Жорж Сименон - Мегрэ и труп молодой женщины

— Я же не настаиваю, чтобы это было сию минуту. Часы на камине, такие же, как и в кабинете Мегрэ, да и во всех комиссариатах, показывали двенадцать.

— Ты не пойдешь выпить?

— Не сейчас, — отказался Приоле. — Жду посетителя.

Мегрэ производил впечатление человека, не знающего, чем себя занять. Большими шагами он измерил коридор, заглянул в застекленную комнату для посетителей, где смертельно скучали двое или трое. Потом, поднявшись по узкой лестнице, ведущей на последний этаж Дворца правосудия, комиссар толкнул дверь в лабораторию. Муре что-то рассматривал под микроскопом.

— Ты уже исследовал вещи, которые я прислал?

Здесь никто никогда не спешил. Несколько человек в серых халатах молча манипулировали сложными приборами. Сам Муре был воплощением внутреннего спокойствия.

— Черное платье, — изрек он, — никогда не стирали, но часто чистили бензином и щеткой. Несмотря на это на ткани остались частички пыли. Сейчас я как раз ими занимаюсь. Сделал также анализ тех пятен, которые не могли удалить бензином. Нашел следы зеленой краски.

— Это все?

— Почти. Еще несколько крупинок песка.

— Речного?

— Морского. Такого, какой встречается на побережье Нормандии.

— А на Средиземном море не такой песок?

— Нет. Ничего похожего. И океанский не такой.

Мегрэ побродил еще немного по лаборатории, выбил трубку а каблук. Когда он вернулся в отдел, шел первый час и инспектора собирались завтракать.

— Патрон, вас искал Люка, — сказал инспектор Жюссье. Люка был уже в шляпе.

— Я должен идти. Оставил вам на столе записку. Ферэ просил, чтобы вы сразу же ему позвонили. Думаю, это касается нашего убийства. Мегрэ зашел в свой кабинет и снял трубку.

— Соедините с оперативной бригадой в Ницце.

Никогда еще не было так мало звонков, как сейчас, несмотря на фотографии в газетах. По существу, до сих пор был только один, от Розы, юной служанки с улицы Клиши.

А ведь при этом дюжины людей в течение нескольких месяцев должны были видеть эту девушку, хотя бы мимоходом, на улице.

— Алло. Ферэ?

— Это вы, патрон?

Инспектор Ферэ когда-то работал на набережной Орфевр, а потом подал рапорт и попросил о переводе на юг в связи с плохим здоровьем жены.

— Сегодня утром был звонок, который, думаю, вас заинтересует. Понимаете, о чем идет речь?

— О Луизе Лабуан.

— Конечно. Патрону нужны детали? Но я пока ничего не знаю. Не начинал расследование до разговора с вами. Сегодня утром, около полдевятого, мне позвонила некая Алиса Фенеру, торговка рыбой… Алло!..

— Да, слушаю.

На всякий случай Мегрэ записал эту фамилию на одном из листочков, оставленных Лоньоном.

— Она сказала, что узнала фотографию, которую опубликовал «Эклерер». Это старая история. Четыре или пять лет назад эта девушка, которая тогда была еще совсем малявкой, жила со своей матерью в доме по соседству.

— Подробности известны?

— Мать не очень аккуратно оплачивала счета. Это она помнит лучше всего. «Это люди, которым никогда нельзя давать в кредит», — вот что она сказала. Дословно.

— Что потом?

— Мать и дочь занимали удобную квартиру недалеко от аллеи Клемансо. Мать когда-то была красивой женщиной. Была старше, чем обычно бывают матери пятнадцатилетних девочек. Во всяком случае ей было давно за пятьдесят.

— На что они жили?

— Это загадка. Мать прекрасно одевалась, выходила только после ленча и возвращалась поздно ночью.

— Это все? И никаких мужчин?

— О них не было речи. Если бы что-то в этом смысле было не так, лавочница бы с удовольствием об этом рассказала.

— Уехали они вместе?

— Похоже, что так. В один прекрасный день исчезли, оставив долги.

— Ты проверил, фамилия Лабуан не фигурирует в твоей картотеке?

— Это первое, что я сделал. Никаких следов. Спросил коллег. Одному из старых работников фамилия откуда-то знакома, но он не может вспомнить откуда.

— Займись этим.

— Сделаю все, что смогу. Что бы патрону хотелось знать для начала?

— Все. Когда девушка уехала из Ниццы. Что стало с матерью. На что жили. У кого бывали. Если ей было пятнадцать или шестнадцать лет, она должна была ходить в школу. Ты не мог бы проверить это?

— Понятно. Как только что-нибудь узнаю, позвоню.

— Справься о матери в казино.

— Уже подумал об этом.

Силуэт на негативе стал еще четче. Благодаря разговору с Ниццей Мегрэ увидел девочку-подростка, бегущую за рыбой в лавочку, и мать, обремененную долгами, которая с кислой физиономией выговаривает что-то дочери.

Комиссар надел пальто, нахлобучил шляпу и спустился вниз. На лестнице он встретил какого-то человека в сопровождении двух полицейских, но даже не взглянул на него. Пройдя через двор, комиссар зашел к начальнику отдела по учету жилой площади, сдаваемой внаем. Там он выписал на карточки имена Луизы Лабуан и Жанны Арменье.

— Если можешь, поручи своим людям поискать эти фамилии в картотеке. Лучше в прошлогодней.

Хорошо бы, чтобы бедняга Лоньон не узнал, что так за него будет сделана большая часть работы.

Дождь кончился, и в лужи заглянуло солнце. Мегрэ поднял руку, будто хотел остановить проезжающее такси, но передумал и зашел в пивную «Дофин». Он сам не знал, чего бы выпить. Рядом у стойки два инспектора спорили о выслуге лет, необходимых для пенсии.

— Что вам подать, месье Мегрэ?

На первый взгляд казалось, что у комиссара плохое настроение, но те, кто хорршо его знал, понимали, что не в настроении дело. Просто он сейчас был сразу в нескольких местах: у вдовы на улице Клиши, в магазинчике на улице Дуэ, на скамейке около церкви Святой Троицы и еще в Ницце, где ясно видел девчонку, препирающуюся с хозяйкой рыбной лавки.

Все было перемешано, расплывчато, неясно, но в конце концов из всего этого что-то должно было сложиться. Среди этих образов был один, от которого он не мог избавиться, — нагое тело под яркой электрической лампой, а рядом доктор Поль в белом халате, натягивающий резиновые перчатки.

— Анисовую, — машинально ответил Мегрэ.

Поль сказал ему, и это хорошо запомнилось, что девушка упала на колени. Чуть раньше зашла в «Ромео» на улице Комартэн, таксист запомнил ее бедное платье, бармен видел, как она пробиралась между танцующими, разговаривала с метрдотелем, потом с невестой. Затем вышла под дождь и пошла куда глаза глядят. Ее видели на площади Сен-Огюстен, потом она мелькнула на углу бульвара Осман и Сен-Оноре… О чем думала она в это время? Куда шла? Почти без денег. Старуха Кремье выгнала ее из дома. Она не могла уйти далеко. Там, куда она пришла, ее ударили, она упала на колени и неизвестный обрушил на ее голову что-то тяжелое.

Все это случилось около двух часов ночи. Что она делала между двенадцатью и двумя?

Потом убийца положил тело в середине площади Вэнтимиль.

— Странная девушка, — пробормотал Мегрэ.

— Слушаю, — произнес официант.

— Ничего. Который час?

Завтракать комиссар поехал домой.

— Кстати, о том, чем ты интересовался вчера вечером, — начала мадам Мегрэ, как только они сели за стол. — Я думала об этом целое утро. Есть еще один повод, по которому девушка надевает вечернее платье.

Комиссар не церемонился с женой, как с Лоньоном, и, прервав ее, рассеянно бросил:

— Знаю. Свадьба.

Мадам Мегрэ обиженно не открывала рта до конца завтрака.

о даме, которая зарабатывает себе на жизнь игрой в рулетку, о старой деве, которая хочет рассказать все до конца, и о девчонке, которая прячется под кроватью

Два, а может, и три раза в течение этого дня Мегрэ поднимал голову от бумаг и смотрел на небо. Он разглядывал его безукоризненную голубизну, золотистые островки облаков и крыши домов, блестящие на солнце. Комиссар со вздохом откладывал работу, вставал и открывал окно.

И каждый раз, едва он успевал сесть, чтобы насладиться весенним воздухом, который придавал дыму от трубки особенно приятный вкус, бумаги начинали шевелиться, падать и в конце концов с шелестом разлетались по углам.

Высоко, наверху, облака из белых и золотистых постепенно становились сине-серыми, и по подоконнику вдруг забарабанил косой дождь. Люди на мосту Сен-Мишель неожиданно припустили быстрее, совсем как в немых фильмах, а женщины придерживали руками подолы.

Потом дождь сменился градом. Градины подскакивали, как шарики для пинг-понга. Когда комиссар закрыл окно, то нашел несколько штук на середине кабинета.

Наверное, Лоньон сейчас прочесывал город, не выспавшийся, но упорный, припав к асфальту, как гончая, взявшая след среди толпы прохожих. Не исключено. Скорее всего, так оно и было. Он не звонил. Никогда не брал с собой зонта. Не относился к числу людей, бегущих в подворотню, чтобы переждать там ливень. Наоборот, промокнув, он чувствовал какое-то своеобразное удовольствие — жертва всеобщей несправедливости и собственной обязательности.

Жанвье вернулся около трех. Он едва держался на ногах. Нечасто его видели в таком состоянии. Глаза блестели больше, чем обычно, в голосе слышались неестественно веселые нотки.