Жорж Сименон - До самой сути

Правда, у Пи-Эм долго не было серьезных поводов для беспокойства. Не выпил ли он больше, чем ему кажется?

Он ел, но не помнит что. Все разбрелись: кто на веранду, кто в гостиную, где была порядочная библиотека, куча пластинок и огромный диван в форме полумесяца — на нем свободно умещались семь-восемь человек.

Пембертон с неизменным видом собственного достоинства слонялся в поисках партнеров для покера. Обратился даже к Доналду, но тот, издали заметив Пи-Эм, лишь улыбнулся и покачал головой.

Пожалуй, именно в эту минуту Пи-Эм и подхватило.

Дом Нолендов перестал быть обычным домом, Пи-Эм начало удивлять все: негр, расхаживающий с серебряным подносом от гостя к гостю, и еще множество всяких мелочей, относящихся не только к обстановке, но и к людям, которые двигались на фоне ее.

Он посмотрел вокруг, но уже не своими глазами, а глазами Доналда, точнее говоря, попытался дать оценку людям и вещам исходя из того духовного уровня, какой предполагал в брате.

Доналд — бедняк и всегда был им. Пи-Эм тоже родился в деревянном домишке папаши Эшбриджа, но не прижился там, и первой его самостоятельной мыслью была мысль о бегстве.

А вот Доналд прирос к дому, пропитался его бедностью и убожеством. Они с Милдред наверняка сохранили привычку мыться в тазу; если у них и была ванна, то дрянная, с пожелтевшей от жесткой воды эмалью. Всю жизнь он выбивался из сил за несколько долларов. Днем и ночью его одолевали жалкие заботы о том, как дотянуть до конца месяца; он по целым неделям раздумывал, может ли купить так нужный ему готовый костюм или ботинки детям.

Здесь, вокруг бассейна, полдюжины комнат для гостей, при каждой ванная своего особого цвета, роскошные купальные простыни с инициалами Нолендов.

Мужчины на первый взгляд одеты как нельзя более просто. Это вроде формы: сапоги, брюки навыпуск, белая рубашка. Только вот сапоги Пембертона, отделанные накладным серебром, обошлись ему в тысячу долларов с лишним. Седло — и того дороже.

Он, пожалуй, не очень богат, уж подавно беднее маленькой Ноленд, но и ему ничего не стоит проиграть тысячу-другую в карты.

Он очень представителен: полное розовое лицо, седые волосы, держится так, словно председательствует, — это оттого, что он и в самом деле неизменно возглавляет местные родео.

По правде сказать, попадись Доналду такой человек, как Пембертон, в другом месте, он смотрел бы на него снизу вверх, не решился бы даже заговорить. Да нет, они бы просто никогда не встретились. В поезде Доналд ехал бы в общем вагоне, а у Пембертона было бы отдельное купе; всюду, кроме Ногалеса, они ходили бы в разные бары.

Мысль была случайная и не очень глубокая, но Пи-Эм стал развивать ее и обнаружил, что все, кто собрался вокруг них с братом, — богачи, важные персоны, чьи имена они произносили бы в детстве, почтительно понижая голос, вельможи, если хотите, которых папаша Эшбридж только что не считал людьми другой породы.

Милдред, например, никогда бы не пришло в голову выпить чашку чая с женщиной вроде Лил Ноленд, Пегги или любой из женщин Эпплтона.

Мимоходом Пи-Эм сделал и другое открытие, обдумать которое обещал себе как-нибудь на досуге, когда опять придет в равновесие: среди присутствующих самыми крупными состояниями обладали женщины.

Он устроился в кресле, держа в зубах сигару; чуть позже в руке у него очутился фужер бурбона. Со стороны казалось, что Пи-Эм дремлет, но веки у него были приоткрыты. Он разглядывал собравшихся, одного за другим, как никогда еще на них не смотрел.

Вот, скажем, Ноленд, муж Лил. На улице его нетрудно принять за приказчика или банковского служащего.

Тем не менее он из тех, у кого Доналд всю жизнь смиренно просил работы. Да еще обращаясь не прямо к ним, а к их секретарше или управляющему.

Это не просматривается. Никто не подозревает, что Доналд — из другого мира, из мира маленьких людей.

Ноленд даже улучил минутку, чтобы сообщить Пи-Эм:

— Ваш приятель собирается, по-моему, осесть в Соноре. Сонора — мексиканский штат, прилегающий к этой части границы.

— Он вам так сказал?

— Не мне, а Пембертону. Тот прямо-таки зажегся.

Неужели у Доналда хватило наглости попросить у них места? Большинство здешних владельцев ранчо имеют интересы по ту сторону границы. Ноленд взял за женой три ранчо в Мексике и, вероятно, соблазнен возможностью назначить туда управляющего-американца.

Предоставленный самому себе, Доналд толкался бы в очередях на бирже труда или безуспешно названивал по телефону тем, кто сейчас собрался тут.

Теперь же, несмотря на откровения Лил, а может быть, именно благодаря им, ему достаточно слово сказать.

А вдруг он уже сказал? Или собирается? В кармане у него ни цента — это Пи-Эм знает. В долину он явился голодный. Милдред с детьми, ожидающая по ту сторону границы, — не в лучшем положении.

Что если под тем или иным предлогом он займет денег у кого-нибудь из здешних?

В сущности, Пи-Эм совершенно не знает брата. Если не считать смутных воспоминаний детства, он знает его хуже, чем любого человека, с которым познакомился бы несколько дней назад. Разве Доналд не привык занимать у Эмили? Похоже, она ухлопала на него все свои сбережения. Он разжалобил ее ловкими фразами, разговорами о Милдред и малышах. Вероятно, подоил и отца.

Такие типы, с удовольствием рассуждающие о своей невезучести и порядочности, легко начинают верить, что все обязаны им помогать.

В момент, когда м-с Поуп заговорила с Пи-Эм, Доналд стоял у карточного стола, за спиной Пембертона, и наблюдал, как тот играет в покер.

Пи-Эм предупреждал: «Не давайте ему пить».

Но из приличия не мог сказать: «Не показывайте ему слишком много денег сразу».

Конечно, играют на жетоны. Но они имеют определенную ценность и сразу после партии обмениваются на банкноты и чеки. Доналд наверняка уже знает, сколько они стоят. Белые — доллар, красные — десятку, голубые — полсотни. А пятьдесят долларов — это почти столько, сколько Доналд зарабатывал в неделю у Фарнесса и Кампмайера, когда, по счастью, получил там место. Если бы ему с семьей гарантировали пятьдесят долларов в неделю пожизненно, он, вероятно, удовлетворился бы этим и не совершил побег из Джольета.

До чего странное ощущение возникает от этих вопросов! Даже голова кружится. У них один отец, одна мать, но теперь, находясь здесь, Пи-Эм все равно что дома: он ровня — или почти ровня — тем, кто снует вокруг него.

И вот появляется Доналд, изголодавшийся Доналд, который всю жизнь прозябал, потом покушался на убийство, просидел два года за тюремной решеткой и все-таки преспокойно, с невозмутимым, в общем-то, видом наблюдает, как переходят из рук в руки полусотенные жетоны, а Лил Ноленд, женщина с пятьюдесятью тысячами годового дохода, бросается к холодильнику и тащит ему кока-колу в большом серебряном кубке.

Это походило не то на сон, не то на кошмар, отравляло душу смутной тревогой, и тем не менее мысли Пи-Эм были как бы подернуты пеленой самодовольства: никогда еще у него не было случая с такой очевидностью измерить пройденный им путь.

Неужели человек, не сумевший достойно устроить свою жизнь, имеет право ставить под вопрос результат стольких усилий лишь на том основании, что он — ваш брат?

Было душно. Гроза над Тусоном утихла, но над мексиканскими горами уже собиралась новая. Река поднялась так, что рев воды доносился даже сюда.

Вернись Пи-Эм вчера на два часа позже, он бы разминулся с Доналдом и отделался от него. В любом случае брату нельзя обосновываться в Соноре. Хочет жить в Мексике, пусть едет дальше на юг.

Он даст ему денег. Это его обязанность. Он не может сделать меньше, чем Эмили. К тому же, если он не даст, Доналду придется раздобыть их любой ценой, а это еще страшнее.

Сколько? Столько, чтобы продержаться, скажем, месяц. Этого достаточно. Имея в запасе месяц, мужчина обязан выпутаться в любых обстоятельствах. Мыл же Пи-Эм посуду в аптеках-закусочных! Милдред может работать. Она привычная. Такие всю жизнь работают.

Кстати, сколько лет детям? Он не помнил, кто старший — девочка или мальчик. Семейную хронику ведет Эмили. Если мальчик, ему примерно шестнадцать. Шестнадцатилетнему парню уже полагается зарабатывать на жизнь.

Интересно, о чем думает шестнадцатилетний мальчишка, когда ему говорят: «Твой отец в тюрьме»?

Жалеет отца? Злится на него? Питает к нему ненависть? Или тоже находит, что бывают люди либо невезучие либо ставшие жертвой несправедливости?

Что если это маленький, взъерошенный бунтарь, который в один прекрасный день явится сюда требовать отчета, как его отец сегодня утром?

Вокруг слышались ленивый шум разговоров, стук жетонов, звяканье кем-то наливаемого стакана: Дженкинс исчез, и каждый обслуживал себя как умел. Небо нависло над землей, вдалеке погромыхивало, и атмосфера становилась от этого еще более расслабленной и обволакивающей. Типично воскресная обстановка, когда невольно спрашиваешь себя, за каким чертом несутся по шоссе машины, гудки которых время от времени раздаются то в одной, то в другой стороне дороги.