Александр Бушков - Принцесса на алмазах. Белая гвардия-2

Это у лейтенанта была не кличка, а настоящая фамилия. Перед вылетом их согласно законам местного гостеприимства поили кофе в комнате для пилотов, лейтенант, парень общительный, даже болтливый, успел рассказать Мазуру, откуда что взялось.

Ниточка тянулась из времен рабства, примерно годов правления незадачливого Луи-Филиппа. Хозяин поместья, которому принадлежали предки Бернадотта, Наполеона ненавидел страшно: его дед-аристократ в революцию потерял все (а этого всего было ох, как немало), хорошо еще успел со всем семейством унести ноги из страны, избежавши близкого знакомства с «революционной бритвой», то бишь гильотиной. Как-то так вышло, что здесь он и осел, прикупив поместье и рабов (успел пораспихать по карманам немало драгоценностей камешками и прихватить мешочек золотых). Уже в те времена здесь была французская колония, правда, занимавшая примерно четверть нынешней территории страны. Многим аристократам, коллегам по несчастью, удалось, вульгарно выражаясь, в этих местах перекантоваться: Бонапарт с его стратегическими планами внимания на эти африканские клочки земли не обращал совершенно, санкюлотов тут отроду не водилось, а представители присланной новой властью администрации, как правило, в знойной жаркой Африке очень быстро преисполнялись лени, реформ не устраивали, лоботрясничали вовсю, посиживая в тенечке с бутылочкой, потихоньку принимая взятки от плантаторов и путаясь с красивыми негритянками едва ли не в открытую (как тут, собственно говоря, и было в обычае еще со времен последних Людовиков).

Пока Бонапарт еще пребывал на престоле, беглый дедуля-аристократ своей ненависти к корсиканскому узурпатору открыто не выражал: как ни ленивы были здешние власть имущие, всегда какая-нибудь скотина могла настрочить донос в Париж — ну, скажем, в карьерных целях, чтобы получить пост повыше в местах цивилизованнее, так случается во всех частях света. Зато, узнав о взятии Парижа союзниками (каковые новости, как в те времена водилось, сюда доползли недели через три), мстительный маркиз развернулся вовсю. Своих рабов и собак он поголовно переименовал — отныне они звались именами наполеоновских маршалов, генералов, всевозможных сановников. Рабов и собак, в общем, было отнюдь не несметное количество, так что свободных имен оставалось еще немало. Маркиз, недолго думая, перекрестил и свиней с лошадьми и прочей живностью. Разумеется, у него имелся и Бонапарт — здоровенный племенной хряк. Это сегодня маркиз имел бы серьезные неприятности с юстицией: во Франции давненько уж существует закон, запрещающий нарекать Наполеоном либо Бонапартом любое домашнее животное — но в те времена обстояло с точностью до наоборот. С легкой руки маркиза этот обычай быстро распространился среди коллег по ремеслу, соседей-плантаторов, относившихся к Бонапарту ничуть не лучше.

Всем им пришлось не на шутку понервничать, когда на престол вступил Наполеон III — но как-то обошлось. За двадцать лет все настолько привыкли к этой милой традиции, что до самого падения последнего Наполеона никто так и не настрочил ни единого доноса (правда, осторожности ради все время царствования незадачливого потомка великого корсиканца никто уже не называл Наполеонами или Бонапартами рабов либо домашнюю живность — вот тут уж могли и стукнуть)…

Короче говоря, случилось так, что у части рабов данные маркизом имена стали наследственными. Человек сплошь и рядом сам себе придумывает всевозможные дурацкие поводы, чтобы, как он считает, возвыситься над окружающими. Так что нашлось немало обормотов, которые искренне гордились тем, что они — не какие-нибудь деревенщины Масамбы, а Бернадотты с Мюратами, и папы у них были Бернадотты с Мюратами, и дедушки. Еще позже, когда от каждого потребовалось иметь удостоверяющий личность документ, наследственные имена стали фамилиями. Самое забавное, что потомки «крестников» маркиза и в самом деле много лет держали себя некоей аристократией, пусть на своем уровне, немногим повыше плинтуса. Лейтенант, похохатывая, рассказал Мазуру с Лавриком, какие трагедии, поистине шекспировские страсти случались в прежние времена — тут и разоблачение самозванцев, и сломанные судьбы влюбленных, когда спесивый башмачник Мюрат категорически отказывался выдать дочку за сына какого-нибудь плебея Чамбумамбу — хотя Чамбумамбу был богаче в сто раз. Даже парочка романов на эту тему написана, рассказывал лейтенант — иные юмористические, а иные вполне серьезные. А в первые годы независимости был создан «Клуб потомков носителей славных имен», процветающий до сих пор. Правда, сам он там не состоит, поскольку относится ко всей этой эпопее скорее с юмором, а для карьеры это, будем уж выражаться цинично, никакой пользы принести не может: неизвестно, судьба так зло подшутила, или все получилось само по себе, но никто из потомков отчего-то в большие люди не выбился и особенно не разбогател, не поднявшись выше хозяина бакалейной лавки, мелкого чиновника или сельского старосты…

Мазур встрепенулся — лейтенант, разложив на правом колене карту, ткнул в нее пальцем. Пилот, обернувшись к ним, кивнул. Ага, они были близко…

А посему даже бесшабашные ребята в летных шлемах бросили выпендриваться — вертолеты поднялись гораздо выше и пошли медленнее. В полном соответствии с инструкциями, данными Мазуром: не влетать опрометью в расположение лагеря и не садиться бесшабашно посередине, а предварительно осмотреться издали. В рамках недавнего опыта. У здешнего царька-самодура немало магазинных винтовок, устаревшего образца, но надежных. Мог устроить еще какую-нибудь пакость, разобидевшись за тот случай. А их «Алуэтты» — машины чисто транспортные, без брони и бортового вооружения, пуля снятой с вооружения магазинки вертолет прошьет, как кусок картона…

Проще всего, конечно, считать, что геологи не вышли на связь из-за поломки рации — но в последнее время в стране творятся скверные дела. Очень может оказаться, что дело не в разобиженном вожде: до границы километров двадцать, еще припрется какая-нибудь сволочь, нанятая известным концерном, объявит себя представителями несуществующего Фронта (чему никто не удивится, фронтов и движений тут, как блох на барбоске), зацапает геологов, уволочет на сопредельную сторону, а потом приплаченные тем же концерном репортеры поднимут дикий шум, вопя, что Советский Союз нацелился нагло захапать алмазные россыпи независимой державы. Это не сейчас пришло Мазуру в голову — Лаврик еще при жизни Папы всерьез опасался подобного развития событий, хотел добиться через Мтангу, чтобы геологам увеличили охрану, но разговор об этом зашел аккурат утром того дня, когда убили Папу, и никто ничего не успел сделать…

Лаврик вдруг сильно ткнул Мазура кулаком в бок и с исказившимся лицом показал вниз. Мазур приник к иллюминатору. Рядом грязно и затейливо выругался лейтенант Бернадотт, и один из его солдат прямо-таки оскалился, сжимая цевье автомата…

Кажется, сбылись худшие предчувствия…

Мазур смотрел на лагерь с высоты метров пятнадцати — и не узнавал его. Потому что лагеря, собственно, больше не было: все четыре машины сожжены, стоят на ободах нелепыми закопченными коробками, на месте палаток черные проплешины выжженной травы, все остальное разгромлено напрочь и старательно: бак душа повален, деревянные опоры сожжены, как и стол с лавками под навесом, даже печь разломана. Ни одного трупа, правда, не видно, а это внушает некоторые надежды… Стоп, это еще что там такое?

Рядом с разгромленным лагерем протянулся почти безукоризненно ровный ряд каких-то странных предметов, больше всего напоминавших небольшие мешки на вбитых в землю кольях. Три… семь… двенадцать…

Хлопнув пилота по плечу, Мазур левой рукой, растопыренной ладонью покачал сверху вниз, а правой помахал перед лицом, опять-таки растопырив пятерню. Пилот понятливо кивнул и медленно опустил машину до пяти метров, совсем рядом со странной шеренгой кольев. Охнул, повернул к Мазуру посеревшее лицо — что у негров соответствует бледности — сделал такое движение, словно собирался блевануть прямо на приборную доску, мальчишка…

Они все увидели, что это…

Пилот (переводя на мерки белых людей, бледный, как стена), истуканом застыл в кресле, вертолет качнуло вправо-влево, он клюнул носом…

Ситуацию выправлять следовало моментально. Что Мазур и сделал — залепил пилоту такой подзатыльник, что тот форменным образом взвыл, но, как и следовало ожидать, в руки себя взял. Во всю глотку обложив его затейливым русским матом (плевать, что не знает по-русски ни словечка, главное тут — интонация), рявкнул: — Садись, мать твою!

Пилот машинально закивал, как китайский болванчик, что-то сделал. Посадка получилась жесткая, так что все чувствительно хряпнулись задницами о жесткие кресла — хорошо еще, колеса, похоже, не подломил, Икар сраный…