Андрей Воронин - Игра без правил

Стручок залюбовался Сеней, как произведением искусства. Это было его творение, живой кусочек его души. Мама, умирая, велела ему заботиться о Сене, и он считал, что справился с этой задачей наилучшим образом. Он даже обеспечил Сеню работой. Кто еще смог бы ухитриться приставить полного идиота к доходному делу? Ему было искренне жаль оставлять Сеню на произвол судьбы, но он был уверен, что ничего плохого с его питомцем в конечном итоге не случится. Даже если кто-нибудь из охранников как-то ухитрится его пристрелить, то он, как и все невинно убиенные, отправится прямиком в царствие небесное, а разве это плохо? Лично он, Петр Иванович Горохов, на такое завершение собственного земного пути рассчитывать не мог.

Он с любовью посмотрел на Сеню. Сеня обвел амфитеатр мутным взором, воздел к потолку чудовищные узловатые руки и проревел:

– До-о-о-о!!!

Семен Иванович Горохов, уже не первый год выступавший на арене "Олимпии" под псевдонимом Губа, требовал дозу, а это означало, что он готов к бою. И тогда Стручок, по-прежнему с любовью глядя на брата, бешено зааплодировал ему вместе со зрителями.

"Хоть бы Андрюха ушел от греха, – подумал Комбат, стоя в служебном проходе и с легким содроганием глядя на внушавшую брезгливый страх фигуру, стоявшую посреди ринга. – Не надо бы ему этого видеть.

Да только куда он уйдет, коридор-то под водой!"

Комбат по-прежнему был в прекрасной физической форме, но ничуть не обольщался по поводу исхода предстоящей схватки. Он был бы не прочь помериться силами с быком или медведем, но это был не бык и не медведь, и Рублев без бинокля видел, что шансов уцелеть в этом бою у него практически нет.

– Что, нравится? – спросил у него один из охранников, кивая в сторону ринга.

– Да уж, – спокойно ответил Борис Иванович. – И где вы только такую квазимоду откопали?

– Не красавец, конечно, – отозвался стоявший поодаль Хряк, – но зато работает как швейцарские часы.

Завода у него и на тебя, и на твоего приятеля хватит, и еще останется.

– До-о-о-о-о!!! – взревел "чемпион мира", потрясая кулаками.

– Это он дозу просит, – пояснил Хряк за долю секунды до того, как Комбат сам догадался, в чем дело. – Совсем без героина не может, болезный.

– Да, ребята, – удивленно протянул Комбат, – видал я козлов, но таких, как вы, просто не встречал.

Он же и так больной, зачем же его еще и на иглу подсаживать?

– Иди, иди, – подтолкнул его Хряк, – правозащитник. Он заждался уже.

Комбат сплюнул ему под ноги, сбросил мокрый пиджак, раскисшие туфли, рубашку, носки и вышел на арену. Перед ограничивавшими ринг канатами он на секунду остановился, глубоко вздохнул и поискал глазами Андрея, чтобы подбодрить его хотя бы взглядом, но не нашел.

Крякнув, Рублев поднырнул под канат и сделал шаг навстречу своему противнику. Сеня заревел и без всякого перехода рванулся вперед, как стартовавшая с пусковой установки крылатая ракета.

Комбат увернулся, пропуская его мимо себя. Его обдало волной жуткой звериной вони, но покачнулся он не от этого: по инерции пролетая мимо, Сеня ухитрился зацепить его кулаком. Больной или нет, этот парень обладал кошачьей реакцией, что в сочетании с огромной силой и ненормальной, почти нечеловеческой длиной рук делало его поистине неуязвимым. Оттолкнувшись от канатов, он стремительно развернулся. Комбат не успел заметить его движения, но сгруппироваться успел, и поэтому вместо того, чтобы рухнуть плашмя и отбить себе все внутренности, только слегка ушиб локти. В голове шумело, а вся левая половина лица перестала ощущаться, словно ее до отказа накачали новокаином, но он успел увернуться, не дав огромной плоскостопой ножище растоптать свою голову, как гнилой орех.

– До-о-о-о!!! – снова закричал Сеня, и амфитеатр отозвался восторженным ревом.

Это было знакомое, но все равно волнующее зрелище: огромный, вислоплечий, весь какой-то темный и узловатый, как выкорчеванный пень, непобедимый урод стоял над поверженным противником и, тряся отвисшей слюнявой губой, издавал свой боевой клич.

– До-о-о.., эк!..

Боевой клич оборвался на самой высокой ноте и завершился каким-то квакающим звуком, когда идиот со всего маху упал на спину, высоко задрав ноги. Подсечка получилась даже слишком сильной. Комбат ударил во всю мощь, едва не сломав собственную ногу о покрытую серой коркой грязи толстенную лодыжку урода. Он вскочил сразу же и обнаружил, что Сеня уже стоит на четвереньках и вот-вот выпрямится. Комбат безжалостно ударил его ногой в живот, но урод только зарычал и, с непостижимой скоростью выбросив руку в сторону, успел ухватить Рублева за штанину. Мощный рывок последовал сразу же, и Борис Иванович не сумел устоять на ногах. Он попытался вскочить, но урод уже ухватил его одной рукой за пояс брюк, а другой за волосы и оторвал от пола. Стремительно возносясь в воздух, Рублев рычал от нестерпимой боли в корнях волос. "Какого черта я не брею голову, как Розенбаум? – бессвязно подумал он. – Сейчас вот хряпнет он меня спиной об коленку, тут и дух из меня вон…"

Но Сеня почему-то не стал хряпать его о колено. Он "хряпнул" его оземь, да так, что из Комбата и в самом деле вышибло дух, а ринг загудел, как гигантский бубен. Увидев это, Французов, которого под конвоем привели полюбоваться расправой и проникнуться предстоящей ему участью, рванулся вперед, на время забыв о простреленной ноге. Его грубо оттолкнули, нога подвернулась, и он упал.

"Интересное кино, – подумал Комбат, автоматически откатываясь в сторону, поднимаясь на колени и прикрывая голову скрещенными руками, чтобы немного смягчить сокрушительный удар плоскостопой немытой лапищи. – "Ринг" в переводе с английского – круг, а на самом деле он квадратный, причем и в Англии тоже. Какого черта, спрашивается? Сколько можно обманывать народ? Мы, черт возьми, не потерпим…"

Новый удар опять швырнул его на спину. "До-о-оо…" – доносилось откуда-то издалека, словно где-то за горами и лесами шла в штыковую атаку закопченная, драная, но все еще непобедимая пехота. Перед глазами плыли цветные пятна, в голову все время лезли посторонние мысли, как будто она торопилась напоследок надуматься всласть, пока ее не оторвали напрочь. "Ты это брось, – сказал голове командир десантно-штурмового батальона майор Рублев. – Следующий, между прочим, Юрка Французов, а у него жена, так что, если мы с тобой этого кошмарика не завалим, стыдно будет чертям в аду в глаза смотреть." Он встал, шатаясь и утирая кровь с лица, в лопнувших по всем швам брюках, купленных по цене старого автомобиля, и медленно двинулся навстречу горбатому длиннорукому кошмару. Публика ахнула и замерла, потому что его уже считали трупом.

Рублев услышал эту внезапную тишину и понял, чем она вызвана.

– Вот хер вам всем, членососы, – тихо и невнятно сказал он распухшими губами.

– Мочи его, комбат! – закричал Французов. Его ударили прикладом в лицо, и он снова упал, захлебываясь кровью, но Комбат услышал его.

Сеня уже был рядом. Он не торопился: даже такому идиоту, как он, было ясно, что жертва абсолютно беспомощна. Он изобразил нечто, что при известной доле воображения можно было принять за улыбку, и медленно занес правую руку для последнего удара.

– Дозу хочешь? – с трудом шевеля разбитыми губами, спросил Комбат. Это прозвучало невнятно, но Сеня понял. Занесенный кулак дрогнул и повис в воздухе.

– До-о-о?.. – с вопросительной интонацией протянул идиот.

– Ага, дозу, – подтвердил Комбат. – У меня есть. Дать?

– До-о-о, – почти простонал Сеня Горохов. – До-о-о!

– Для друга не жалко, – сказал Рублев, – держи!

Он ударил, вложив в удар весь свой вес. В последний момент идиот среагировал, успев слегка наклонить голову, так что кулак Рублева вместо гортани угодил в середину подбородка. Тяжелая нижняя челюсть Сени развалилась пополам, как дешевый пластмассовый протез. В кулаке Комбата взорвалась огромная, как небо, нестерпимая боль, и он закричал без слов, надсаживая глотку, потому что боль уже не имела значения. Огромная, воняющая, как протухшая свинина, страшная туша тяжело взлетела в воздух, рухнула на канаты, несколько раз качнулась на них и с шумом обрушилась в ровик, отделявший ринг от первого ряда зрителей. Еще до того как ноги идиота оторвались от пола, Комбат точно знал, что его противник мертв.

Амфитеатр взорвался: такое зрелище стоило любых денег, потому что было неповторимым. Здесь не было телекамер, которые могли бы зафиксировать схватку, сохранив ее для благодарных потомков и еще более благодарных следователей прокуратуры, и уникальность происходящего удваивала его ценность. Во всем этом шуме Комбат без труда расслышал торжествующий рев Французова.

– Комбат! – надрываясь, кричал капитан, забыв обо всем на свете. – Ты его сделал, комбат! Этого урода! Комбат! Комбат!