Андрей Константинов - Мусорщик

— М-да… Я, признаться, испытываю некоторую неловкость, Марина Вильгельмовна, от этого зрелища. Вам, женщине, смотреть это…

— А я не женщина, Владимир Анатольевич, я судья. За двадцать лет судейской практики узнала о человеческих пороках столько, что смутить меня чем-либо трудно. Скорее всего, невозможно.

Несколько минут губернатор и судья смотрели молча. Потом Яковлев остановил видик, побарабанил пальцами по столешнице, спросил:

— И что же: вся кассета такого содержания?

— Вся. Полтора часа записи.

— Запись подлинная?

— На такой вопрос ответить может только экспертиза, но у меня сомнений нет.

— У меня, к сожалению, тоже, — сказал губернатор. — Нет, ну какой мерзавец!

Судья промолчала. Яковлев нажал кнопку «EJECT», кассета вылезла наружу с тихим жужжанием.

— А как, Марина Вильгельмовна, к вам попала эта запись?

— Мне принесли ее два питерских журналиста. Люди, скажем так, с непростой судьбой… Яковлев тяжело задумался.

— Владимир Анатольевич!

— Да, слушаю вас, — встрепенулся губернатор. Он после просмотра стал мрачен.

— Владимир Анатольевич, дело гораздо серьезней… Кассета — это, так сказать, цветочки. Она говорит о моральном облике генерала… А есть кое-что посерьезней.

— Ягодки? — мрачно спросил губернатор, покосившись на папку с бумагами.

— Да, ягодки. Волчьи. Те два журналиста, о которых я уже упомянула, сумели собрать некую информацию о Тихорецком и его подручном майоре Чайковском. В суде эта информация доказательной силы иметь не будет. Более того, на сегодняшний день она никем еще не проверена. Однако я считаю, что вам следует с ней ознакомиться.

Губернатор взял в руки папку. Внутри лежало всего несколько листочков. Читал губернатор быстро, иногда качал головой. Ксендзова сидела молча.

— Да это же черт знает что! — сказал Яковлев, закончив читать. — Понедельник, понимаешь, за «чистые руки» борется! Рядовой оперсостав терроризирует, а его первый зам… Да это черт знает что! Помойка какая-то, грязь… мусор.

— Помойка, — согласилась судья.

— А раскопали это два журналиста! В ГУВД есть собственная служба, чтобы выявлять предателей… А раскопали два журналиста! Разгребли этот мусор.

— Управление собственной безопасности, Владимир Анатольевич, никогда не будет копать под первого заместителя ГУВД. Даже если бы к ним попали вот эти материалы, — Ксендзова постучала пальцем по папке, — даже если бы они попали, то… сами понимаете.

— И поэтому вы пришли ко мне? Так, Марина Вильгельмовна?

— Так, Владимир Анатольевич.

Яковлев встал, прошел по кабинету, остановился напротив судьи и спросил:

— А эти ваши журналисты-мусорщики… Они не собираются обнародовать эту информацию?

Ксендзова мгновенно напряглась:

— Почему вы спросили?

Впервые с начала беседы Яковлев улыбнулся:

— Вы думаете, я хочу «отмазать» Тихорецкого?

— Нет, но…

— Не лукавьте, Марина Вильгельмовна. Ну, честно: подумали?

Ксендзова улыбнулась и кивнула головой.

— Ну вот видите… Скажите мне как юрист: вы точно убеждены, что факты, изложенные в «досье», в суде не сработают?

— Да, Владимир Анатольевич, я убеждена. ГУВД, разумеется, может провести свою проверку. Но, во-первых, вся информация носит оперативный характер. Во-вторых, трудно рассчитывать на какие-то свидетельские показания… А многих участников тех событий уже и в живых нет. В-третьих, никто и не будет проверять…

— Особенно тщательно, — докончил за нее Яковлев.

— Именно так.

— Что же будем делать, Марина Вилгельмовна?

— Вне моей компетенции, Владимир Анатольевич. — ответила судья. — Я не могу своей властью решить судьбу генерала МВД.

— Так ведь и я не могу… А давайте спросим у самого генерала?

— А давайте!

Губернатор улыбнулся и снял трубку со «смольнинского»[21] телефона. Улыбка была невеселой.

Черное пятно сгоревшего мха он увидел издалека. Оно отчетливо выделялось на зеленом, было похоже на кляксу. Зверев включил правый поворот, проехал последние метров сто накатом и остановился.

«Трагическая гибель принцессы Дианы», — сказала магнитола. Сашка нажал на клавишу. Магнитола заткнулась. Шумела на ветру крона гигантской сосны, чернело пятно сгоревшего мха… Щемило сердце. Кора у основания мощного ствола была сорвана, торчали желтые расщепы древесины. Возможно, дерево еще помнило тот чудовищный удар. И собственную дрожь. И смертный ужас женщины в сверкающей железной коробке.

Крона шумела. В этом шуме не слышен был крик. Изумленный, последний… А ты не понял! Ты ничего тогда не понял. Ты пожал плечами и положил трубку на аппарат. А уже взметнулся огненный клубок из расплющенного бензобака, опалил кору дерева. Испепелил грешную Настину душу.

Спас ли ее огонь очищающий?

Всю жизнь она грешила, лгала и предавала. Потом научилась убивать… Спас ли ее огонь? Можно ли было ее спасти? Ответа Зверев не знает. Наверно, его и никто не знал… Наверно, его и нет. Только крона сосны шумит на ветру.

Зверев вылез из машины, посмотрел еще раз на сосну… Прощай! Теперь уже навсегда… прощай. Пусть тебе будет легко в твоем аду. Возможно, еще встретимся.

Зверев тряхнул головой, повернулся к машине: надо ехать. Ехать прочь от этого страшного места. Он попытался отогнать мысли, сосредоточившись на чем-то приземленным, бытовом… хоть на тачке, что ли? На забрызганных, грязнущих стеклах. Да, на стеклах. Надо их протереть… Он открыл багажник и взял в руки тряпку. Слабо сверкнула звездочка. Сашка расправил тряпку и… ошеломленно уставился на свой старый милицейский китель, на погоны с четырьмя капитанскими звездочками. Он уже давно забыл об этой «тряпке», не вспоминал ни разу, хотя держал в руках неоднократно… Созвездия горели. Созвездия опера.

Зверев обернулся к сосне. Затылок обожгла какая-то мысль. Даже, пожалуй, не мысль — память. Он взялся за погон, рванул. Ткань затрещала, но погон был пришит на совесть. Он рванул еще. Погон остался в руке, а китель полетел в черную пропасть багажника. Сашка пошел к сосне.

Он шел тяжело, медленно… Он вступил в черный обгоревший круг, захрустело под подошвами битое стекло. Зверев остановился. Ему было очень трудно. Казалось, сила земного тяготения в этом черном пятне выросла вдвое. Он сделал шаг. Второй, третий… десятый. Он уперся лбом в ствол сосны. Легкая дрожь бежала по дереву.

Зверев вставил погон в расщепленную ударом древесину.

Потом он сидел в машине с закрытыми глазами и думал… Ерунда! Ни о чем он не думал. Он просто сидел с закрытыми глазами в машине. Мимо неслись фуры, микроавтобусы, легковухи. В каждой третьей из них работало радио… Мир сокрушался по поводу гибели принцессы Дианы.

Двое гаишников, проезжая мимо в жигуленке, заметили зверевскую «девятку» и подозрительного (спящего? пьяного?) мужика внутри. Остановились, подошли.

Сашка открыл глаза. И глаза его старшему сержанту не понравились.

— Выпивали, Александр Андреевич? — спросил он, заглянув в права.

— Нет, — ответил Зверев. — Хочешь, в трубочку дыхну?

— В трубочку, в дудочку… в балалаечку… — пробормотал сержант. Он и так уже видел, что водитель трезв. Глаз наметанный. Последнее время, правда, встречаются и под наркотой, но «трубочкой» ее не возьмешь. Да и не похож мужик на наркомана. На всякий случай сержант сказал: — Вид у вас не очень, товарищ водитель… Как вы себя чувствуете?

— Нормально.

— Нормально… в трубочку, в дудочку… А вы, товарищ во…

— Послушай, сержант, — сказал Зверев. — Я с человеком приехал проститься. Ты понимаешь? Гаишник посмотрел на сосну, на Зверева.

— Счастливого пути, Александр Андреич. Будьте осторожны.

Когда Зверев уехал, напарник сержанта сказал:

— Петрович, это же он, видать, насчет этой… Бабенки-то, на «шестисотом» которая… Чуть не плачет сидит… Любовь у него, видать, а?

— Любовь! — скривил губы сержант. — Еб он ее, Кирюша, еб. Муж-то у нее старый уже… Генерал! А этот — ебарь на подхвате.

Сержант сплюнул на песок и сказал:

— Тьфу! Развелось сук всяких… Ладно, поехали, Кирюха, обедать. А чтоб им всем… По кюветам… Брызгами!

И они уехали. Осталось пятно, сосна да маленькое тусклое созвездие милицейского погона.

Ну… вот и все! Вот, кажется, и все.

Впрочем, «все» не бывает, пока продолжается жизнь.

А она — по радио говорили — продолжается. Ты слыхал?.. Мы, читатель, прошли этот путь вместе с нашими героями. «Арестант» — «Мент» — «Мусорщик».

Пора прощаться. Нам очень жаль, но пора прощаться. Прямо здесь, на обочине трассы «Скандинавия», где запыленный мох и песок в окурках. Где нашла смерть одна из наших героинь… Отрицательная?