Сингапурский квартет - Скворцов Валериан

— Чем руководствуются правления этих гигантов? — машинально повторил вопрос Марголин.

— Жадностью, господин Марголин. Самой примитивной и животной.

— Это смешно, знаете… Огромный механизм учета интересов и управления…

— И все-таки жадность. Как финансист, я знаю, что половину прибылей каждый из гигантских банков набирает по крохам за границей, в том числе и в этом городе, буквально на сотых долях процента от предоставляемых кредитов… А ведь ещё десять лет назад ни один из них не брался за такие мелочные операции. Я-то уж знаю.

— Вы, что же, иначе распорядились бы большими деньгами, окажись они в ваших руках?

— Это иное… Когда вы станете клиентом моего банка, господин Марголин, тогда я буду давать вам советы… Информация в наши дни — самая дорогая штуковина… Что же, подадут нам кофе?

Русский оборвал финансовые мечтания так, будто сидел с незнакомцем за кружкой бочкового в забегаловке возле Сим-Лим-сквер, а не в клубном ресторане «Пенинсулы».

Марголин кивнул старшему официанту, следившему за необычной парой возможно, что и из соображений её возможного исчезновения без оплаты счета.

— Два каппучини, — сказал юрист.

— Слушаюсь, сэр, — сказал официант, вышколенно пятясь от клиентов, один из которых совершенно не вызывал доверия из-за своей одежды.

Севастьянов, как показалось Марголину, беспричинно хохотнул и спросил:

— Куда девались менялы с улиц этого города, господин Марголин? Их заменили банкиры. Куда денутся потом банкиры? Они станут главами правительств. Так что ублажайте вашего банкира, господин Марголин, если он у вас имеется, ставьте ему выпивку почаще, располагайте к себе, завоевывайте его дружбу. Взгляните правде в глаза! Мир денег ужасно усложнился, и без специалистов не обойтись… Доверьтесь им. Они сами решат, куда вкладывать ваши деньги — в пивной завод на Таити, в свинобойни в Шанхае, в автостраду на Галапагосских островах или в государственные облигации в России… Какая вам-то разница?

— Ваш кофе, господа, — сказал официант.

— Нам не скоро на пристань? — спросил Севастьянов. — Хочется посмаковать каппучини…

— Вполне успеем, — сказал Марголин, посмотрев на настенные электронные часы. Он пользовался карманными, но ему не хотелось доставать эту исключительную вещь при варваре, чтобы не напороться на новую порцию дурацких вопросов и рассуждений.

— Обратите внимание, господин Марголин, — сказал Севастьянов. — Мы потратили два с лишним часа в компании друг друга, в компании, которая одинаково не лучшая для каждого из нас, а вперед ни шагу. Согласитесь, я вправе начать сомневаться в серьезности предложения господина Сурапато, да и нашей с вами встречи.

За последние пятнадцать лет своей юридической деятельности Эфраим Марголин лишь однажды испытал горечь поражения — на судебном разбирательстве дела Амоса Доуви или Ли Тео Ленга, хотя немыслимый по изобретательности довод в пользу подзащитного — о том, что он жертва происков русской разведки, — принес ему почти славу. Техасский и гонконгский суды отнеслись к его аргументам несерьезно… Если удастся купить этого русского, реванш состоится. Дело предстанет как внутреннее воровство, как нечто, случившееся в недрах их, русской системы. Будет оборвана нить, которую аудиторский совет все тянет и тянет, чтобы добраться в конце концов до Бруно Лябасти.

— Я не откликнулся на ваше желание получить чек «Бэнк оф Америка», господин Севастьянов, потому, что в глубине души был согласен с вами… Мне понадобилось время, чтобы поразмышлять о том, как с этим сработаются интересы стороны, которую я представляю. И только… Считайте, что ваше пожелание принято полностью.

«Зажарил вас старикашка Ли, — подумал Севастьянов. — Крючок с наживкой вы сожрали. Теперь бы не сплоховать, когда вместе с крючком я потащу ваши воровские кишки».

Эфраим Марголин доверял инстинкту. Поведение Севастьянова не вдохновляло. Вот именно — не вдохновляло на доведение до конца того, что было начато в этот день. Была и другая вводная, отравлявшая существование, даже вызывавшая страх. Внезапная необъяснимая смерть отца Клео Сурапато, бывшего депутата Лин Цзяо. Уход старика из жизни очищал состояние, переходившее к Клео, от прошлого, перечеркивал путь, которым оно наживалось. Отцовское наследство становились «голубой крови». Если бы только не грязные ручищи Бруно, загребающие это наследство прямо на глазах. Но кто-то могущественнее Бруно выталкивал деньги покойного Лин Цзяо из рук Клео Сурапато, а это могло означать последующий уход из жизни и самого Клео, и стоявшего за ним Бруно Лябасти.

Несколько недель назад водитель Клео в присутствии Марголина докладывал хозяину о совещании в гостинице «Мандарин» высоких чинов полиции, армии, юстиции, аудиторского совета и представителей крупных компаний, на котором обсуждались вопросы чистки финансового бизнеса от организованной преступности. Подробности остались неизвестными, поскольку водитель говорил лишь с шоферами, привозившими хозяев на совещание. Но и так было ясно, что конъюнктура для севастьяновских претензий создавалась подходящая.

— Я испытываю к вам растущие симпатии, господин Севастьянов, — сказал юрист в дверях гостиницы.

Швейцар в кирпичного цвета сюртуке и черном цилиндре сказал в микрофон:

— Голубой «ситроен» к дверям!

Эфраим Марголин открыл дверцу для русского и только потом, обежав капот, принял руль у перегонщика.

Он разгадал игру бухгалтера! Русский рассчитывает взять все сто восемнадцать миллионов, с которыми и в Америке его примут с распростертыми объятиями. Марголин готов к его услугам! Собственно, позиция адвоката тем и хороша, что она больше ничья.

Бруно Лябасти, обладатель полумиллиарда долларов, словно бродяга валялся в одежде в боцманской каютке моторной яхты «Ветер с Востока», снятой на два дня.

В квадратном иллюминаторе, выходившем на мангровые заросли, поднимались и опускались сероватые облака. Яхту слегка валяло на зыби. Наверное, вот так же в дни после больших побед, достававшихся кровью, отлеживались капитаны пиратских фрегатов и бригов, приткнувшись на мелководье у островов Пряностей, как называли когда-то здешние края. В череде тихих дней залечивались раны, крепла надежда на благополучную доставку захваченных сокровищ к родным берегам.

О каком береге мечтать Бруно?

Он поднялся с узкой койки, потоптался в носках на коврике. Хотелось походить подольше, размяться основательней.

Предстоял решающий ход в игре с этим Севастьяновым. Монетка подброшена. Какой стороной она упадет?..

Непогашенных долгов не оставалось. Сын устроен и обеспечен. Рене состарится независимой…

Остается любовь, бесплотная любовь, единственное, чем одарила судьба в конце жизненного пути. Как поведет себя Барбара с этим русским?

И только поэтому легко уходить из жизни?

Усилием воли Бруно заставил себя думать по-немецки.

Он расстался с именем и родиной, с женой и благими надеждами, не состоялась любовь, обложен, как волк. Смерть, которую ему предлагает старикашка Ли, вызревала в нем самом, и именно с того дня, когда после проигранной войны на берлинской окраине исчез Дитер Пфлаум и появился Бруно Лябасти.

В иллюминаторе серая кисея мороси уходила в море, сливалась с волнами. Остров Сентоза исчез.

Зазвонил телефон. Рутер сообщил:

— Сэр, Марголин и русский выехали из «Пенинсулы». На переправе будут через несколько минут.

— Что за вид у Эфраима? Довольный?

— Сияющий, сэр.

— Спасибо, Рутер. Теперь выезжай сюда, переправляйся катером. Займешься приемом гостей. Я что-то неважносебя почувствовал. Перебрался из большой каюты в кубрик. Попытаюсь часок отлежаться. Начинайте чаепитие, и после этого запускай девушек… Русским я займусь лично.

Бруно открыл записную книжку.

После демобилизации и получения французского паспорта он имел дело с огромными суммами, которые либо присваивал, либо защищал. Он мог бы сказать, что шестизначные цифры стали его окружающей средой.