указателями не следил. Его больше интересовал Карл. Он доверил свою жизнь законному и теперь был вправе рассчитывать, что тот не ошибается, направившись из Подмосковья в Витебск.

Сыч запустил пальцы в карман пиджака и с досадой щелкнул пальцами:

– Семечки кончились.

Карл чуть повернул голову:

– Недалеко осталось. Не успеешь заснуть.

Машина миновала насыпь, под мостом заблестела лента большой реки.

– За мостом сразу и свернешь, не проскочи.

Жакан проснулся от тряски, дорога напоминала стиральную доску. Последний километр ехали по недавно отстроенному поселку. Свет фар уперся в высокие деревянные ворота в кирпичной ограде, за ними возвышалась крытая металлочерепицей крыша. Все строение напоминало укрепленное поместье в Латинской Америке, исполненное в миниатюре. Не хватало только смуглых парней с карабинами и в сомбреро на деревянной лавке у ворот. На сплошном кирпичном заборе красовался рекламный щит «Памятники. Ограды».

Карл вышел первым, распрямил затекшие плечи, толкнул калитку, прорезанную в воротах. Небольшой двор ярко освещал прожектор, укрепленный на крыше. Вдоль забора в три ряда стояли каменные надмогильные плиты. С них смотрели мастерски исполненные портреты покойных. Красивые спокойные лица, все как одно – мечтательные. На памятники подбирают лучшие фотографии, да еще и мастер постарается приукрасить, подбавит от себя одухотворенности. Переливались бликами грани отполированных камней.

– Есть кто живой? – крикнул Карл, стукнув кулаком в одну из дверей, выходивших во двор.

Бунин насчитал их шесть штук, все разные, и к каждому вело собственное крыльцо. Дом, бывший когда-то обыкновенной избой, достраивался постепенно, частями, и теперь представлял собой нагромождение объемов, заведенных под одну крышу. Забренчал засов, скрипнули петли, на просторное крыльцо безбоязненно вышел пожилой мужчина в спортивных штанах и шлепанцах. Голый торс густо укрывали наколки. Редкие седые волосы нимбом топорщились вокруг блестящей лысины. Он прикрылся от яркого света прожектора, бившего в лицо, и осклабился, обнажив золотую фиксу.