Виталий Гладкий - Мертвая хватка

Тот покорно подошел к машине и протянул руки, которые я тут же связал, – береженого Бог бережет.

– Садись. – Я показал на траву. – Будем совет держать.

Турок сел, по-восточному скрестив ноги, и подобострастно посмотрел снизу вверх тоскливым собачьим взглядом. Однако, как ни странно, в его глазах я почему-то не заметил страха. А он там должен был присутствовать, ведь не каждый день обычному гражданину, пусть и турецкоподданному, приходится заглядывать за грань, отделяющую мир живых от мира мертвых.

Пленник вовсе не смахивал на лоха или недоумка и должен был понимать, с кем имеет дело, – мы с Акулой не были похожи на коммивояжеров или, в крайнем случае, на путешествующих прожигателей жизни. И тем не менее турок оставался на удивление спокойным и сосредоточенным, хотя и пытался изобразить состояние подавленности и покорности, как у людей, захваченных террористами.

– Ты кто? – не стал я мудрствовать лукаво и спросил, словно гвоздь вколотил.

– Хафыз Нихад…

– Где работаешь?

Я спрашивал по-турецки, хотя и дураку было ясно, что я иностранец. К тому же мой турецкий оставлял желать лучшего. Впрочем, я и не думал изображать из себя стамбульского гостя.

– Дайте попить. Во рту пересохло… – попросил турок вместо того, чтобы ответить на вопрос.

Я строго посмотрел на Акулу, который хотел вызвериться, открыл пластиковую бутылку с минеральной водой и ткнул ее, словно соску, в рот Нихаду-эфенди. Тот опорожнил ее за считанные секунды.

– Ну? – Хотя я и пытался избавиться от угрожающих ноток, они все равно прозвучали.

– Я работаю в Анкаре. В отеле "Шератон".

– Кем?

– Портье.

– Во брешет, сука… – не сдержался Акула; слава богу, он сказал это поанглийски.

– Эт точно, – поддержал я его мнение. – Вам там что, пистолеты "кырыккале" вместо авторучек выдают? – спросил я не без сарказма. – Ты ври, да знай меру.

– Купил по случаю… – невозмутимо пожал плечами Хафыз Нихад. – Часто приходится возвращаться домой далеко за полночь, а улицы Анкары не так спокойны, как в провинции. Меня, например, однажды ограбили и раз пытались угнать машину. Нет, уже два раза. – Он с невольным вздохом посмотрел на свой "фольксваген". – Вот я и…

– Приличная версия. Ладно, примем на веру. Куда ты направлялся?

– В Адану, там у меня родители живут. Выбрался навестить.

– А где подарки? – снова подал голос Акула.

– Что он сказал? – невинно посмотрел на меня турок.

– Он сказал, что ты, паскудник, врешь как сивый мерин. – Я достал "беретту". – Я еще не встречал ни одного портье в гостиницах такого класса, как "Шератон", который бы не говорил поанглийски. Или ты начнешь "петь", притом правду, или я с тобой больше не буду церемониться. Ты, наверное, считаешь себя умным и что нарвался на придурков. Опасное заблуждение. Исповедуйся, иначе я тебя сейчас грохну, и плевать мне на то, кто ты есть на самом деле. Пусть с тобой потом разбирается твой Аллах.

– Извините, – покаянно вздохнул турок. – Я действительно работаю в "Шератоне"… только начальником охраны отеля.

– Это уже теплее…

Странно, но этот человек, как мне показалось, совсем нас не боялся. Фаталист? Или прошел соответствующую подготовку? Впрочем, зачем нам это знать? Попал он в наше поле зрения случайно, а значит, никакого отношения к турецкой контрразведке, по идее, не должен иметь. Тем более, что мне было известно, как спецслужбы Турции обставляют операции по поимке клиентов типа нас с Акулой. Узнай они маршрут нашего следования, здесь уже было бы полно полицейских и армейских подразделений.

Однако что с ним, черт его дери, все-таки делать?!

– Ладно, будем считать, что мы познакомились, – подвел я черту под допросом.

– Какого хрена? – возмутился Акула. – Ведь мы еще не закончили.

– На кой черт нам нужны его откровения? Да пусть он будет хоть комиссаром стамбульской полиции, нам от этого ни холодно ни жарко.

– Держать при себе этого хмыря очень опасно! Если ты, конечно, рассчитываешь на благополучный исход…

– Прикуси язык! – Мы говорили по-английски, но я не был уверен, что турок в нем не рубит. – Обсудим вопрос позже. А сейчас нужно перекусить. Я голоден как волк. Сколько мы с тобой не ели?

– Со вчерашнего дня.

– Вот-вот… Садись на переднее сиденье, – приказал я турку. – И веди себя прилично. Будем завтракать.

– Кто вы? – немного поколебавшись, спросил он.

– Меньше знаешь – спокойней спишь… – буркнул я в ответ.

Турок благоразумно замолчал. Я незаметно пригляделся к нему. Ночью, когда мы угоняли "фольксваген", нам было не до смотрин. Но сейчас лицо Хафыза Нихада мне почемуто показалось знакомым. Хотя, по здравом размышлении, за последние три года таких чисто турецких морд я насмотрелся по самое некуда, и теперь временами перед моим внутренним взором представал собирательный образ стандартного турка – наподобие фоторобота: черноволос, среднего роста, смуглолиц, нос крючком и небольшие усы. В общем – вылитый Нихад-эфенди. Если что и отличало его от моего фотосалата, так это сухощавость крепко сбитой фигуры, редко встречающаяся среди сильного пола, особенно после тридцати лет, – восточная нега и лень, позаимствованная у арабов еще с древних времен, превратили среднестатистического турка в хорошо откормленного сибарита с двойным подбородком и животом, наползающим на брючный ремень. Впрочем, такому образу больше соответствовали городские жители, особенно торговцы и те же портье. А наш пленник как-то выпадал из этого ряда…

Солнце выглянуло из-за горизонта, когда с нашей, весьма скудной, трапезой было покончено. Акула все еще пребывал под действием наркотиков в эйфорическом состоянии, и я пока мог не беспокоиться на предмет его уставно-патриотических побуждений пустить се-бе пулю в висок. Турок спал, слегка похрапывая. Чтобы уберечь его от лишних соблазнов, я связал ему еще и ноги. На что Акула только вздохнул с осуждением. Не знаю почему, но ему наш пленник не понравился с первого взгляда. И Акула готов был без лишних словопрений закопать турка на два метра вглубь и забыть, как его и звали. Что в нашем положении было весьма разумно и целесообразно. Но из-за последней ликвидации, по вине предателя-дагестанца превратившейся в кровавую бойню, мне и думать было противно о том, чтобы лишить жизни ни в чем не повинного человека. Я даже не решился спросить турка, женат ли он и есть ли у него дети. Так я пытался сохранить хотя бы крохи благоразумия. Иначе в экстремальной ситуации, когда понадобится его ликвидировать, я могу замешкаться из-за некстати проснувшейся совести, что всегда чревато.

День обещал быть ясным и теплым. Я загнал машину в кустарник с таким расчетом, чтобы ее не было видно даже вблизи. Нам предстояло долгое и тревожное ожидание.

Как быстро иногда несется время и как медленно временами тянется секунда!

Все, что я успел сделать перед тем, как ягуар взвился в воздух, это бросить свою ношу – тушу косули. Единственное стоящее оружие в данной ситуации, мой широкий и длинный охотничий нож за ненадобностью (я ведь шел по тропинке, а не пробирался через заросли) находился привязанный сыромятным ремешком к поясу с правой стороны. Ягуар уже летел, нацелившись вцепиться в горло, а я, словно при замедленной киносъемке, прокручивал в голове варианты защиты, немыслимо неторопливо занимая оборонительную стойку и – о чудеса! – вспоминал, где и при каких обстоятельствах я уже встречался с этим могучим красавцем.

Началось с того, что у нас один за другим исчезли два охотничьих пса, приобретенных господином Штольцем у полупьяного индейца в Манаусе. Собаки были так себе, беспородные дворняги, способные охотиться разве что на крыс возле городской помойки, но обладали живым добродушным нравом и весьма прилично несли по ночам сторожевую службу, облаивая любую живность, пытающуюся проникнуть внутрь лагеря в поисках съестного. Мы их все любили, за исключением герра Ланге; впрочем, как я успел разобраться, он относился к мизантропам, и любые проявления человеческих чувств воспринимались им с отвращением.

– Онса,[13] – в один голос заявили наши носильщики, когда утром обнаружилась пропажа всеобщих любимцев. С той поры мы усилили охрану лагеря, а суеверные индейцы, которые считали ягуара божеством сельвы, начали втихомолку приносить ему жертвы, оставляя в укромных местах куски мяса.

Иногда в утренние часы он бродил в окрестностях лагеря, ворча и похрюкивая или по-кошачьи мяукая, пока взбешенный Ланге не выпустил по зарослям наобум две обоймы из нарезного карабина. После этого ягуар оставил нас в покое, но все равно далеко от нашей экспедиции не ушел, в чем я убедился, застав его два дня назад за ловлей рыбы в километре от лагеря. Он лежал на берегу, где течение реки было особенно сильно, и время от времени быстро совал лапу в поток, чтобы выбросить на сушу дораду, большую хищную рыбу. Я не стал его трогать, лишь отметил, что этот красновато-желтый красавец с белой грудью – матерый зверь.