Андрей Воронин - Могила тамплиера

– Дерьмо, – сказал Гена Быков, и было непонятно, к чему это относилось – к Каманину или к кофе, который Гена только что пригубил. Наверное, все-таки к Каманину; Глеб решил так, вспомнив, что Гена Быков виделся с Анной и был ею, мягко говоря, впечатлен.

– Они виделись еще один раз, – продолжал Глеб. – Я имею в виду, Круминьш и Каманин. Латыши приехали в Москву на турнир. Круминьш сказал бывшему приятелю пару ласковых, а Каманин, готовясь к схватке, взял не тупой турнирный меч, а тот, что подарил ему Круминьш. Понятия не имею, как он собирался все это потом объяснять. Возможно, это было временное помутнение рассудка, не знаю. Как бы то ни было, он ухитрился разок основательно зацепить Круминьша этой штукой, оставив шрам на полфизиономии, а тот, вынужденный защищаться, свалил его своим коронным ударом. Силища у него и впрямь исключительная. Он ему этой тупой железкой распорол-таки кольчугу, да так, что хирургу потом пришлось выковыривать кольца из живого мяса и только после этого накладывать гипс на сломанные ребра. Меч быстренько подобрал кто-то из соратников Каманина... По словам Круминьша, это был молодой человек с длинными светлыми волосами...

– Н-да, – только и сказал Федор Филиппович. – "Если пуля убьет, сын клинок подберет, и пощады не будет врагу..."

– Круминьш поднял и расширил бизнес и продолжал жить так, словно ничего не произошло. Просто вычеркнул этого подонка из памяти. Но сам Каманин ничего не забыл и жил в постоянном ожидании мести. Он-то знал, что в подметки не годится Круминьшу. Знал, что, если тот однажды все-таки решит свести счеты, удар будет молниеносным и сокрушительным – таким, что после него уже не поднимешься. Вот он и решил убить одним выстрелом двух зайцев: во-первых, завладеть энклапионом, а во-вторых, свалить все на Круминьша. Это решение пришло не сразу, а только после того, как выяснилось, что Анна опоздала, и энклапион увели у нее из-под носа. Вот тогда, обдумывая план поисков энклапиона, он все это и сочинил. Этот блондин... как его...

– Юрий Климов, – мрачно подсказал Федор Филиппович.

– Вот именно. Так вот, он, похоже, был ему предан душой и телом. А еще, похоже, был безнадежно влюблен в Анну...

– Почему ты так решил? – спросил генерал.

– В нее трудно не влюбиться, особенно когда долго находишься с ней бок о бок. Правда, Гена? А у таких людей, как этот Климов, любовь, тем более неразделенная, принимает порой довольно жуткие формы. Ведь он, по вашим же словам, состоял на учете в психоневрологическом диспансере...

– Было такое дело.

– Вот. Это очень удобно – иметь под рукой психа, напичканного сказками о великих миссиях и не менее великих таинствах, к коим он якобы причастен... Кроме того, он был длинноволосый блондин, совсем как Круминьш. Буквально за два дня до первого псковского убийства у Круминьша пропал паспорт, ему пришлось его восстанавливать. Нетрудно догадаться, чья это была работа. С этого момента Климов предъявлял паспорт Круминьша всякий раз, когда покупал билеты до Риги и обратно. Правда, летал он по этим билетам только однажды – когда надо было позвонить Телешеву из Риги. К тому времени я уже встретился с Каманиным, и он, обрадованный таким нежданным подарком судьбы, лично навел меня на Круминьша, преподнеся историю своих взаимоотношений с ним шиворот-навыворот. Это действительно была для него большая удача, и звонок, сделанный из рижского аэропорта, должен был этот успех закрепить и развить. Климов крутился как белка в колесе: полетел в Ригу, дозвонился оттуда Телешеву, наговорил на автоответчик текст, прямо указывающий на какого-то подозрительного латыша, и даже назвал время своего визита. После чего вернулся самолетом в Москву и точно в назначенное время зарезал Телешева. Полагаю, этот трюк с кассетами из автоответчика проделал он сам, чтобы подстава не выглядела такой явной. Кассету со своей речью положил убитому в карман, а на ее место поставил первую попавшуюся и стер запись... Словом, Федор Филиппович, вы были целиком и полностью правы, когда говорили, что в этом деле подозрительно много улик, указывающих в сторону Риги.

– Это не помешало мне в обнимку с тобой сесть в лужу, – проворчал генерал. – И вообще, половина того, что ты тут нам излагаешь, – домыслы.

– Слава богу, в суд мне с ними не идти, – легкомысленно ответил Сиверов. – Пускай майор Стрешнев голову себе ломает, как все это официально оформить.

– Вы, батенька, сделали большое дело, – вмешался доктор Осмоловский, которому, видимо, показалось, что Глеба несправедливо обвиняют в недостаточной компетентности. – Даже, я бы сказал, великое.

Он снова открыл коробку, чтобы еще раз приласкать взглядом столь счастливо возвращенный энклапион.

– Великое дело, – повторил он растроганно.

– А главное, как ни странно, никого при этом не убил, – сказал Глеб, чтобы хоть немного снизить почти непереносимую патетику момента.

Осмоловский оторвался от разглядывания энклапиона и посмотрел на Сиверова так, как смотрят на человека, только что отпустившего крайне неудачную остроту. Федор Филиппович наградил его за это высказывание взглядом, полным немого укора, а в глазах Гены Быкова промелькнул откровенный испуг: он, в отличие от своего шефа, понял, кажется, что Глеб даже не собирался шутить. Слепой, забывшись, отхлебнул кофе, поспешно затянулся сигаретой и снова заговорил, торопясь замять чуть было не возникший инцидент.

– После убийства Телешева Климов передал энклапион Анне, которая к тому времени уже все поняла и почти решилась, бросив Каманина, лететь в Ригу, к Круминьшу. Климов отправился на Рижский вокзал, купил по паспорту латыша билет до Риги и сел в поезд. Чехол с мечом и парабеллум были при нем. Полагаю, Каманин планировал убить Круминьша руками Климова и подбросить ему меч. Таким образом, все улики указывают на Круминьша, Круминьш мертв, дело закрыто. Энклапион, конечно, продолжали бы искать, но что с того? Каманин вовсе не собирался его продавать.

Профессор Осмоловский глубоко, прерывисто вздохнул, представив, по всей видимости, нарисованную Глебом перспективу.

– Но в дороге Климов окончательно съехал с катушек, – продолжал Сиверов. – Он сошел с поезда на промежуточной станции, о чем есть показания проводницы, и вернулся в Москву на электричке. Видимо, он действительно был не в себе, об этом свидетельствует устроенная им на перроне резня. По словам этого однорукого прапорщика, прямо там, на перроне, Климову кто-то позвонил, и тот послал звонившего в... словом, послал. После чего выбросил телефон. Если бы его догадались подобрать сразу, крови наверняка было бы меньше. Анна осталась бы в живых, да и сам Каманин сейчас сидел бы на нарах и давал показания. Потому что звонил Климову наверняка он, иначе откуда бы ему стало известно, что его гонец так и не добрался до Риги? Он понял, что надо срочно ехать туда самому, потому что допустить нашего с Круминьшем разговора по вполне понятным причинам не мог – все его вранье тогда неминуемо вылезло бы наружу, как это и случилось на самом деле. Кроме того, Анна с энклапионом так и не приехала, и он наверняка догадался, куда она направилась.

– А она в это время уже везла Круминьшу энклапион, – вставил Федор Филиппович с ухмылкой, которая была понятна только Глебу.

– Да, – вздохнув, подтвердил тот, – везла. Это я добыл ей билет, и я же протащил ее мимо таможни, даже не подозревая, что то, за чем я лечу в Ригу, находится рядом.

– Молодец, – ядовито произнес Потапчук. – Это ты, что называется, дал.

– Ну откуда мне было знать? Ведь представление о ней я имел самое смутное, составленное по небезызвестному фотороботу...

– Я не художник, – с достоинством объявил Гена Быков. – Я – ученый.

– Еще слово, Геннадий Олегович, и вы станете не просто ученым, а жертвой науки, – пообещал Осмоловский, и аспирант послушно увял.

– Она позвонила Круминьшу еще из Москвы и предупредила, что его собираются убить. Опередив меня в Риге, вкратце пересказала ему подробности, так что, когда я туда пожаловал, меня уже ждали с распростертыми объятиями. Круминьш устроил мне небольшой экзамен, чтобы по ошибке не кокнуть случайного прохожего, а когда я сдуру заговорил об ударе Готтенкнехта, он решил, что со мной все ясно, и потащил на убой, обставив это дело в соответствии со своими понятиями о так называемой рыцарской чести... Как маленький, ей-богу! Ну, а остальное вы знаете.

– А я все-таки не понимаю, – сказал неугомонный Гена, презрев только что прозвучавшую в его адрес недвусмысленную угрозу. – Насчет этого самого удара, извиняюсь, не все понятно. Ты же сам говорил, что в совершенстве им владеет только Круминьш. Или это на самом деле неправда, и Климов тоже его освоил?

Федор Филиппович криво улыбнулся.

– Правда, – не совсем внятно ответил Глеб, закуривая новую сигарету. Он уже немножечко охрип, но, слава богу, говорить ему осталось недолго. – Я видел опись вещей, обнаруженных на трупе Климова. Там, среди всего прочего, значится флакончик клофелина... Можно было и раньше догадаться. Ведь патологоанатом, который осматривал тело того журналиста, Дубова, прямо мне сказал: такую рану очень легко нанести на операционном столе, когда пациент лежит под наркозом и не рыпается. А в крови всех убитых, между прочим, было обнаружено изрядное количество алкоголя. Видимо, Климов насильно, под угрозой пистолета, заставлял их пить водку с клофелином. И они пили, потому что человек всегда до самой последней секунды надеется на чудо. Дескать, предлагает выпить – значит, все-таки не зверь. Скажу ему, что он спрашивает, он и уйдет... А в некоторых случаях, наверное, клофелином их угощала Анна. Как не выпить с такой красивой женщиной? А когда жертва теряла сознание, разрубить ее, как надо, было уже делом техники. Конечно, такой удар тоже требует мастерства и твердости руки, но ничего фантастического в нем уже нет... Кстати, там же, в гитарном чехле, он таскал резиновые бахилы от общевойскового комплекта химзащиты – такие, знаете, до самого паха. Чтобы не забрызгаться.