Андрей Воронин - Инкассатор: Страшный рассказ

– Простите, – сказал Дымов, – но мне кажется, что вы не имеете права так со мной разговаривать. В конце концов, я не убийца, а... В общем, меня ведь тоже хотели убить.

За те несколько дней, что Юрий его не видел, Дымов как-то подсох, повзрослел. Лицо у него заострилось и от этого стало, пожалуй, еще более привлекательным для женщин. Да и легкая, чуть заметная седина, которая теперь нет-нет да и поблескивала в его темной артистической шевелюре, была ему даже к лицу. Впрочем, из всего, что он говорил, следовало, что произошедшие с ним изменения были только внешними и не затронули его внутренней сути. Смотреть на него было тошно.

– Поймите, – продолжал он, нервно пощипывая бородку, – я ведь не сделал ничего по-настоящему плохого. Жене изменил? Так с кем не бывает, согласитесь... Нику к вам приревновал? Тоже, извините, не преступление. А рассказ... Ну, так ведь это же просто рассказ! Знаете, как я испугался, когда подумал, что действительно...

Юрий не знал, что ему ответить, а Дымов все никак не уходил – сидел рядом, вертя в пальцах незажженную сигарету, и время от времени бросал на собеседника косые взгляды. В теплом воздухе разливался сладкий запах цветущей сирени, в глубине двора кто-то размеренно колотил выбивалкой по ковру. Молчание становилось тягостным – вернее, оно было таким с самого начала, как и весь этот никчемный, никому не нужный, бесцельный разговор.

Юрия спас Серега Веригин, который неожиданно появился в поле его зрения, выйдя из-за куста сирени. Серега выглядел вполне довольным жизнью, и причина его радужного настроения была очевидна всякому, кто его знал: в руках у него, бережно прижатый к груди, белел туго, до отказа, набитый пивными бутылками полиэтиленовый пакет.

Заметив Юрия, Веригин остановился.

– О! – радостно заорал он на весь двор. – Юрок! Только что про тебя вспоминал. Куда, думаю, наш Юрий Лексеич запропастился? – Произнося имя и отчество Юрия, он так похоже передразнил интонации собственной жены, что Филатов невольно улыбнулся. – Я чего спросить-то хотел... Ты пиво будешь?

Пива Юрию не хотелось, тем более в компании Веригина, но продолжать затянувшуюся беседу с Дымовым хотелось еще меньше.

– Странный вопрос, – сказал он, подвигаясь, чтобы освободить Сереге место на скамейке.

– Главное, неожиданный, – Веригин коротко хохотнул. – Быстрота и натиск, и – опля! – вот он, я!

С этими словами он плюхнулся на скамейку, заставив ее задрожать, и немедленно полез в свой пакет.

– Здорово, кого не видел, – продолжал он, выставляя на землю перед скамейкой три бутылки. Дымов отрицательно покачал головой, отказываясь от угощения, Веригин пожал плечами и ловко вскрыл бутылку с помощью обручального кольца. – Держи, Юрок, – сказал он, протягивая пенящуюся бутылку Юрию. – Жизнь хороша, когда пьешь не спеша!

– Скажи, Серега, – обратился к нему Юрий, задумчиво глядя в забитое пузырящейся пеной горлышко, – в чем смысл жизни?

Веригин осторожно опустил бутылку, которую не успел донести до рта, и удивленно уставился на Юрия. Потом на его красной усатой физиономии отобразилось что-то вроде понимания.

– Ты чего, – спросил он, – опять кому-нибудь не тому морду набил? И когда ты, Юрик, угомонишься? Смысл жизни тебе... Я тебе так скажу: много ты думаешь, Юрий Алексеевич. А от этого все беды.

– В великом знании – великая печаль, – чуть слышно и не совсем точно процитировал Шекспира Дымов.

Веригин услышал.

– Во! – с энтузиазмом воскликнул он и ткнул в сторону Дымова бутылкой. – Слушай, что тебе умный человек говорит! Смысл жизни... Какой, на фиг, в этой жизни может быть смысл? Гляди, денек какой! Солнышко, птички чирикают, сирень цветет, Потапыч опять ковер свой выбивает... Пива – залейся! А мало будет, еще слетаем, у меня сегодня получка. Опять же, Люська моя на все выходные к теще укатила, целых двое суток мозги клевать не будет... Свобода! А вернется – сальца привезет, картошечки... Может, теща, грымза старая, даже самогоночки передаст. Самогонку она варит, Юрик, ты не поверишь – восемьдесят градусов. Огонь!

Дымов вдруг беспокойно завозился, намереваясь встать.

– Я, наверное, мешаю, – нерешительно сказал он.

– Да сиди хоть сто лёт! – воскликнул Веригин и приложился к бутылке. – Скамейка не купленная, – закончил он, утирая с усов пивную пену.

– Пусть идет, – глядя в землю, напряженно сказал Юрий.

Дымов встал, помялся немного и вдруг сказал:

– Я забыл вам сообщить... То есть не забыл, а просто не знал, как сказать... В общем, меня ознакомили с результатами... ну, вы понимаете... С результатами вскрытия. Ольга была беременна. Шесть недель, знаете ли...

Он резко повернулся на каблуках и, странно сгорбившись, быстро пошел прочь. Юрий поймал на себе удивленный взгляд Веригина, понял, что стоит, и медленно опустился на скамейку, усилием воли заставив расслабиться окаменевшие от напряжения мышцы.

– О чем это он? – осторожно спросил Веригин.

Юрий приложился к бутылке, в два громадных глотка выпил больше половины и только после этого ответил:

– Понятия не имею. Больной какой-то.

– А выглядит прилично, – задумчиво глядя вслед Дымову, протянул Серега. – Я же говорю, все горе на свете от лишнего ума. Короче, чтобы плохо жить, надо долго учиться.

На подъездной дорожке взревел изношенный движок. Припаркованная нос к носу с джипом Филатова оранжевая «копейка» сдала немного назад, вырулила на дорогу, прокатилась мимо скамейки и вскоре скрылась из глаз, свернув за угол дома.

* * *

Николай Ярцев, занимавший в возглавляемом Акопяном издательстве полуофициальную должность литературного эксперта, был поглощен очень важным делом: он наводил порядок на своем рабочем столе. Такие приступы чистоплотности случались с Ярцевым нечасто – как правило, только тогда, когда каждая его попытка что-либо положить на стол или, наоборот, взять оттуда неминуемо заканчивалась бумажным обвалом. После трех или четырех таких обвалов Ярцев терял терпение, приносил из кладовки большой картонный ящик из-под старого цветного телевизора, устанавливал эту емкость посреди комнаты и приступал к чистке.

Сейчас процесс уборки был в самом разгаре. Разумеется, Ярцев даже не надеялся окончательно ликвидировать загромоздившие его рабочий кабинет бумажные сугробы – тара была маловата, да и уничтожению подлежала только откровенная макулатура, из которой заведомо нельзя было извлечь никакой пользы.

Он стоял возле уже наполовину заполненного бумагой ящика по щиколотку в печатных листах стандартного формата, нагибался, поднимал с пола очередную рукопись, бросал быстрый взгляд на титульный лист и либо откладывал рукопись на стол, либо швырял в ящик, содержимое которого регулярно вывозил на пустырь и там сжигал.

Когда он выпрямился в очередной раз, в руках у него была тощая стопочка листков, сколотых медной скрепкой. Титульный лист отсутствовал, название тоже. Ярцев пробежал глазами первую страницу, нахмурился, что-то припоминая, потом заглянул в самый конец и увидел подпись: «Д. Горячев». Так и есть, это была та самая рукопись, которая пару недель назад вызвала у шефа какой-то странный, совершенно необъяснимый интерес. Впрочем, с тех пор Рубен Ашотович о ней не вспоминал, да и для издательства эта не слишком умело состряпанная вещица не представляла никакого интереса.

Ярцев немного поколебался, вспомнив тревожное ощущение, которое испытал, когда читал рассказ, а потом, равнодушно пожав плечами, надорвал стопку бумаги поперек и небрежно бросил расползающийся ворох бумажных половинок в ящик из-под телевизора.