Николай Шпанов - Медвежатник

― Иван Петрович?

Хотел было сказать "нет", но уже само вылетело:

― Я.

― Очень прошу вас, Иван Петрович, в ваших же интересах, выйти на минутку. Буду ждать вас на углу Последнего.

― Кто говорит?

― Сами увидите, Иван Петрович. ― Незнакомец на том конце провода рассмеялся. ― Сами увидите, старый знакомый. Имею сообщение наипервейшей важности. Минуток с пяток вам достаточно, чтобы накинуть пальтишон-с?… Жду-с. ― Это было сказано так, что можно было подумать, будто говоривший непременно сделал при этом "ручкой".

Паршин несколько мгновений стоял с трубкой в руке. Ему казалось, что скажи тот человек еще несколько слов, и Паршин непременно его узнает, вспомнит этот вкрадчивый голос. Он был уверен, что когда-то слышал его. Но когда и где?

Идти или не идти? Зачем идти? Ежели уж он решил бросать все… А что он, собственно говоря, потеряет, если пойдет? Ведь не кончается же его жизнь! Мало ли что он может узнать? "В ваших интересах"…

― Пойду! ― вслух произнес Паршин и оглядел квартиру.

Уже стоя у отворенной двери, он достал из жилетного кармана английский ключ от квартиры и положил на подзеркальник. Он ему больше не понадобится…

Подходя к Последнему переулку, Паршин перешел на другую сторону Сретенки. Он не хотел играть вслепую, желал знать, кто его ждет. Пригляделся к перекрестку: никого. Решил подождать, пока не появится фигура ожидающего. Первым Паршин не выйдет на угол. Он достал портсигар и увидел, что забыл его наполнить, там лежали две последние папиросы. Обернулся, ища табачную лавочку. И тут глаза его встретились с устремленным на него внимательным взглядом крупного, немолодого мужчины с круглым бритым лицом. На мужчине было черное демисезонное пальто с бархатным воротником, на голове ― котелок. Когда мужчина молча приподнял котелок, Паршин понял, что только из-за головного убора, сильно изменившего внешность человека, он и не узнал его. Это был Клюшкин, известный всей преступной Москве агент сыскной полиции, Дормидонт Клюшкин человек, славившийся феноменальной памятью на лица. Когда в идентификации преступника происходила заминка и не могла помочь дактилоскопия, призывали Клюшкина. Ежели Клюшкин "признавал", личность считалась установленной так же неопровержимо, как если бы это было доказано всеми научными средствами экспертизы.

Портсигар в руке Паршина захлопнулся сам собой, но Паршин забыл опустить его в карман. Так и держал в руке. Взгляд сыщика приковывал к себе, как магнит. Паршин понял: это последние минуты, которые он проводит на свободе. Он отлично знал, что его физической силы достаточно, чтобы справиться даже с большим, массивным Клюшкиным, с двумя Клюшкиными, но… какой смысл? Отсрочка на несколько часов?…

Руки Паршина опустились, признавая поражение.

― Курите, Иван Петрович, что же вы! ― насмешливо-ласково произнес сыщик, переходя улицу.

Паршин вспомнил про портсигар и протянул его сыщику. Взяли по папиросе. Клюшкин чиркнул спичкой.

― Ну-с? ― произнес он, пуская дым.

Паршин пожал плечами.

― Имеете какое-либо желание? ― вежливо осведомился сыщик. ― Может, купить что-либо требуется?

― Папирос нельзя ли? ― сказал Паршин.

― Отчего же-с…

Паршин сделал несколько шагов и вдруг приблизил губы к уху Клюшкина:

― Окончательно?

Сыщик сделал только движение пальцами, но по этому сдержанному жесту Паршин понял, что все кончено ― посадка будет прочной. И тут он вдруг вспомнил, что о Клюшкине ходил слух, будто ежели очень в секрете, то этот человек за деньги может все. О таких вещах не любили рассказывать даже своим, но слухи все же просачивались. Блеснула надежда.

― Позвольте сказать слово, Дормидонт Савельевич? ― тихонько произнес Паршин.

― Отчего же-с… Только не здесь. Удобней будет в переулочке-с.

Идя рядом, как двое знакомых, они свернули в переулок. Зашли в подворотню. Паршин заговорил смелее:

― При мне деньги, Дормидонт Савельевич.

Сыщик неопределенно крякнул.

― Тысяч до пяти наберется, ― продолжал Паршин. ― Так я бы не отказался пожертвовать их… на благотворительные цели.

― Что же, благое дело, благое… ― неопределенно проговорил Клюшкин и раздавил волосатыми пальцами окурок.

Паршин испытующе глядел на Клюшкина.

― Мне бы только на дорогу рублей двести, а остальное…

Сыщик глянул на него исподлобья.

― Благое дело, но… поверьте слову, Иван Петрович, не могу-с…

― Ежели мало, Дормидонт Савельевич, зайдем ко мне, столько же еще наберем и вещи кое-какие…

― Про вещи знаю, про все знаю-с, да, верьте слову, не в моей воле. Кабы денек назад ― другое бы дело. А теперь обязан вас представить по начальству-с.

Паршин напряженно думал. Если Клюшкин знает о вещах, значит приведет полицию и к нему домой, значит Фелица лишится всего.

― Вот что, Дормидонт Савельевич, я пред вами отслужу, а вы помогите.

― Чем могу-с…

― Признали вы меня в точности?

Сыщик усмехнулся.

― Мы с вами, Иван Петрович, единожды уже встречались.

― Вот именно ― единожды, ― подтвердил Паршин. ― Но картонки моей в сыскном нету. Это я наверное знаю.

― И что же-с?

― От вас зависит ― признать меня за Паршина или… за кого иного.

― Это верно-с, ― подумав, сказал Клюшкин. ― А за кого бы к примеру? ― Он прищурился на Паршина, словно действительно пытался узнать его.

Паршин молча протянул ему паспорт на имя Жука. Сыщик заглянул в него.

― Такой не проходил… Так-с… Значит, желательно по первой судимости?

― И еще хотел бы я, чтобы одна женщина не пострадала невинно.

― Это Фелица Станиславовна невинно страдает? ― усмехнулся Клюшкин. ― Умный вы человек, Иван Петрович, а, видать, за порядком в доме следить не можете. Ежели угодно знать, Фелица Станиславовна без вашего ведома с варшавскими мастерами немало "дел" провела. Есть у нее один такой фактик…

Лицо Паршина так налилось кровью, что Клюшкин невольно протянул к нему руку: уж не хватил бы удар. Но Паршин только прислонился спиной к дому и несколько времени стоял, вперив невидящий взгляд в дом на противоположной стороне переулка.

― Не может быть… ― через силу, словно ему сдавили горло, прохрипел он.

― Верьте-с. Нам доподлинно известно-с. Кстати говоря, фактик тот и вам хорошо известный.

― Кто?

Это было сказано так, что будь на месте Клюшкина человек послабее, наверно бы струсил. Но старый сыщик только усмехнулся.

― Всему свое время-с, ― сказал он.

― Только и прошу: скажите ― кто? ― повторил Паршин.

― Разве для вас только-с? ― делая вид, будто колеблется, протянул Клюшкин.

Тогда Паршин сунул руку в карман, где лежали деньги.

― На благотворительность, говорите? ― спросил Клюшкин и доверительным тоном, понизив голос: ― Только уж под слово-с, служебная тайна-с. С Грабовским она… того-с.

― Так чего ж не берете? ― по-прежнему начиная хрипеть, зло спросил Паршин.

― Имеются причины-с, значит… ― лукаво произнес Клюшкин. ― Она дама стоящая, а у нас небось тоже люди-с… не чурбаны бесчувственные-с…

Паршин снял шапку и отер вспотевший лоб. Потом решительным движением достал из кармана пачку кредиток и протянул сыщику.

― А меня не можете?

― Верьте слову, не в моей власти-с, ― сказал Клюшкин, пряча деньги. ― А насчет Жука постараюсь.

― Так зайдем за папиросами? ― спросил Паршин, желая показать, что с этим делом покончено.

Они купили папирос, зашли к Бландову, где Паршин взял масла, сыру, чайной колбасы.

― Вот булок бы… ― произнес он нерешительно.

― Сторожа спосылаем, ― деловито ответил сыщик. ― Берите извозчика, и поехали. ― И, оправдываясь, добавил: ― У меня насчет мелочи ― того-с…

Когда Фелица пришла домой, она сразу заметила собранный Паршиным чемоданчик и забеспокоилась. Стала искать записку. Иван не мог уехать, не написав, даже если его вызвали по какому-нибудь очень экстренному делу.

О том, что Иван исчез навсегда, не было и мысли.

Очень удивил оставленный ключ, но потом она решила, что Иван его просто забыл. А может, отправился на "дело"? В таких случаях он с собой не брал ничего, кроме строго необходимого.

Мало-помалу она успокоилась и принялась готовить завтрак. Постепенно повседневные мысли заслонили нахлынувшее было беспокойство. В голове засело другое: правильно ли она сегодня поступила? Следовало ли нести к ювелиру драгоценности?

Дело в том, что среди ценностей, принесенных последний раз Иваном, ей приглянулись две безделки из старинного бирюзового гарнитура. Она несколько раз примеряла их перед зеркалом, и чем больше глядела на свое отражение, украшенное большими голубыми каменьями, тем более властно влекли ее к себе камни. Она сама удивилась тому, что именно эти камни ей так понравились. Через ее руки прошло немало дорогих вещей, а ведь эту бирюзу нельзя было даже назвать большой ценностью. Фелица понимала, что надеть эти безделушки все равно нельзя: вещи старинной, заметной работы. Сначала нужно переделать оправу. Дело было за малым, и она отправилась к ювелиру.