Андрей Воронин - Петля для губернатора

Губанов взял с соседнего сиденья пистолет и выбрался из теплого салона автомобиля на белую утреннюю дорогу.

…Глеб не сразу отыскал нужное место. Память все-таки подвела его, и он рановато вышел из машины, так что ему пришлось еще метров сто брести по колено в снегу, спотыкаясь о скрытые под ним сучья и пни. Бок немилосердно болел, мороз вгрызался в тело сквозь тонкую синтетическую ткань спортивного костюма, а ноги в летних кроссовках мгновенно закоченели и потеряли всякую чувствительность.

Снегопад прекратился, но Глеб все равно был покрыт снегом с головы до ног – целые охапки ледяной крупы ежесекундно падали ему, на голову и плечи с потревоженных ветвей. Папка с проектом, казалось, весила не меньше центнера, но Глеб помнил, что бросать ее нельзя ни в коем случае, хотя уже забыл, почему. Восприятие сузилось до узенькой полоски света, похожей на проведенную мелом черту между жизнью и смертью, и только воспитанное годами лишений и смертельного риска чутье позволило ему не пройти мимо того самого места.

Поваленную березу почти совсем занесло снегом, но изгрызенный осколками ствол молодого деревца в двух шагах от нее был хорошо заметен. Глеб, как и в предыдущий раз, обхватил его свободной рукой и огляделся, начиная понимать, что вся эта безумная гонка была напрасной. “Черт бы меня побрал, – подумал он с горьким недоумением, – где же были мои хваленые мозги? За это время снега навалило сантиметров на двадцать, а то и больше. Да если бы я потерял здесь полковой миномет, и то не нашел бы…"

Со стороны дороги донесся приглушенный рокот мотора.

Потом мотор смолк, хлопнула дверца, и в то же мгновение Глеб увидел то, что искал.

Это торчало из-под снега – слегка лоснящийся черный цилиндр, напоминающий не то основание обломанного сука, не то кусок водопроводной трубы небольшого диаметра. От ствола поваленной березы до этого предмета было метра три с половиной, никак не больше, и то, что Глеб не нашел его в то памятное утро, можно было объяснить только последствиями контузии. “И хорошо, что не нашел, – подумал Глеб. – Что было бы, если бы нашел? Ничего бы не было, кроме лишних неприятностей. А так-. Это же просто праздник какой-то!

Если эта штуковина не протухла, я даже не знаю, что я сделаю – богу свечку поставлю, вот что! Сомнительно, конечно, чтобы господь занимался устройством подобных мелочей, но, в конце концов, ему виднее”.

Он выпустил шершавый холодный ствол и шагнул вперед, уже слыша приближающиеся со стороны дороги шаги и тяжелое, шумное дыхание майора Губанова.

Губанов увидел его издали и замедлил шаг. Торопиться было некуда. Похоже, сломанные ребра доконали-таки шустрого беглеца. Он сидел в снегу, скорчившись и опустив голову, неимоверно жалкий и вызывающий легкую брезгливость в своем нелепом спортивном костюмчике, снятом с трупа, и кроссовках на босу ногу. Он был весь запорошен снегом, словно сидел здесь не меньше недели, и вид его наводил на воспоминания о кадрах кинохроники, запечатлевших зиму в блокадном Ленинграде. В коротком ежике седеющих волос серебрились ледяные кристаллы, над плечом едва заметной струйкой поднимался пар слабеющего дыхания. Он был готов, он спекся, его можно было прикончить щелчком по лбу, он больше не представлял никакой опасности, но прежде чем оказаться здесь, в сугробе, у последней черты, этот мерзавец сломал жизнь майору Губанову.

Губанов неторопливо приблизился, метя по снегу длинными полами пальто, и остановился в двух шагах от Слепого. Пистолет был у него в руке. Другой рукой майор достал из кармана пачку “парламента”, зубами вытянул из нее сигарету и щелкнул зажигалкой.

– Ну что, капитан, – жадно затягиваясь, спросил он, – отбегался? Может, поговорим? Может, привет кому-нибудь передашь? Я из Штатов позвоню, клянусь. Расскажу родным, где тебя искать… Козел ты, конечно, но это я для тебя, так и быть, сделаю. Ну, чего молчишь?

Полузамерзший человек, обессиленно сидевший в сугробе, медленно поднял голову. Странно, но заросшее седоватой щетиной лицо его было спокойным, а на губах играла едва заметная тень улыбки.

– Слушай, майор, – сказал он, глядя в лицо Губанову прищуренными, словно мягкий утренний свет был для них слишком сильным, глазами, – ты когда-нибудь слышал об агенте по кличке Слепой?

– Слепой? – с пренебрежительной гримасой переспросил Губанов. – Вот ему я вряд ли смогу позвонить. Это же фантом, легенда, бабья сказка для дошкольников в погонах…

– Ему не надо звонить, – спокойно сказал Глеб, – и он не легенда.

– Вот как, – медленно произнес Губанов, с интересом разглядывая собеседника. – Вот, значит, как… Польщен. Жаль, что это ничего не меняет. Извини, Слепой, но я не комитет по награждению бойцов невидимого фронта.

– Это очень многое меняет, – все так же спокойно сказал Слепой. – Это меняет буквально все.

– Тебе виднее, – с ухмылкой ответил Губанов и передернул затвор пистолета.

Слепой вдруг вскинул руку, и Губанов с удивлением увидел в ней что-то длинное, черное, уродливое, сплошь облепленное снегом, похожее на корявый сук, и лишь за мгновение до выстрела, который погасил для него солнце, майор догадался, что видит не трухлявый обломок дерева, а армейскую снайперскую винтовку, нацеленную ему прямо в лоб.

Глеб колебался до тех пор, пока Малахов не протянул руку поверх его плеча и не позвонил в дверь сам. Сделав это, полковник скромно отступил в сторонку, с профессиональной ловкостью растворившись в тени возле шахты лифта.

Дверь открылась, и Глеб увидел Ирину Быстрицкую.

– Ты, – сказала она после долгой паузы.

– Я, – подтвердил Глеб. – Видишь, я вернулся.

– Вижу. Проходи, завтрак стынет. А я как раз думала, что надо самой идти выбирать елку. Знаешь, я совершенно не умею выбирать елки. Мне вечно какие-то кривобокие попадаются…

Ее голос доносился уже из кухни вместе со звоном расставляемой на столе посуды. Глеб устало прикрыл глаза и провел ладонью ото лба к подбородку. Щеки были колючими от многодневной щетины, которой оставалось всего ничего, чтобы стать настоящей бородой. “Сам как елка”, – подумал Глеб.

Позади деликатно кашлянул полковник Малахов.

– Я не один, – слегка повысив голос, сказал Глеб. Ирина снова показалась в прихожей. Она выглядела как обычно, разве что была немного бледнее, чем всегда. Или в этом было виновато освещение? Глеб потер уставшие глаза.

Бок болел, и страшно хотелось спать, но важнее всего сейчас была Ирина, и он смотрел на нее так, словно хотел насмотреться за все те дни, что они не виделись.

– Ас кем ты? – как ни в чем не бывало спросила она. – А, Алексей Данилович! Здравствуйте. Проходите, что же вы там стоите? Глеб, не стой на пороге, дай Алексею Даниловичу войти.

Слепой неловко посторонился, пропуская Малахова в прихожую. Тот снова стесненно кашлянул в кулак, зачем-то снял шапку, дернул себя за мочку уха и, глядя в угол, сказал:

– Вот, Ирина. Отыскалась наша пропажа. Возвращаю, как и обещал. Как видите, цел и невредим.., ну или почти невредим…

Он поднял глаза и увидел подозрительный блеск на щеках Ирины. Она смотрела на Глеба. Лицо ее было спокойно, но по щекам медленно текли слезы. Полковник поспешно отвернулся и принялся изучать узор обоев на стене прихожей.

– В общем, прошу любить и жаловать, – неловко закруглился он. – Я, пожалуй, пойду.

– А завтрак? – глядя на Глеба, спросила Ирина.

– Спасибо, я уже! – крикнул Малахов уже с лестничной площадки и поспешно захлопнул за собой дверь. “И чего я сюда приперся?” – подумал он, ожесточенно тыча пальцем в кнопку вызова лифта.

– Ну, проходи же, – сказала Ирина.

– Да, – откликнулся Глеб, – сейчас.

Он принялся осторожно стаскивать с себя зимний солдатский бушлат, стараясь не морщиться. Ирина все так же стояла напротив, не сводя с него огромных блестящих глаз.

– У тебя красивые глаза, – сказал он, – только очень большие. Почему?

– Чтобы лучше тебя видеть, – ответила Ирина бессмертной цитатой и двумя быстрыми движениями вытерла мокрые щеки.

– Прости, – сказал Глеб.

– За что? Ты ведь вернулся, как и обещал, и даже успел к завтраку.

– Да, – сказал он, – в самом деле.

Он пристроил бушлат на вешалку. Потертая и местами замасленная пятнистая одежонка странно смотрелась рядом с модным зимним плащом Ирины, и Слепой как-то сразу вспомнил, на кого он похож. Он снова со скрежетом поскреб щетину на щеках и решительно двинулся к ванной. Ирина молча принесла ему чистое белье и полотенце. Потом она ушла на кухню, села на табурет и долго слушала, как в ванной течет вода и шумит душ. За это время она успела выкурить три сигареты, так и не почувствовав их вкуса.

Наконец в ванной щелкнула задвижка, и Глеб появился на пороге кухни, одетый в свой любимый теплый халат, гладко выбритый и словно помолодевший лет на десять. В руке у него был газетный сверток, из которого предательски свешивалась штанина трикотажного спортивного костюма дикой расцветки.