Андрей Дышев - Моя любимая дура
Помощь проекту
Моя любимая дура читать книгу онлайн
Вот она, почти невесомая гирька! Мураш решил бросить чемодан, чтобы спасти себе жизнь. Но не слишком ли поздно чаша жизни пошла вниз?
– Убью, если что… – предупредил Мураш заплетающимся языком.
– Хорошо, – кивнул я и, не вставая на ноги, стал соскальзывать к нему.
– Но сначала возьмите чемодан!
Я затормозил ногами. Как? Еще и чемодан? То есть он хочет, чтобы я нес и его, и чемодан?
– Вот что, Антон, – произнес я. – На двоих у меня сил не хватит.
– Хватит! – зло крикнул Мураш и тотчас закашлялся. – Хватит…
Он вырвал из снега руку с пистолетом и нацелился мне в голову. Я уже ничего не мог сделать, чтобы воспротивиться: ни убежать, ни зарыться в снег, ни броситься на Мураша…
– Давай я понесу тебя, – прошептал я. – Зачем тебе столько денег?
– Я вас сейчас убью…
– Но это же не решит твоей проблемы, Антон. Плюнь ты на этот чемодан. У тебя есть то, что не купит ни один миллионер в мире, – это молодость… Поверь, она самодостаточна и бесценна, а потому тратить и губить ее ради бумажек – шизофрения…
– Замолчите… Мне дурно от ваших слов… У меня плавятся мозги…
Я взял его за руку, как умирающего Альбиноса. Ствол пистолета, покачиваясь, смотрел мне в висок.
– Антон, а с чего ты взял, что в этом чемодане есть деньги?
– Я сейчас выстрелю…
– Умные люди, когда выходят из банка, немедленно подменяют чемодан с деньгами на такой же, только набитый макулатурой. Для безопасности. А деньги прячут в надежном месте.
– Молчите! – страшным голосом крикнул Мураш. – Я не хочу вас слушать…
– Посуди сам! Разве на какой-то вшивой «десятке» и без охраны разумно перевозить полмиллиона баксов?
Он выстрелил. Не знаю, попал в меня или нет, но я ничего не почувствовал, хуже мне не стало. Может быть, потому, что хуже – это уже только смерть. Мураш схватил меня за воротник, хотел тряхнуть или придушить, но от бессилья уронил на меня свою голову и затрясся.
– Вы… вы… – всхлипывая, бормотал он. – Вы очень жестоки… У вас нет сердца… Вы палач…
Пистолет упал в снег. Я поднялся на ноги.
– Крепись, Антошка… Половину склона мы одолели… Главное, держись крепче за мои плечи.
Я тронул его за руку. Мураш дернулся и покрутил головой.
– Принесите его сюда… – прошептал он. – И оставьте меня здесь…
– Не дури, Антон! – произнес я и схватил его за волосы, заставляя смотреть мне в глаза. – Даже тюрьма лучше смерти. Еще все можно исправить и начать жить заново. Тебе всего двадцать пять…
– Принесите его сюда, – повторил он. – А двадцать пять здесь ни при чем. Мне уже не жить…
– Антон, ты лопух!
– Нет, нет… Альбинос понял это раньше вас. Потому что у него очень было похоже… Если бы тюрьма могла оживлять людей, то еще был бы смысл. А так… Без денег я ничтожество, понимаете? Что вы мне советуете? Начать убеждаться в своей ничтожности заново?
Он склонился, обнял мою ногу и коснулся ее своим обезображенным лицом.
– Мне уже не доползти… Принесите, умоляю. Я ради него жил… Пусть он останется со мной… Так будет справедливо…
Как страшно выл ветер! Мы встречали ночь на огромном леденеющем склоне, посреди темных и мрачных гор. Мураш умирал намного быстрее, чем темнело. Я смотрел на то, как он обнимал закоченевшими руками чемодан, напоминая темный холмик, и его стремительно засыпало снегом, словно художник торопливо замазывал белой краской неудавшуюся фигуру… Я копался в своей душе, пытаясь найти хоть какие-нибудь чувства. Увы, не было ничего. Лишь страшная, бездонная пустота, вроде той, из которой сложилась жизнь жалкого, обнявшего чемодан человека. Смерть его была краше. Правда, я не знаю, кем, какой субстанцией стану, когда отправлюсь в мир иной. Может, какой-нибудь сытой бесплотной свиньей, заполучившей своим глубоким раскаяньем вход в царство божие, и буду порхать там в вечном блаженстве. Но если в моей усмиренной и обласканной душе останутся крохи человеческих чувств, то носить мне глубокий незаживающий шрам, и боль воспоминаний не отпустит никогда, превратив блаженство в непреходящую скорбь, и никогда, никогда не избавиться мне от нее…
Глава 44
ЧТО Ж ТЫ ПЛАЧЕШЬ?
Если кому-то захочется пощекотать себе нервы, я могу рассказать о том, как возвращался домой. Как без документов, обросший недельной щетиной, в рваном и окровавленном комбинезоне я прятался от милиции, запрыгивал в товарные вагоны, идущие на северо-запад, как ночевал с бомжами, как мылся в ночном фонтане и как все это время думал о моей Ирине. Я жил надеждой на возвращение к прежней жизни, думал о будущем и с содроганием изгонял из памяти все то, что пришлось мне пережить. Лежа на куче угля в товарном вагоне, я строил планы своей реабилитации и реанимации, просчитывал ходы, как с наименьшими потерями и безболезненно вернуть паспорт и получить крепкое алиби. Все мои надежды были на Никулина с его огромными связями и моих знакомых адвокатов.
Я выпрыгнул из вагона на ближайшей к моему городу товарной станции и в лесу дождался наступления сумерек. Идти домой я не мог, ибо не был уверен в том, что за моей квартирой до сих пор не следит милиция. Я стал необыкновенно недоверчивым и осторожным и предпочитал десятки раз перестраховаться, прежде чем пойти на минимальный риск.
Укрываясь в тени домов и деревьев, я шел к Никулину, к единственному человеку, которому был готов поведать обо всех своих злоключениях и который мог располагать хоть какой-нибудь информацией об Ирине. Около его подъезда толпились и шумели подростки, и мне пришлось почти час выжидать на детской площадке, спрятавшись в деревянном домике.
Я поднялся на третий этаж, задыхаясь от нехватки воздуха и мучительно подавляя кашель. Ледник подорвал мои силы и всякий раз напоминал о себе. Я надавил на кнопку звонка, с тревогой ожидая от Никулина чрезмерно шумной реакции и шквала вопросов, что могло привлечь внимание соседей. Из-за двери донесся негромкий голос хозяина: то ли он говорил по телефону, одновременно направляясь в прихожую, то ли у него были гости, и он извинился. Дверь распахнулась во всю ширь – Никулин открывал ее только так, неосознанно копируя широту своей души. Наверное, я отвык от здоровых лиц здоровых людей, и потому физиономия Никулина показалась мне неестественно-лубочной, похожей на муляжные овощи, которыми украшают кухни.
– Наконец-то! – воскликнул он. – Наконец-то, чудовище, твой изыскательский гений привел тебя ко мне!
Он схватил меня за руку и втянул в прихожую. Я толкнул дверь ногой, захлопывая ее за собой. У Никулина головокружительно пахло домашней едой и жильем – отголосками спокойной и счастливой жизни.
– Почему так долго? – громко и радостно говорил Никулин. – Скидывай ботинки! А где ты так извалялся? О, ты решил отпустить бороду? А знаешь, неплохо, тебе идет! Ирина будет приятно удивлена… Проходи! Что будешь жрать? Есть пельмени, есть отбивная, есть жареная форель… И, разумеется, море водки!
Он завалил меня вопросами и эмоциями, и я едва не почувствовал себя так, как в тоннеле, когда начал обваливаться свод.
Он тут же убежал на кухню, и я не успел спросить его об Ирине. Но он упомянул ее в хорошем контексте. Значит, ничего тревожного о ней он не слыхал.
Я застрял посреди холла, не в состоянии решить, последовать ли мне за Никулиным на кухню или пройти в гостиную, где, судя по ошеломляющим запахам еды и женских духов, были гости. Никулин, подлетев ко мне с подносом, хлопнул меня по спине.
– Да что ты застрял на распутье? Прямо как не родной…
Он втолкнул меня в гостиную. Я невольно зажмурился от ослепительного света. Потом я увидел накрытый стол, где неприятно бросались в глаза кроваво-красные салфетки. Потом обратил внимание на двух девушек. Одна была мне незнакома. Другой была Ирина.
Она всплеснула руками и поднялась из-за стола.
– Ой, как ты похудел! А черный какой! Ты где так долго был?
Я стоял посреди гостиной, как деревянный языческий божок. Никулин, раздвинув тарелки, пристроил поднос посреди стола.
– Знакомься, чудовище! – сказал он мне, трепля мочку уха у незнакомой девушки. – Это Юля, моя подружка… Ты чего, Кирюша? Ирину не узнаешь?
Она была не такой, как прежде. Я представлял ее иначе. То ли она поправилась, то ли в глазах что-то изменилось. Она смотрела на меня, и улыбка медленно сходила с ее губ.
– По-моему, он плохо себя чувствует, – произнесла она, вышла из-за стола и приблизилась ко мне. Взяла за руку, заглянула в глаза.
– Надо ему налить! – решил Никулин.
– Штрафную! – весело поддержала Юля.
Я рассматривал Ирину, ее нос, губы, щеки, брови…
– Ты где была? – спросил я.
– Здесь, – пожала плечами она. – У Никулина. Он предложил мне политическое убежище, и я согласилась.
– Мне стало ясно, что вам просто необходимо расстаться на несколько дней, чтобы загасить опасные эмоции, – сказал Никулин, поднося мне фужер с водкой. – Мы с Иришей поспорили, через сколько дней ты догадаешься, что она прячется у меня. Ириша сказала, что через четыре. Я сказал… Ириш, я что сказал?