Уоррен Мерфи - Объединяй и завоевывай

– Что такое?

– Выживание...

– Да. Выживание. Я понимаю твою речь, Коатлик. Что ты пытаешься мне поведать?

Ее слова падали тяжело, словно камни.

– Мне... необходимо... выжить.

– Конечно, конечно! Более того, ты должна существовать вечно. Когда сам я превращусь во прах, ты останешься на земле, поскольку ты мать и покровительница «индиос».

– Помоги... мне... выжить.

– Но как?

– Защити меня...

– Музей защищен лучше, чем какое-либо другое здание в Мексике. За исключением дворца президента, разумеется, – заверил Лухан богиню.

– Нельзя позволить врагам найти меня.

– Они не найдут. Мы их перехитрим. Разве мы не сапотеки?

– Неясно. Объясни.

Лухан нахмурился.

– Почему ты говоришь на языке гринго?

– Я запрограммирована на английский язык.

– Более чем странно! Скажи мне, однако, Коатлик, почему ты ушла из музея?

– Чтобы поразить своих врагов.

– И теперь они обращены в пыль?

– Это меня чуть не превратили в пыль! Даже сейчас мои системы не восстановлены полностью. Мне даже пришлось внести поправки в свой план.

Теперь речь богини звучала отчетливее. Складывалось впечатление, что в процессе разговора с Родриго она постепенно восстановила забытую функцию.

– Я весь внимание, – произнес Лухан.

– Для того чтобы выжить, нет необходимости уничтожать автоматы из плоти и крови. Я изготовлена из металла и прочих неорганических материалов. И умереть не могу – разве только меня полностью разрушат Автоматы же из плоти умирают, когда их органы выходят из строя. Я в состоянии пережить их, поскольку они запрограммированы на уничтожение и забвение.

– О каких автоматах из плоти ты все время говоришь?

– О людях, естественно!

– И о женщинах тоже?

– Все биосистемы – машины. Самоходные конструкции из мяса, костей и прочих органических деталей. Я же – машина, которая рассчитана на более продолжительный период действия. Когда биороботы умрут, я выйду из этой тюрьмы на свободу.

– Какая же тут тюрьма?! Здесь твой дом, твой храм, твое убежище. Под музеем находятся развалины древнего Теночтитлана. Столицы благородных ацтеков. Разве ты не помнишь?

– Я буду стоять здесь, пока не будут созданы оптимальные условия для моего функционирования. Тогда я начну действовать. Но до тех пор ты должен меня защищать.

– Хорошо. Я сделаю все, что ты захочешь. Только прикажи. Все, что тебе потребуется, я положу к твоим ногам.

– Мне ничего не надо, машина из мяса. Я – существо самодостаточное и самовосстанавливающееся. У меня нет желаний. В данной конкретной форме я в состоянии просуществовать сколько угодно.

– Обещаю, что буду следить за твоей безопасностью до конца своих дней, а когда я умру, за дело возьмутся мои сыновья, а после их смерти – сыновья моих сыновей – и так до скончания веков. Или до того дня, когда мексиканцы – истинные мексиканцы – снова станут хозяевами своей судьбы.

– Тогда будем считать, что договор заключен.

Так оно все и было. Потом Коатлик разговаривала крайне редко – только справлялась, что происходит в мире за пределами музея. И радовалась каждой трагедии. Эпидемии и катастрофы с жертвами доставляли ей несказанное удовольствие. Весьма и весьма по-ацтекски!

Что же касается Лухана, то он тщательно следил, чтобы статую не повредили и не сдвигали с места. И каждый вечер он молил ее, чтобы она уберегла город от землетрясения.

Иногда он воскуривал рядом с ней благовония или укладывал к ее ногам мертвых певчих птичек, которых предварительно убивал, а потом скальпелем извлекал все еще бьющиеся крохотные сердца. Сердечки эти складывались в специальный базальтовый жертвенник, который он по такому случаю доставал из хранилища.

Такого рода жертвоприношения не поощрялись Коатлик, но и неудовольствия не вызывали, поэтому Лухан по-прежнему регулярно приносил свою дань.

Когда же стали ощущаться первые толчки землетрясения 1996 года, названного впоследствии великим, Родриго Лухан с выпученными от ужаса глазами выскочил из своего офиса. Его тревожила только одна-единственная мысль.

– Коатлик! – выдохнул он и бросился к статуе.

Она стояла, как всегда, неколебимо, хотя вокруг уже содрогались стены, лопались тонкостенные стеклянные сосуды и покрывались трещинами изделия из глины и фаянса.

Через минуту стены заскрипели, словно мачты старого парусника, пол под ногами треснул, и на его полированной мраморной поверхности появилась зияющая щель.

– Коатлик! Коатлик! Ответь мне, что происходит?

Коатлик продолжала стоять, как утес, среди невообразимой сумятицы и стонов, из которых лишь некоторые принадлежали живым.

Лухан, признаться, не обратил ни малейшего внимания на то, что гибнут сокровища музея, собираемые десятилетиями.

Он беспокоился только о каменной богине.

– Коатлик! Коатлик! Поговори со мной! – возопил он на испанском языке.

Но Коатлик заговорила только тогда, когда под ней содрогнулся постамент.

– Что происходит, машина из мяса? – спросила она на неразборчивом английском:

– Это землетрясение, Коатлик. Земля трясется!

– Значит, для меня здесь небезопасно!

– Нет, нет, ты в безопасности.

При этом, однако, развалилась стена, что в значительной степени подорвало веру богини в правоту Лухана.

– Выжить, – глухо проговорила она. – Мне необходимо выжить. Дай мне указания, которые могли бы в максимальной степени обеспечить мою безопасность.

– Быстро! Нам надо срочно выбираться из здания, пока мы не погибли под его обломками. Пойдем со мной.

С ужасающим скрипом, который, впрочем, музыкой отозвался в ушах Лухана, ноги Коатлик отделились от массивного постамента, и она, словно каменный слон, сделала первый шаг колонноподобной ножищей.

Пол захрустел. Богиня остановилась, будто ждала, когда находившийся у нее внутри гироскоп восстановит равновесие, потом медленно подняла вторую ногу и установила ее рядом с первой.

Родриго Лухан затрясся, словно в лихорадке.

– Да, да, ты можешь ходить! Ты должна ходить! Поспешим же. Следуй за мной!

Коатлик сделала еще шаг. Потом еще. Теперь она стала двигаться шустрее. Кренясь из стороны в сторону, словно грузовик на поворотах, она преодолевала фут за футом, следуя за крохотной фигуркой Родриго Лухана.

– Поторапливайся, поторапливайся! Потолок вот-вот рухнет.

Словно в подтверждение этих слов на них посыпалась штукатурка. Потом еще. И все-таки страх не мог скрыть от Лухана подлинную красоту момента. Его богиня шла! Прямо у него на глазах совершалось чудо – каменная статуя целенаправленно ковыляла к выходу, чтобы укрыться от стихийного бедствия.

Во дворе тоже творилось бог знает что. Огромный бетонный фонтан, декорированный в виде гриба, валялся на боку и брызгался водяными струями. Богиня продолжала движение, сокрушая бетон и асфальт под ногами.

Огромные стеклянные двери, что вели на простор, разлетелись, будто от снаряда. Своим массивным корпусом статуя снесла стальные рамы и вырвалась на свободу.

– Так, так. Все идет хорошо. Только поосторожнее, Коатлик. Ты великолепна! Магнифико!

Оказавшись на поросшей травой лужайке, статуя остановилась. Голова ее в окружении двух целующихся змей развернулась, как орудийная башня. Змеи пришли в движение, открыли глаза и стали обозревать окрестности: одна – на севере, другая – на юге.

Судя по всему, змеи отлично видели, что творится вокруг. Лухан проследил взглядом за змеиными головами, и вся его душа переполнилась ужасом и ощущением грандиозности происходящего.

Было куда страшнее, чем в 1985-м. Толчок следовал за толчком почти без перерыва, и весь город постепенно превращался в руины. Проснулся Попокатепетль, и на гибнущий Мехико изверглись горы золы и пепла. Яркий солнечный день превратился в ночь.

– Ты только взгляни, Коатлик! Твой брат Попокатепетль ожил! Оживает и старый Мехико. А все новое рушится и валится в холодную, безжалостную землю. Старое возрождается! Ничто не погибло, а дождалось своего часа!

Гул от начавшегося извержения с каждой секундой нарастал, земля под ногами тряслась, и даже лужайка, на которой они стояли, казалось, вот-вот куда-то отплывет, словно кит.

Уперевшись в землю массивными каменными ногами и размахивая ожившими базальтовыми змеями, богиня безостановочно повторяла монотонным и не слишком приятным голосом:

– Выжить! Я должна выжить! Выжить, выжить, выжить...

Римо по-прежнему пребывал в благоприятном расположении духа, когда несколькими часами позже добрался до собственного дома. Даже созерцание каменной громады, которую он именовал своим жилищем, не испортило ему настроения.

Здание проектировалось под церковь, но после капитального ремонта и переоборудования его превратили в доходный дом. Вместо былого шпиля крышу нынче украшала уродливая плоскость, да кое-где проглядывали заостренные холмики мансард.