Андрей Молчанов - Золотая акула

– Что? – поднял голову Одинцов, не без болезненной иронии всматриваясь в безмятежное лицо начальника.

– Так что все материалы, – продолжил генерал, – должны сегодня же быть у меня. Все! – повторил веско. – И… – Усмехнулся. – В царство небесное меня не зови, коли дороги до церкви не знаешь! Благодарю за службу.

– Разрешите идти?

– Ступай, милый, ступай… Агентуру, кстати, проинструктируй…

– То есть?

– Ну, насчет этих газовых хранилищ… вообще…

– Само собой, товарищ генерал!

– Вот и дивно! Да, кстати… Телевизор вчера смотрел? Нет? А там интересная, Сережа, передачка была. Господина Алиева демонстрировали. Его хадж в Мекку. Стоит, значит, этот самый наш комитетский волчара, бывший коммунист-ленинец, в простыне какой-то и принимает, коленопреклоненный, благословения от тамошних мулл… Метаморфозы, брат! А за ними – нефть, власть, доллары и – политика! Ну, ступай…

Оставшись в одиночестве, генерал призадумался.

Думалось о многом: о сегодняшних подлейших временах, о справедливо упомянутой полковником безысходности, что не миновала и его, принуждая каждодневно заботиться о сохранении равновесия шаткого кресла в ненавистном для чиновного жулья учреждении; о неясном будущем, способном превратиться в бесконечный черный день пенсионного жалкого забвения.

Нынешним своим положением генерал весьма удручался. Перестановки в ФСБ не прекращались уже много лет, он находился на той должности, что среди сотрудников именовалась «местом на вылет», и в новой системе кадров-пешек, не имеющих ни четких перспектив, ни какой-либо стабильности, приходилось лавировать: учитывать интересы покровителей, каждодневно оценивать их позиции с точки зрения возможных падений и взлетов, а также прикидывать целесообразность оказания услуг тем или иным сторонам, смертельно враждующим в своем высшем политическом клоповнике.

Сложная, изматывающая нервы игра…

Вчера он доложил одному из бонз о планируемой против бонзы интриги, затеянной иным кремлевским деятелем, но вот уже сегодня пожалел о скороспелом доносе, ибо ситуация изменилась, и состоись интрига – сыграла бы она генералу на руку. Теперь же приходилось выкручиваться в новых маневрах, дабы не раскрыть себя как источник информации, не подставиться под гнев самого влиятельного клана…

А все ради чего? Ради теплого местечка, твердо обещанного ему взамен за услуги, когда высшая политическая целесообразность выкинет его из этого кабинета…

И разве он один рассуждает подобным образом и живет подобной жизнью, вернее, как-то пытается выжить? Здесь, на Лубянке. Да и только ли на Лубянке?

Эх, а ведь были возможности уйти во внешнюю разведку, где все более-менее тихо, пусть и голодно, не говоря о ГРУ – там, за заслоном чиновного ареопага министерства обороны, принимающего на себя первый удар, куда как проще, чем в центральном аппарате контрразведки, столь нелюбимом вождями и парламентариями за свое нахождение в эпицентре внутренних передряг и столь опасную для многих информированность…

Но что делать, коли так вышло? А вот что!

Сегодняшнему своему Хозяину он непременно обязан сообщить о докладе Одинцова, поскольку именно о нем, Хозяине, не ведающий того полковник и доложил.

А что сказать? Такая-то, мол, ситуация, держим ее под контролем, отрабатываем хлеб насущный и будущий?.. Заботимся о качестве распространяемых о вас слухов?

Он потянулся к телефону, но, подумав, опустил руку.

Торопиться не следовало.

Надо точно подобрать слова, интонацию и, главное, отработать саму концепцию доклада. Концепция же обязана нести в себе этакую небрежную мыслишку, что, дескать, путаются тут под ногами разные доброхоты, падкие на скандальные разоблачения, а потому вы там подумайте о подходящем камуфляже для своих злодеяний – как, например, об упреждающем разные слухи интервью по актуальному поводу; далее – об определенной политико-воспитательной работе среди специалистов геологоразведки, газовиков… Или как их там?

Ну а итог – укрепление нынешнего генеральского кресла. За заслуги пусть и небоевые, но…

Он внезапно подумал, что находится сейчас в роли перевербованного агентишки, пытающегося выслужиться перед новым начальством, способным растереть его в пыль, и стало от такой мысли генералу мерзко и одиноко, и все оправдания, которые мгновенно начали выстраиваться в мозгу, затмевая собой едкий униженный стыд, отмелись им, прекрасно о таких оправданиях ведавшим, бесповоротно и жестко.

Да, он выживал. Очередной раз в новых условиях. И все. Да, он приспособленец во власти. Иная же перспектива – жалкий, всеми забытый старик.

Внезапно вспомнился бывший приятель – ныне покойный генеральный прокурор. Как бы предстал перед взором: в добротном пальто, шляпе, выпрастывающий, как медведь из берлоги, свое громоздкое туловище из казенной «чайки», горделиво, с невидящим взором следующий к лифту, а затем – в кабинет под шорох спешно скрывающихся за дверьми сотрудников…

А после возник иной образ, также присутствовавший в памяти генерала: сутулый пенсионер, стоящий в очереди за картошкой, продаваемой из кузова грузовика. Кургузая курточка, вязаная лыжная шапочка, драная авоська…

Генерал помнил, как попросил шофера остановить машину и долго, не веря глазам, приглядывался к этому дедку, с болезненным недоумением уясняя: да, он самый, генеральный, сверзившийся из ослепительной вышины некогда грозный небожитель…

Ну, нет!

Он снял трубку телефона правительственной связи.

– Виктор Сергеевич, тут у меня деликатный момент… Вы не могли бы уделить минут пять? Завтра? После обеда, ага. Благодарю, Виктор Сергеевич…

Могучий крылатый трамвай «боинг», благополучно миновав просторы северной Атлантики, приземлился в Нью-Иорке, и, проследовав узким извилистым коридором в полуподвальное чрево аэропорта, я вскоре стоял в длиннющей очереди, вившейся в отгороженных бархатными канатами проходах, что вели к стойкам иммиграционных стражей границы.

Клац! – скрепки впились в лист паспорта, пришпилив к нему белую карточку с оранжевой чернильной датой разрешенного мне пребывания на американской территории.

Далее, пройдя через толпу встречающих, я очутился у телефона-автомата под сенью прозрачного пластикового колпака и, достав из сумки обернутый фольгой металлический цилиндрик, вытащил из него российскую двадцатирублевую монету с двуглавой курицей, не отмеченной символами имперской власти.

Российские «двадцатки» вполне заменяли собой американские квотеры, и всякий раз вез я их сюда по просьбе Мопса, с чувством глубокого удовлетворения, полагаю, расплачивавшегося туфтой за парковки, проезды по дорогам, а также за телефонные звонки.

– Ну, – услышав голос однокашника, молвил я, – стою на месте, жду тебя.

– С прилета звонишь?

– Естественно.

– Поднимайся на вылет, на прилете теперь только такси могут кантоваться. Завинчивают гаечки, суки, качают из народа валюту… На платную, мол, стояночку давайте! А там один час – четыре зеленых!

– У нас не легче…

– Да весь мир скурвился, чего базарить! Значит, на прилете узенькая такая дорожка на самом въезде… Я приторможу, а ты и запрыгнешь. Жди! Двадцать минут, и я…

Повесив трубку, я двинулся к лифту.

Мопс прибыл на каком-то обшарпанном драндулете трудно идентифицируемой марки. Скрипнула провисшая в петлях дверь, долго не желавшая захлопываться; затем мы дали кружок вокруг терминала прибытия, нырнули в трубу туннеля и вскоре помчались по пустынной солнечной трассе, ведущей в Бруклин.

Ерзая на замасленном дерматиновом сиденье, я полюбопытствовал, отчего Мопс, парень состоятельный, не обзаведется более приличным средством передвижения.

– Чтобы его сперли? – донесся вопрос-ответ. – Да и вообще на хрена? Этот агрегат как обошелся мне в триста монет, так за триста и отъедет через полгода к новоприбывшему лоху. А потом – я же не фраер, мне выпендреж ни к чему… – Он задумался, посерьезнев своим пухлым, румяным личиком. – Да и вообще я человек бедный, – продолжил убито.

– Ну, да-да…

– А чего, не так? – завелся Мопс. – Это вы там в «мерседесах» разъезжаете, миллионы наживаете…

– А когда доходит до дела, – торопливо продолжил я за него, – вам требуется лопух в Штатах, который потянет на себе весь груз работы и получит несчастные, рабские крохи… Шестерка, которую используют.

Мопс покосился на меня с демонстративным неприязненным вызовом, но промолчал.

Слово «использование» в Штатах больше чем слово. Это категория. Популярная норма, обозначающая бескорыстную услугу или бесплатный труд. И американское население повседневно и упорно озабочено тем, чтобы данного лиха избежать, одновременно уловив в его силки утративших бдительность соотечественников.

– Что насчет этих «линкольнов»? – перевел я беседу в деловое русло. – Подступы обнаружились?