Андрей Дышев - Морской узел

Я повернул обратно. Боясь потерять в кромешной тьме оголенную, скользкую руку Ирины, схватился за ее майку и почувствовал, что она туго натянута. Видимо, зацепилась за какую-то острую металлическую деталь. Ирина металась рядом, хваталась за мое лицо. Она задыхалась, она больше не могла сдерживать дыхание, но своими хаотичными движениями только мешала мне. Я на ощупь отыскал острый, как клин, обломок шатуна, который мертвой хваткой держал майку Ирины, сорвал с него ткань и потащил Ирину к пробоине. Мне уже казалось, что мои легкие наполнены кровью и уже рвутся в клочья, а в груди трепыхаются окровавленные лоскутки, пронизанные посиневшими сосудами. Рассудок затуманило, и я плохо понимал, куда мы плывем – вверх ли, к поверхности, к воздуху, или вниз, в бездонный мрак. И я выбрал до капельки, до последней крошки тот воздух, что держал в груди, и в тот момент, когда должна была наступить смерть, я вырвался на поверхность моря.

Я хрипло зарычал, втягивая в себя воздух, и он, разрывая трахеи, ринулся бурным потоком наполнять умирающие легкие. Я ничего не видел, перед глазами метались бурые пятна, но чувствовал над собой безбрежный воздушный океан, неисчислимое количество воздуха и затягивал его в себя, подобно реактивной турбине, в промышленных масштабах, и клеточки моего тела уже купались в кислороде, розовели, избавлялись от трупной синюшности. Мозг, словно делая мне уступку, нехотя оживал; я начинал чувствовать свое тело, лицо, губы, уже мог пошевелить языком…

– Ирина!! – едва слышно выдавил я из себя и только сейчас почувствовал, что все еще крепко сжимаю ее холодное тонкое запястье. Рванул ее руку на себя – Ирина покачивалась на поверхности лицом вниз. Отчаянно отбиваясь ногами от воды, я перевернул ее. Губы разомкнуты, глаза полуприкрыты… Ирина, родненькая, голубушка, солнышко мое… Я пытался на плаву сдавить ей грудную клетку, потом закричал, закружился в воде. Сквозь тяжелый рассветный туман проступали контуры портовых кранов, пирсов, хранилищ для грузов и серых корабельных трапеций… Все это окружало нас и было необыкновенно близко, как если бы мы вдруг очутились посреди цирковой арены, и вот сейчас грянут аплодисменты, вспыхнут софиты, направляя на нас разноцветные лучи, и заиграет торжественный марш.

Я лег на спину, удерживая Ирину под мышками, и поплыл к ближайшему пирсу. Ухватиться за замшелую, скользкую лесенку было очень трудно, несколько раз я срывался и вместе с Ириной падал в воду. Потом я догадался закинуть ее руку себе на плечо.

Никого живого не было рядом, словно все вымерли, потому как смерть была уготована всему человечеству, да вот только мы с Ириной каким-то чудом уцелели. Холодный ветер покрыл морщинами поверхность большой лужи, разлившейся посреди причала, на старых рельсах дрожали лоскуты отслоившейся ржавчины. У меня почти не осталось сил. Каждое движение давалось мне с превеликим трудом. Я положил Ирину себе на колено и стал давить ей на спину. Вода выходила из нее толчками, стекала по волосам. Потом я перевернул ее, сделал вдох, прижался к ее безжизненным губам и стал наполнять ее своей жизнью.

Понадобилось очень, очень много моей жизни, прежде чем Ирина вздрогнула, поморщилась и закашлялась. Не помню, сколько мы просидели на холодном бетоне, опираясь на облупленный кнехт и глядя на бесцветный, обескровленный город. Над горами поднималось матовое, словно завернутое в туманный кокон, солнце и протапливало своими лучами путь к земле.

Ирина держалась за мою руку, и только так она могла идти. Сказочный город на центральном причале был пуст, и ветер трепал разноцветную мишуру и серпантин, которые запутались в частоколе бастиона и миниатюрных башенках. Кое-где еще уцелели воздушные шары. Связанные одной веревкой, они терлись друг о друга, лобызались, толкались, издавая при этом звук, похожий на глухое бормотанье. Площадь в центре сказочного города была усыпана сгоревшими картонными трубками от петард, засыпана конфетти. Ветер гонял из стороны в сторону обрывки фольги от мороженого и чипсов, катал пустые пластиковые бутылки из-под газированных напитков. Я поднял лежащий в луже красный клоунский нос из мочалки, выжал из него воду и нацепил себе.

– Я тоже хочу такой, – прошептала Ирина.

Я поискал вокруг, но носов больше не было.

– А это пойдет? – спросил я, снимая с частокола голубой колпак со звездочками и серебристой кисточкой.

Ирина надела колпак. Он ей шел. Мы влились в прореженный непогодой поток людей. Чернокожие мужчина и женщина, зябко кутаясь в одинаковые ядовито-зеленые зимние куртки, смотрели на нас с испуганным удивлением, особенно их впечатлили босые ноги Ирины. Потом они как по команде схватились за фотоаппараты. Позируя, Ирина высунула язык и приставила мне «рожки».

– Наверное, я веду себя как дурочка, – заметила она, но тотчас послала слабой рукой воздушный поцелуй какому-то толстяку с бутылкой пива в руке.

– Почему как дурочка? – не понял я.

– Мне хочется, чтобы люди смотрели на меня и улыбались. Чтобы показывали на меня пальцами, фотографировали, махали мне руками из машин. А я буду их веселить, строить рожицы…

У газетного киоска мы увидели Бари Селимова. Он сидел на складном матерчатом стульчике и, пристроив на коленях кусок фанеры с прикнопленным листом ватмана, рисовал карандашом девочку. Натурщице было всего лет десять, но она очень старалась казаться взрослой, держала осанку и смотрела на серое море горделиво и важно, как и подобает настоящей принцессе. Бари точно уловил очарование маленькой воображули и выразил его в глазах.

– Здравствуй, Кирилл, – узнал он меня, несмотря на мой нос, и широкой макияжной кисточкой навел тень на нарисованных веках. – У меня мастерская сгорела. Вот только карандаш остался. Так что теперь я буду работать здесь… А ты что, в одежде купался?

Он мимоходом посмотрел на Ирину, но его взгляд остановился на ней, его внимание привлекло что-то необыкновенное в ее лице. В глазах Бари вспыхнуло профессиональное восхищение редким, интересным материалом.

– Вам нравится мой колпак? – спросила Ирина, повиснув на моем плече, чтобы не упасть.

– Не в колпаке дело, – пояснил Бари, – а в глазах. Там и слезы, и счастье, и любовь… Удивительное сочетание. Жаль, я сейчас занят.

И он беглыми штрихами принялся обозначать капризный изгиб губ девочки. Мы не стали ему мешать и поплелись дальше. Ирина озябла и все крепче прижималась к моей руке. «Я все сделал правильно, – думал я о Бари. – Меня разрывали противоречивые мысли, но, сам того не зная, я шел по начертанному мне пути. Все великое в простом: когда не знаешь, как поступить, поступай по совести… Еще раз убеждаюсь, что это есть истина…»

– Сейчас мы придем к тебе, – мечтательно шептала Ирина, – покрепче запрем твою железную дверь, задернем шторы и три дня не будем никуда выходить… Нет, неделю! Пиццу и фрукты будем заказывать по телефону… Так будет, правда, Кирилл? Скажи мне, что так будет!

Короткий всплеск жизнерадостных сил угасал, и Ирина быстро слабела, серела, и город, словно отражая в себе ее настроение, снова покрывался туманом.

Мы не успели перейти центральный бульвар, и пришлось пропустить колонну грузовиков. Пронзительно сигналя и сверкая фарами, они медленно спускались к набережной, напоминая огромного чешуйчатого удава. Борта у грузовиков были опущены, посредине кузовов торчали похожие на мачты шесты, и на них червиво извивались и корчились усыпанные блестками раздетые девушки. Из динамиков неслась оглушительная музыка, время от времени в нее врезался пронзительный, чуть гундосый голос: «Идите за нами, партия свободы без границ знает дорогу к богу!» На обочине росла толпа людей. Подростки свистели, махали танцовщицам, ритмичными жестами объясняли им свои желания. Девушки показывали свои наклеенные улыбки, выше головы задирали ноги и становились похожими на пластмассовых кукол, у которых конечности крутятся во все стороны, подобно часовым стрелкам. На лобовом стекле одной из машин висел портрет Сиченя. Кандидат как-то неестественно склонил голову вперед и набок, словно хотел сохранить очень хрупкую прическу, уложенную волосок к волоску, с безупречным пробором, слегка осветленным благородной сединой. «Мы знаем дорогу! Мы знаем дорогу!» – эхом разлеталось по кварталам.

Ничего они не знают, думал я. К богу ведет вовсе не дорога, а крутые каменистые тропы, и каждый человек сам, своим сердцем выбирает свою тропу и идет по ней в одиночку и в тишине, и в этом праве выбора, должно быть, и заключается великий смысл восхождения…

– Правда, красивые девушки? – спросила Ирина. Она не хотела, чтобы я чувствовал себя неловко, скрытно любуясь чужой наготой; она была готова потакать мне во всем, лишь бы я был с ней открытым и естественным, как с очень близким другом.

– Я вспомнил, – произнес я.