Агата Кристи - Авгиевы конюшни

— Положение создалось чрезвычайно щекотливое, мосье Пуаро.

По губам Пуаро скользнула улыбка. Он едва не ответил:

«А иначе не бывает!»

Сдержавшись, он изобразил на лице скорбь, которая сделала бы честь священнику у постели умирающего.

Сэр Джордж Конвэй между тем продолжал вещать весомо и гладко. С губ его слетали одна фраза за другой: крайне щекотливое положение правительства — интересы общества — единство партии — необходимость выступить единым фронтом — возможности прессы — благосостояние нации…

Все это звучало замечательно, но ровным счетом ничего не означало. Пуаро почувствовал знакомую ломоту в челюсти, когда невыносимо хочется зевнуть, да воспитание не позволяет. То же самое он время от времени ощущал при чтении отчетов о парламентских дебатах, но тогда не было нужды сдерживать зевоту.

Он напряг все силы, чтобы дотерпеть до конца. При этом он даже немного сочувствовал сэру Джорджу. Тот явно хотел ему что-то рассказать, но его заносило все дальше и дальше от сути дела. За всеми этими словесами никак не следовали факты, точно он хотел скрыть их от аудитории. Он был мастером пустых фраз, очень приятных на слух, но лишенных какого бы то ни было содержания.

Слова лились и лились, а бедный сэр Джордж наливался кровью. Он бросил отчаянный взгляд на человека, сидевшего во главе стола, и тот пришел ему на помощь.

— Ладно, Джордж, — сказал Эдвард Ферриер. — Я сам все объясню.

Пуаро перевел взгляд с министра внутренних дел на премьер-министра. Он чувствовал острый интерес к Эдварду Ферриеру — интерес, пробужденный случайной фразой восьмидесятидвухлетнего старика. Профессор Фергюс Маклаод, разобравшись с химической проблемой, что помогло осудить убийцу, на момент снизошел до политики. Тогда как раз — после ухода в отставку всеми любимого Джона Хэмметта, ныне лорда Корнуорти, — сформировать кабинет было поручено его зятю, Эдварду Ферриеру. Для политика он был молод — ему еще не исполнилось и пятидесяти. Так вот, профессор Маклаод сказал тогда: «Ферриер когда-то у меня учился. Он человек надежный».

Вот и все, но для Эркюля Пуаро этого было достаточно. Если уж Маклаод считал кого-то надежным, то перед этой рекомендацией меркли все восторги избирателей и прессы.

Впрочем, в данном случае и Маклаод, и общественное мнение были единодушны. Эдвард Ферриер был надежным — не блестящим оратором или интеллектуалом, а именно надежным, разумным человеком, впитавшим лучшие британские традиции. Он женился на дочери Хэмметта и долгие годы был его правой рукой. Кому же, как не ему, вести страну по пути, намеченному Джоном Хэмметтом.

А Джон Хэмметт был любим народом и прессой. Он олицетворял все столь ценимые англичанами добродетели. О нем говорили: «Хэмметт малый честный, сразу видать», О его простоте и любви к садоводству ходили анекдоты. Поношенный плащ Хэмметта, с которым он не расставался, был сравним с трубкой Болдуина[2] и зонтиком Чемберлена[3]. Он был символом английской погоды, английской предусмотрительности, английской привязанности к старым пожиткам. Кроме того, Хэмметт был неплохим оратором, немного грубоватым — как раз в британском вкусе. Его речи были построены на простых и сентиментальных истинах, глубоко укорененных в сердце каждого англичанина. Иностранцы иногда критикуют эти истины за то, что они чересчур благородны, до лицемерия… Но Джон Хэмметт действительно был благороден — ему было свойственно то ненавязчивое скромное благородство, которому учатся на спортивных площадках частных школ.

Кроме того, он был видным мужчиной: высоким, крепким, светловолосым, с ясными синими глазами. Поскольку мать Хэмметта была датчанкой, а сам он много лет был Первым лордом[4] Адмиралтейства, ему дали прозвище «Викинг»[5]. Когда ему по состоянию здоровья пришлось оставить свой пост, все с трепетом ждали, кто придет ему на смену. Блестящий лорд Чарлз Делафилд? Чересчур блестящ — Англии это ни к чему. Эвен Уитлер? Умен — но, пожалуй, несколько неразборчив в средствах. Джон Поттер? Грешит диктаторскими замашками, а тиранов нам тут совсем не надо, благодарим покорно. Одним словом, все вздохнули с облегчением, когда в должность вступил скромняга Эдвард Ферриер. Отличная кандидатура. Натаскан Стариком, женат на его дочери — в общем, достойный продолжатель его дела.

Пуаро с интересом приглядывался к нему: стройный, темноволосый. Премьер выглядел смертельно усталым.

— Возможно, мосье Пуаро, — произнес Ферриер своим приятным низким голосом, — вам знаком еженедельник «Рентгеновский луч»?

— Мне приходилось его видеть, — чуть смущенно признался Пуаро.

— В таком случае вы в общих чертах представляете, что там можно обнаружить. Полуклеветнические утверждения, смутные намеки на некие таинственные события. Что-то соответствует действительности, что-то не совсем, но все подается под острым соусом. Однако иногда… Иногда дело обстоит хуже, — помедлив, добавил он изменившимся голосом.

Пуаро промолчал.

— Вот уже две недели, — продолжал Ферриер, — они публикуют намеки на грядущее разоблачение «в высших политических кругах», связанное с коррупцией и злоупотреблением служебным положением.

— Обычный дешевый трюк, — пожал плечами Пуаро. — Когда дело доходит до самих разоблачений, любители сенсаций бывают сильно разочарованы.

— Эти разоблачения их не разочаруют, — сухо заметил Ферриер.

— Так вы представляете, что это будут за разоблачения? — уточнил Пуаро.

— Достаточно хорошо представляем.

Помолчав, Эдвард Ферриер тщательно и подробно ввел Пуаро в курс дела.

Рассказанная им история весьма впечатляла. Беззастенчивые интриги, бесцеремонные подтасовки, разбазаривание партийных денег — вот в чем обвиняли бывшего премьера, Джона Хэмметта. Читателю собирались преподнести образ бесчестного негодяя, обманувшего доверие народа и использовавшего служебное положение для того, чтобы сколотить себе огромное состояние.

Премьер умолк. Министр внутренних дел испустил тоскливый стон и неожиданно выпалил:

— Это чудовищно! Просто чудовищно! Мерзавца Перри, издающего этот гнусный листок, расстрелять мало!

— Эти, так сказать, откровения должны появиться в «Рентгеновском луче»? — поинтересовался Пуаро.

— Да.

— И что вы собираетесь предпринять?

— Это нападки лично на Джона Хэмметта, — протянул Ферриер. — Ему решать, подавать ли на газету в суд за клевету.

— Так будет он подавать в суд?

— Нет.

— Почему?

— Возможно, именно этого «Рентгеновский луч» и добивается. Это же отличная реклама, причем бесплатная. Они будут твердить, что все публикации — просто беспристрастное обсуждение проблемы и что все, о чем написано в газете, — чистая правда. Главное — привлечь внимание.

— Но если решение будет не в их пользу, им придется заплатить огромный штраф.

— В том-то и штука, что до штрафа дело, возможно, не дойдет.

— Почему?

— Полагаю, что… — чопорно начал сэр Джордж, но Эдвард Ферриер тут же его перебил:

— Потому что то, что они собираются опубликовать, — правда.

В ответ на столь непарламентскую откровенность сэр Джон Конвэй снова застонал.

— Эдвард, дружище, — воскликнул он, — не собираетесь же вы признать…

По усталому лицу Эдварда Ферриера скользнуло подобие улыбки.

— К сожалению, Джордж, — сказал он, — бывают случаи, когда приходится говорить правду. Сейчас именно такой случай.

— Все это, как вы понимаете, строго конфиденциально, мосье Пуаро, — поспешил напомнить сэр Джордж. — Ни слова…

— Мосье Пуаро прекрасно все понимает, — прервал его Ферриер и медленно продолжал. — Но один момент я хотел бы подчеркнуть: на карту поставлено будущее Народной партии. Джон Хэмметт, мосье Пуаро, и был визитной карточкой Народной партии. Он воплощал те качества, за которые нас любили в народе, — честность и порядочность. Не скажу, что мы все делали правильно — дров мы на своем веку наломали немало. Однако мы старались, как могли, защищать интересы людей и всегда были приверженцами честной политики. И вот, пожалуйста, символ нашей партии, Честный малый par excellence[6], оказался отъявленным негодяем.

У сэра Джорджа вырвался очередной стон.

— Вы сами ничего не знали о его махинациях? — прямо спросил его Пуаро.

По усталому лицу опять скользнула улыбка.

— Можете мне не верить, мосье Пуаро, но я, как и все прочие, был введен в заблуждение. Все удивлялся, почему моя жена с такой прохладцей относится к своему отцу. Теперь-то я понял… Она просто знала, что он собой представляет. Когда правда начала выходить наружу, — добавил он, помолчав, — я был в ужасе и никак не мог поверить… Мы настояли на отставке моего тестя по состоянию здоровья и принялись разгребать всю эту грязь.