Жорж Сименон - Три комнаты на Манхаттане

Что я тебе собиралась сказать? Ах да… Когда я болела и не ходила в школу, я целыми днями смотрела в окно и видела, как раз напротив нас, старого евреяпортного, который настолько похож на этого, что мне даже показалось на какое-то мгновение, что это тот же самый…

Он, не подумав, сказал:

— А может быть, это он и есть?

Какой же ты глупый! Ему было бы сейчас не меньше ста лет… Ты не находишь, что это любопытное совпадение?.. Меня это привело в хорошее настроение с самого утра.

— Значит, ты в этом нуждалась?

— Нет… Но я снова почувствовала себя девочкой… У меня даже появилось желание немного посмеяться над тобой. Я в молодости была ужасная насмешница. Знаешь, когда была совсем молодой…

— Что же я сделал смешного?

— Ты позволишь мне задать тебе один вопрос?

— Я слушаю.

— Как так получилось, что у тебя в шкафу висит по меньшей мере восемь халатов? Я, может быть, не должна была тебя об этом спрашивать? Но понимаешь, это так необычно для человека, который…

— …который имеет столько халатов, а живет здесь. Ты это хочешь сказать? Все очень просто. Я актер.

Почему он произнес эти слова, как бы стыдясь, стараясь не смотреть на нее? В этот день они оба были преисполнены деликатности по отношению друг к другу. Она не покидала их, и когда они сидели за неубранным столом и смотрели в окно, за которым виднелся старый портной с бородой раввина.

Впервые они ощутили, что не нужна им больше толпа, в первый раз они, оказавшись лицом к лицу, совсем одни, при этом не испытывали больше потребности ни в пластинке, ни в стакане виски для того, чтобы поддерживать возбужденное состояние.

Она не покрасила губы, и это сильно меняло ее лицо. Оно казалось значительно более мягким, с чуть боязливым и робким выражением. Перемена была столь разительной, что сигарета никак не вязалась с обликом этой Кэй.

— Ты разочарована.

— Оттого что ты актер? Почему это должно меня разочаровать?

Она немного погрустнела. И он прекрасно понял почему. Они уже понимали друг друга без слов.

Коль скоро он был актер, а жил, в его-то возрасте, в этой комнате в Тринич-Виледже, то это означало, что…

— Все гораздо сложнее, чем ты думаешь, — сказал он, вздохнув.

— А я ничего не думаю, дорогой мой.

— В Париже я был очень известен. Я могу даже утверждать, что я был знаменит.

— Я должна тебе признаться, что я не запомнила фамилии, которую ты назвал. Ты ведь произнес ее только один раз, в первый вечер, если помнишь? Я же невнимательно слушала, а после не решилась просить тебя повторить.

— Франсуа Комб. Я играл в парижских театрах Мадлен, Мишодьер, Жимназ.

У меня были гастроли по всей Европе и по Южной Америке. Исполнял я также главные роли в ряде фильмов. Восемь месяцев назад мне предложили контракт на солидную сумму…

Она старалась изо всех сил не показать, что жалеет его. Это причинило бы ему боль.

— Все обстоит совсем не так, как тебе кажется, — поспешил он заверить ее. — Я могу вернуться назад когда захочу и вновь займу свое место…

Она налила ему еще чашку кофе, и сделала это так естественно, что он посмотрел на нее с изумлением, ибо близость, которая сама собой, без их ведома проявлялась в мельчайших жестах, казалась каким-то чудом.

— Все очень просто и глупо. Я могу тебе рассказать. В Париже все знают, и даже об этом сообщали кое-какие газетенки. Жена моя актриса и тоже знаменитость. Мари Клэруа…

— Я знаю это имя.

Она тут же пожалела о своих словах, но было уже слишком поздно.

По-видимому, он уже отметил, что ей известно театральное имя его жены, а его нет.

— Она не намного моложе меня, — произнес он. — Ей перевалило за сорок. Мы женаты уже семнадцать лет. Моему сыну скоро будет шестнадцать.

Говорил он все это с каким-то отрешенным видом и вполне естественно смотрел на одну из фотографий, украшавших стену. Потом поднялся и стал ходить взад и вперед по комнате, пока не кончил рассказывать.

— Прошлой зимой, совершенно неожиданно, она мне объявила, что покидает меня и будет жить с одним молодым актером, который только что окончил театральный институт и принят в Комеди Франсэз. Ему был двадцать один год. Происходил этот разговор вечером в нашем доме в Сен-Клу… Это дом, который я построил, ибо я всегда любил собственные дома… У меня очень буржуазный вкус, надо тебе сказать…

Я только что вернулся из театра… Она появилась вскоре после меня.

Пришла ко мне в кабинет-библиотеку и, пока объявляла о своем решении с эдакой мягкостью, теплотой в голосе и, я бы даже сказал, с нежностью, мне и в голову не могло прийти, что тот, другой, уже ожидает ее прямо у двери дома, сидя в такси, которое должно было их увезти.

Признаюсь вам…

Он тут же поправился:

— Признаюсь тебе, что я был так поражен, до такой степени ошеломлен, что попросил ее хорошенько подумать. Я понимаю теперь, какой смешной казалась ей моя реплика. Я сказал: «Поди поспи, малышка. Мы поговорим об этом завтра на свежую голову».

Тогда она призналась:

«Но дело в том, Франсуа, что я уезжаю прямо сейчас. Ты что, не понимаешь? «

Что же именно я должен понять? Что это настолько срочно, что она не могла подождать до завтра?

Я действительно тогда не понял. Теперь, кажется, я понимаю. Но я вспылил. И, должно быть, наговорил много чудовищных вещей.

Она же не переставала повторять, сохраняя полное спокойствие и почти материнскую нежность в голосе:

«Как жаль, Франсуа, что ты не понимаешь! «

Они оба немного помолчали. Тишина была какая-то полновесная, абсолютная, в ней не чувствовалось ни тревоги, ни смущения. Комб закурил трубку так, как обычно это делал в некоторых своих ролях.

— Я не знаю, довелось ли тебе ее видеть в театре или в кино. Еще и сегодня она продолжает играть молодых девушек, и не выглядит смешной.

Лицо ее, кроткое, нежное, немного печальное, украшают огромные глаза.

Они смотрят на вас пристально, полные наивного простодушия. Ну, можно сказать, что это глаза косули, которая с потрясением и упреком разглядывает так зло ранившего ее охотника. Это в духе ее ролей, и в жизни она была такой же, как в ту ночь.

Все газеты об этом писали, одни культурно, деликатно, другие же откровенно и цинично. Этот юнец покинул Комеди Франсэз, чтобы дебютировать в одном из театров на бульваре в той же пьесе, что и она.

Комеди Франсэз предъявила ему иск за нарушение контракта.

— А твои дети?

— Мальчик в Англии, в Итоне. Он там уже два года, и я хотел, чтобы ничего не менялось. Дочь живет у моей матери в деревне около Пуатье. Я вполне мог бы остаться в Париже. Я продержался там около двух месяцев.

— Ты любил ее?

Он посмотрел на нее, как бы не понимая того, что она сказала. В первый раз так вдруг получилось, что слова не имели для них одинакового смысла.

— Мне предложили главную роль в одном серьезном фильме, где она была тоже занята, и я знал, что она туда в конце концов устроит и своего любовника. В нашем ремесле мы обречены постоянно встречаться. Вот один пример. Поскольку мы жили в Сен-Клу и возвращались вечером на машине, нам нередко приходилось видеть друг друга в ресторане Фуке, на Елисейских полях.

— Я хорошо знаю это место.

— Как и большинство актеров, я никогда не ужинаю перед спектаклем, зато довольно плотно ем после. У меня было постоянное место у Фуке. Они там заранее знали, что мне нужно было подавать. Ну и вот! Может быть, и не на следующий день, во всяком случае, совсем немного времени спустя после ее отъезда, там, в ресторане, оказалась моя жена, и была она не одна. Она подошла и поздоровалась со мной за руку так просто и естественно, что могло показаться со стороны, что мы разыгрываем сценку из какой-то пьесы.

«Добрый вечер, Франсуа».

И тот, другой, нервно пожал мне руку и еле слышно пробормотал:

«Добрый вечер, господин Комб».

Они, конечно, ожидали, и я это прекрасно понимал, что я предложу им тут же сесть за мой стол. К этому времени мне уже подали ужин. Я как сейчас вижу эту сцену. В зале было человек пятьдесят, среди них два или три журналиста, и все они смотрели на нас. И вот тогда, в этот вечер, я, не задумываясь о последствиях моих слов, объявил им:

«Я собираюсь покинуть Париж в ближайшее время».

«Куда же ты направляешься? «

«Мне предложили контракт в Голливуде. И поскольку теперь ничто меня не удерживает здесь… «.

Было ли это с ее стороны проявлением цинизма или же она просто не понимала? Нет, я думаю, что циничной она не была никогда. Она приняла за чистую монету то, что я ей сказал. Ей было прекрасно известно, что четыре года тому назад я действительно получил предложение из Голливуда и что я тогда отказался, с одной стороны, из-за нее, ибо она не была включена в ангажемент, а с другой — из-за детей, тогда еще слишком маленьких.

Она мне сказала:

«Я очень рада за тебя, Франсуа. Я всегда была уверена, что все уладится».

А они так и стояли у стола. В конце концов я пригласил их сесть, сам не знаю зачем.