Сергей Зверев - За колючкой – тайга

– Куда это его? – тихо спросил Колода Бедового, наблюдая, как конвой выводит из барака Зебру.

Толян ничего не ответил. Нюх вора улавливал запашок, который начинает нестись из административного здания. На работу зэков сегодня не повели, в зоне введен режим особых условий. В соответствии с законом «красных», в период действия этого особого режима приостанавливается осуществление некоторых прав осужденных, как-то: приобретение продуктов питания и предметов первой необходимости, свидания, получение посылок, переписка, телефонные разговоры, просмотр кинопередач и приобретение литературы. На все можно было плюнуть и забыть, ибо этими правами зэки и без того не пользовались. Обидно только, что прогулки запрещены. И еще «красные» почему-то решили, что в условиях введенного особого режима можно хлестать заключенных, когда этого требуют обстоятельства и когда те этого не требуют. Собственно, за что бить, если из барака никто не выходит, революционных песен не поет и к захвату оружия не призывает? Однако особые условия…

Зэки сидели на нарах, конвой стоял вдоль стен. Пахло свежей древесиной, кирзой и все тем же дрянным запашком, что сквозь оконный переплет тянулся из административного здания.

Было странно видеть, как Зебру в барак привел сам Хозяин.

– Спасибо, Александр Николаевич, – сказал полковник, положив руку на плечо осужденного. – Не за помощь, конечно, чего там… Какая помощь в том, что последние беседы с Литуновским вспомнили… За сотрудничество спасибо. За то, что мнимой зоновской дружбе не подвержены, спасибо. Колоду ко мне приведите, – попросил и ушел.

– Братва! – взревел Зебра, падая посреди барака на колени. – Гадом до конца дней быть, если что ему сказал!..

– Встань, полы еще не мыли, – буркнул из угла Бедовый. – Здесь есть кто-то, менту поверивший?

– Да чтоб век воли не видать, – сказали зэки, посматривая на конвой.

– И это правильно, – процедил Толян и вынул из тумбочки «Наследника из Калькутты» Штильмарка. – Не помню, где я… А, четырнадцатая.

С Колодой, ставшим свидетелем эпизода с Зеброй, получилось неловко. Прямо сказать, плохо получилось. В барак он не возвратился, а один из конвоиров шепнул, что у него с Хозяином что-то не заладилось, и Кузьма направил его в карцер.

Когда стало ясно, что план с «парафином» провалился, начальник зоны велел дверь забаррикадировать, ставни закрыть и пустить на территорию собак.

Особый режим.

К восьми часам вечера Бедовый дочитал двадцать вторую страницу и отложил книгу в сторону.

– Что там за шум? – спросил, откидываясь на нарах.

– Эй, – позвал Вобла стоявшего неподалеку от стены, с ее наружной стороны, конвоира. – Скажи, что за шорох?

Собак подзывали. Голоса кинологов, выкрикивающих клички собак, перемежались с общими командами Кудашева и взводного. Что-то наподобие: «Строиться! – Подготовить плац! – Ганс! – Фьюить! – Прибрать территорию силами дневальных!»

– Ты что, глухой? – настаивал у запертой ставни Вобла. – Ты же человек. А большего от тебя и не требуется. Что за шухер?

– «Вертушка», говорят, летит, – нехотя, опасаясь, что его услышит кто-нибудь из своих, проговорил вертухай. – А Летуна вашего от порога вели, поняли? Отпрыгни от ставни, а то прикладом врежу.

Вобла повернулся к люду, но по лицам их догадался, что повторять слова конвоира нет необходимости. Они все слышали.

Еще не прошло потрясение, как послышался знакомый небесный рокот. Зеленый вертолет, медленно подползая по воздуху к зоне, чуть качнулся и завис в пятидесяти метрах от зоны. Приподнялся, подался вперед и, закрутив смерч пыли посреди асфальтовой площадки, стал опускаться на ее середину.

Он не ел со вчерашнего вечера. День близился к обеду, ноги подкашивались, перед глазами плыли круги. Еще никогда он не хотел есть так сильно, как сейчас. Готов был сунуть в рот первое, что покажется удобоваримым, что может дать организму хотя бы несколько калорий, однако заметить что-то на бегу, да еще с затуманенным взором было невозможно.

Вот опять выбор. Либо остановиться и найти корм, или продолжать бежать, рискуя свалиться в голодный обморок. Когда он просил на кухне перец, он хотел попросить и хлеба, но вдруг ему пришло в голову, что тогда стоит выпросить еще и тушенки с вареной картошкой. Несомненно, дадут, Литуновскому – дадут, но если кто-то станет случайным свидетелем этого дара, тогда бежать в эту ночь просто бессмысленно. А как хорошо все складывалось: к четырем часам утра на пост должны зайти двое зеленых солдатиков, в эту ночь обещает быть полнолуние, ветер, предсказываемый по мышиной возне под новым бараком – грызуны стараются залечь поглубже. Второе такое стечение обстоятельств наступит не скоро. А лик Вики совсем стерся с фотографии. Карточка и сейчас вставала перед глазами, но теперь на ней были фон комнаты для модельного фотографирования и спинка кресла. На кресле сидела Вика и держала Ваньку. Сейчас кресло было пусто.

Надо было взять сухарей, надо было. Сейчас можно было осторожно, чтобы не поперхнуться крошкой, жевать и трусцой уходить на запад. Оставался лишь бег. Казалось, найди он гриб, он сначала съел бы его, а потом вспоминал, относится он к разряду съедобных или нет.

«Тебе было хуже, – успокаивал сам себя Андрей. – Вспомни бурята в карцере…»

Тогда, когда после первого побега Хозяин поместил его в ШИЗО, он хотел есть, почти умирал от голода. И однажды пришел Аймыр, принес воды (Литуновский понять тогда не мог, зачем он это делает), и сразу после этого жеста человеческого начала стал творить вещи, не поддающиеся объяснению. После воды, без которой нет жизни, – необъяснимые.

– Литуновский, высунь башку, – говорил Аймыр, стоя по ту сторону двери.

Летун послушно выполнил команду и высунул коротко стриженную голову из узкого оконца.

– Это сникерс, – объяснил ефрейтор, разворачивая обертку. – Мама из дому прислала. Хочешь?

Сладкому тону Литуновский не поверил, хотя от манящего аромата разворачиваемого на холоде сладкого стала выделяться слюна. Она, как на приеме у зубного врача, переполняла весь рот, и, едва засочилась через уголки губ, Литуновский сглотнул. Хотел незаметно, но не вышло.

– Хо-очешь, – прошептал Аймыр, и глаз его не стало видно совсем. – Я тоже жрать хочу, сил нет.

Прислонив автомат к стенке, он откусил от батончика половину и по-доброму протянул к голове, торчащей из лючка двери, как из дупла.

– А? Тянись. Давай, давай.

Зэк, дрожа от боли в рассеченных губах, растянул их в беззвучной улыбке и обнажил окровавленный рот.

– Я здоровью своему не враг.

– Да ты не бойся, я дам, – объяснил ефрейтор.

– Не об этом речь. Бороться с голодом при помощи углеводов – не самый безопасный способ. Резкий подъем уровня сахара в крови заставляет поджелудочную железу выбрасывать сумасшедшие партии инсулина. Он быстро утилизирует простые углеводы, всосавшиеся из батончика… – Литуновский снова сглотнул сочащуюся слюну. – И, поскольку дальнейших поступлений питательных веществ из пищеварительной системы не происходит, снижает содержание глюкозы в крови до критически допустимого предела. Результат – сильная слабость и головокружение через двадцать минут после того, как съешь батончик.

Бурят посмотрел на съеденный две трети сникерс, на зэка, прислушался к себе и скомкал обертку в руках.

– Вот сука, – зло проговорил он и наотмашь ударил Литуновского по лицу.

Голова зэка дернулась, как боксерская груша, и ефрейтор бросил недоеденный шоколад под ноги.

– Сука ты!

Два раза, когда было совсем невмоготу, Литуновский подходил к оконцу, чтобы посмотреть на шоколад. Не хотел этого делать, противился самому себе всеми силами, но всякий раз поднимался и высовывал голову из лючка.

Его спасла караульная собака. Кинолог выгуливал ее по плацу, и она, заскочив в распахнутые двери сеней карцера, увидела батончик.

«Съешь, съешь же», – попросил Литуновский, наблюдая за животным.

Собака покосилась на дверной проем, подумала, потом опустила морду и быстро, чтобы не заметил хозяин, сожрала остатки батончика.

Литуновский облегченно отвалился к стенке и опустился на пол.

Ему было тогда плохо, гораздо хуже, чем сейчас, так почему он должен останавливаться, чтобы найти еду?

– Вперед, – подгонял он себя. – Вперед…

Ах, как красива была эта весна.

Небо еще не было готово к дождю, но все проявления его проступали через невидимую пелену полегчавшего воздуха. Усилился аромат пряных трав, смешивался он с запахом хвои и раздражал ноздри тем предчувствием свободы, которое случается у человека, вырвавшегося из тесного города в дикие, нетронутые края. Комары ощущали скорые капли и прятались в траву, жизнь в них лишь только зародилась, и она же готова уничтожить ее, так и не дав счастья познать привкус крови.

Привкус крови. От него тошнило человека, неловкой походкой бегущего по тайге. Он не замечал ни этого волшебного букета запахов, ни чистоту воздуха. Голод вел его. Жажда свободы, желание увидеть тех, кто дорог и незабвенен.