Сергей Донской - Битва президентов

– На связь вышел руководитель полетами аэродрома «Северный» Павел Плюснин, – сообщил штурман. – Говорит, что, по данным Гидрометцентра, видимость от двухсот до пятисот метров. Требует личной связи с вами, пан командир.

Протасюк неохотно включил наушники. Плюснин тут же застрекотал кузнечиком:

– Ситуация чрезвычайная! Вы подвергаете опасности лиц государственного значения!

– Это они меня подвергают, пся крев! – рявкнул Протасюк, мешая польские и русские слова. – Сажусь по глиссаде. Полоса чистая?

– Чистая, – угрюмо подтвердил Плюснин. – А ты ее хоть видишь?

– Тут сам дьявол не разберет, что я вижу, а чего нет.

Мокрый, как мышь, командир экипажа взялся за рукоятку на левом пульте. Послышалось сипение гидравлических механизмов. Из носового люка и гондол на крыльях вывалились шасси, придавая самолету сходство с гигантским насекомым, растопырившим лапы на лету. Трижды он проносился над аэродромом, всякий раз заходя на новый круг. При четвертом развороте лица пилотов в кабине блестели, словно окаченные водой.

– Почему не докладываете наземной службе параметры приземления самолета? – надрывался Плюснин на далекой земле.

– Не до цифр мне! – проорал Протасюк в ответ, облизывая соленые от пота губы.

– Вы же сейчас угробитесь, мать вашу! Переводите машину в горизонтальный полет и уходите, уходите!

В этот момент в кабину ввалился главком ВВС Анджей Бласик.

– Они настаивают, чтобы мы улетели, – сказал ему второй пилот, утирая лицо рукавом.

– Русские всегда на чем-то настаивают, – отмахнулся Бласик. – Да только не то время, чтобы диктовать условия великой Польше.

Потянув носом, Протасюк уловил запах коньяка и мысленно обругал главнокомандующего последними словами. Вслух попросил:

– Постарались бы вы переубедить президента, пан Бласик. Приземляться в тумане все равно что по крыше ходить с завязанными глазами. Я ни за что не ручаюсь.

– А радиомаяки? – удивился главком.

– Это военный аэродром, а не гражданский. Ближний привод размещен в километре от полосы, и заходить на него приходится на опасной высоте. Руководство аэродрома приказывает нам следовать на запасной аэродром.

– Очень настоятельно приказывают, – поддержал командира бортинженер.

– Согласно нормам международного права, – отчеканил главком, – окончательное решение о посадке принимает экипаж, а указания военных диспетчеров для гражданских летчиков носят рекомендательный характер. Вы ведь гражданские летчики, верно?

Это была ирония. Как полагается, пилотировали президентский самолет военные летчики из элитного 36-го полка польских ВВС. Протасюк носил чин полковника, дорожил им и не собирался лишаться погон.

– Конечно, – буркнул он, заходя на посадку в четвертый раз.

С первой попытки минуло ровно одиннадцать минут, но командиру экипажа казалось, что он провел над русским аэродромом целую вечность. Включив систему «Катет», выводящую самолет на глиссадные маяки, он забыл, что они расположены вдали от посадочной полосы, и слишком рано сбросил высоту, а затем совершил еще одну ошибку. Последнюю. Роковую. Вглядываясь в туман, Протасюк принял боковые ограничительные огни за так называемый «световой ковер», отклонился влево и ахнул, сообразив, что происходит.

– Земля! – завопил второй пилот. – Вверх, командир, вверх!

– Преждевременное снижение! – выкрикнул голос в наушниках. – Преждевременное…

Попятившийся главком тоже что-то закричал и стал валиться на пол, лихорадочно хватаясь за что попало. Стряхнув его руку с плеча, Протасюк врубил форсаж и качнул самолет вправо, надеясь набрать высоту с разворота. Но было поздно. Зацепившись крылом за верхушку дерева, «Ту-154» врезался в лесополосу, круша ветки и теряя на лету листы сорванной обшивки. Сквозь хруст, треск и скрежет доносился многоголосый вой пассажиров, понявших, что самолет терпит крушение.

Поврежденное крыло отвалилось и, срезая по пути стволы, упало на проселочную дорогу. Но и без крыла многотонный дюралевый снаряд пролетел по инерции не одну сотню метров, а потом, врезавшись носом в землю, еще некоторое время то подпрыгивал, то скользил на брюхе, вспахивая ковер прелой листвы. До болота он докувыркался разорванный пополам, искореженный и смятый, как пивная банка, побывавшая в мясорубке. Чудовищные пылесосы двигателей заглохли не раньше, чем сорвали с людей одежду вместе с кожей и скальпами. От самих людей мало что осталось. Лишь внутренности и ошметки мяса, отделившегося от костей, вылетали в окна и дыры в корпусе, смешиваясь с грязью, в которую сыпался град металлических обломков. Они кромсали теплую еще человеческую плоть, разбрасывая ее по всей округе.

Когда пожарные, поднятые по тревоге, прорвались к остаткам самолета сквозь заболоченный лес, некоторые из них падали в обморок, а остальные даже не пытались перебороть тошноту.

– Там было месиво, – скажет один из них позже журналистам. – Люди как грибы, раздавленные в корзинке. Гробы-то подвезли, больше ста гробов, да только пассажиров по кусочкам собирали в полотна из полиэтилена. Хорошо еще, что баки не рванули, успели потушить…

– Такого ужаса я даже в Чечне не видел, – признавался другой. – Целых тел не осталось. Даже охранников в бронежилетах по земле размазало. Человеческие кости позастревали в деревьях, а под ногами все красное… Бр-р, я теперь долго еще уснуть не смогу, боюсь. Мерещатся они мне. Закрываю глаза – и всюду кровь, кровь…

Телерепортеры, примчавшиеся из Катыни, будут бродить по колено в непролазной красной грязи, снимая искореженные фрагменты самолета: задранные к небу шасси, турбины, лохмотья фюзеляжа, зарывшуюся в землю кабину пилотов. Трупы в кадр не попадут – трупов там не останется. Подгонят самосвалы с песком, технику, милицию, войска, команды следователей и экспертов, оцепят место трагедии, и сводки с него заполнят мировой телеэфир, озвученные скороговорками дикторов, вещающих на всех языках:

– Катастрофа века! В результате крушения самолета «Ту-154» под Смоленском Польша лишилась президента, его ближайших соратников и военного командования страны. Погибли все девяносто шесть человек, находившихся на борту: восемь членов экипажа и восемьдесят восемь пассажиров – официальная делегация из Польши во главе со Стасом Корчиньским.

Корчиньский, Корчиньский, Корчиньский… С утра до вечера, всю ночь напролет и в последующие дни, наполненные тревогой и скорбью, эта фамилия будет повторяться на все лады по всей планете.

Какой мощный, какой масштабный пиар! И какой черный…

Польша зажжет свечи и склонит головы в костелах, забыв о политических распрях на целую неделю, объявленную траурной. А над Европой поплывет облако черного пепла из исландского вулкана, который многим будет казаться дымом погребального костра.

И грозный призрак новой мировой войны поднимется вместе с этим дымом, хотя разглядят его лишь самые прозорливые.

Прежде чем траурный кортеж с гробами польского президента и его супруги проехал по главным улицам Варшавы, десятки тысяч поляков собрались на площади Пилсудского, украшенной цветами. Их запах показался Мирославу Корчиньскому кладбищенским. Пожалуй, это была первая связная мысль, возникшая в его одурманенном лекарствами мозгу за всю неделю после кошмарной авиакатастрофы. Медики не отходили от него ни на минуту. У него не было сил прогнать их к чертовой матери.

Траурная месса промелькнула для Корчиньского как короткий тягостный сон, почти не оставив о себе воспоминаний. Затем он вдруг оказался на площади, среди царившей вокруг тишины. Ему не сразу удалось сообразить, что объявлена минута молчания, и он не разобрал ни единого слова из прощальной речи спикера сейма Бронислава Коморовского. Зато в голове появилась еще одна конкретная, связная мысль: «Бронислав взял слово первым, потому что исполняет обязанности президента. Следовательно, он считает себя преемником Стаса. А я? Разве не я должен занять место покойного брата? Мы ведь одно целое… Мы были одним целым».

После этого сознание Корчиньского прояснилось окончательно, и он заставил себя слушать внимательно.

– Немного моментов в истории нашего народа, когда мы вместе, – говорил Коморовский, и для подтверждения своих слов соединил ладони. – И вот мы вместе. И все мы испытываем одинаковое ощущение пустоты.

«А ты, конечно, – продолжил Корчиньский мысленно, – намерен эту пустоту заполнить».

С таким же мрачным сарказмом выслушал он главу правительства Дональда Тусека, который выступил следом за спикером.

– Масштабы этой трагедии, – произнес Тусек, склоняясь к микрофону, – выходят за границы человеческого понимания. Для всех нас это огромное испытание. Мы будем об этом помнить.