Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

Едва мы вышли, как Пуаро тут же начал жаловаться на погоду, которая, кажется, и впрямь стала хуже.

– Может, вернемся? – предложил я.

– Нет-нет. Не сейчас. Перемена обстановки идет на пользу маленьким серым клеточкам, а деревья послужат нам укрытием от ветра. Я ничего не имею против холода, но он бывает двух видов – хороший и плохой; так вот, сегодняшний – плохой.

Дойдя до входа в сад «Блоксхэма», мы остановились. Лука Лаццари не преувеличил его прелести, подумал я, глядя на ровные ряды сплетенных кронами лип и искусно подстриженные деревья в конце каждой аллеи – топиарий, равного которому я не видел во всем Лондоне. Перед нами была природа не просто укрощенная, но приведенная к беспрекословному подчинению. Даже при таком жгучем ветре, как сегодня, картина радовала глаз.

– Ну что? – спросил я у Пуаро. – Мы идем внутрь или нет?

«Как было бы приятно, – подумал я, – побродить по зеленым липовым аллеям, прямым и ровным, словно римская дорога».

– Даже не знаю. – Пуаро нахмурился. – Эта погода… – Он поежился.

– …будет сопровождать нас, вне всякого сомнения, и в саду, – закончил я за него не без некоторого нетерпения. – Нельзя быть в двух местах сразу: мы либо остаемся внутри отеля, либо выходим наружу. Что вы предпочитаете?

– У меня есть идея получше! – торжествующе объявил он. – Мы с вами сядем в автобус!

– Какой еще автобус? Куда?

– Никуда или куда угодно! Не имеет значения. Скоро мы из него выйдем и вернемся на другом. Так мы сможем переменить обстановку и не замерзнуть! Идемте. Будем смотреть на город из окна. Кто знает, что мы сможем увидеть? – И он решительно зашагал к остановке.

Я двинулся за ним, покачивая головой.

– Снова думаете о Дженни, не так ли? Весьма маловероятно, чтобы мы смогли увидеть ее…

– Куда вероятнее, чем если стоять здесь и глядеть на травинки и прутики, – свирепо отрезал Пуаро.

Десять минут спустя мы уже мерно покачивались в автобусе, окна которого так запотели изнутри, что разглядеть сквозь них что-либо было положительно невозможно. Сколько мы ни протирали их носовыми платками, не помогало.

Я сделал еще одну попытку вразумить Пуаро.

– По поводу Дженни… – начал я.

– Oui?

– Возможно, она в опасности, но к делу в «Блоксхэме» эта опасность наверняка не имеет никакого отношения. Нет никаких свидетельств того, что между ними есть связь. Ровным счетом никаких.

– Я не согласен с вами, друг мой, – сказал Пуаро с грустью. – Лично я больше чем когда-либо убежден в том, что связь существует.

– Убеждены? Но, черт побери, Пуаро, почему?

– Из-за двух чрезвычайно необычных черт, которые… сближают эти два случая.

– И что же это за черты?

– Вы сами поймете, Кэтчпул. Нет, в самом деле, они не избегнут вашего внимания, стоит только посмотреть на вещи непредвзято и подумать над тем, что вам известно.

Позади нас престарелая мать с дочерью средних лет увлеченно обсуждали разницу между просто хорошей выпечкой и выпечкой замечательной.

– Вы слышите, Кэтчпул? – зашипел мне Пуаро. – La difference![28] Давайте сфокусируемся не на сходствах, а на различиях – они и приведут нас к нашему убийце.

– На каких различиях? – спросил я.

– Между двумя убийствами в отеле и третьим. Почему подробности убийства Ричарда Негуса отличаются от таковых в двух других случаях? Почему убийца запер дверь не снаружи, а изнутри? Зачем он спрятал ключ под плиткой в камине, а не забрал его с собой? Почему он вылез через окно и спустился вниз по дереву, вместо того чтобы пройти по коридору, как все? Сначала я решил, что он, должно быть, услышал голоса в коридоре и не захотел, чтобы кто-то видел, как он выходит из комнаты мистера Негуса.

– Мне это кажется вполне разумным, – согласился я.

– Non. В конце концов, я пришел к выводу, что вряд ли причина была в этом.

– О! Но почему нет?

– Из-за положения запонки во рту Ричарда Негуса, которое в его случае тоже отличалось от остальных: глубоко во рту, у входа в гортань, а не между губами.

Я застонал.

– Ох, только не это. Я в самом деле не считаю…

– Ах! Кэтчпул, подождите. Давайте посмотрим…

Автобус остановился. Вытянув шею, Пуаро наблюдал за погрузкой новых пассажиров, и когда последний из них – худощавый мужчина в твидовом костюме, с редкой растительностью на черепе, зато обильной в носу, – вошел и занял свое место, он откинулся на спинку кресла и вздохнул.

– Вы разочарованы оттого, что среди них не оказалось Дженни, – заметил я. Мне просто необходимо было произнести это замечание вслух, иначе я и сам мог в него не поверить.

– Non, mon ami. Вы угадали следствие, но не причину. Я испытываю разочарование при мысли о том, что в городе, столь énorme, как Лондон, я могу никогда больше не увидеть Дженни. И все же… я надеюсь.

– Что бы вы ни говорили о строго научном подходе, сами-то вы, похоже, неисправимый мечтатель, а?

– А по-вашему, надежда – враг науки, а не ее движущая сила? Если так, то я с вами не согласен, как не согласен и насчет положения запонки. Это существенное различие между случаями Ричарда Негуса и тех двух женщин. Изменение положения запонки во рту мистера Негуса никак нельзя объяснить тем, что убийца услышал в коридоре голоса и пожелал остаться незамеченным, – продолжал втолковывать мне Пуаро. – А значит, должно существовать иное объяснение. И пока мы не найдем его, мы не можем быть уверены в том, что оно не имеет никакого отношения к открытому окну, ключу, спрятанному в камине, и двери, запертой изнутри.

Во всяком расследовании – не только с участием Пуаро – рано или поздно наступает такой момент, когда начинает казаться, что спокойнее, да и полезнее для дела, будет оборвать все связи с миром и продолжать разговаривать лишь с самим собой.

Вот почему в пустом зале моего мозга для здравомыслящей и благодарной аудитории из одного человека я сделал замечание о том, что положение запонки во рту Ричарда Негуса не имеет ровным счетом никакого значения. Рот есть рот, и ничего тут не попишешь. Убийца наверняка считает, что проделал со всеми тремя жертвами одно и то же: открыл каждой рот и положил туда золотую запонку с монограммой.

А вот для ключа, обнаруженного за расшатанной плиткой в камине, у меня никаких объяснений не было. В конце концов, убийце было бы быстрее, да и проще сунуть его себе в карман или даже бросить на ковер в той же комнате, предварительно стерев с него свои отпечатки пальцев.

Тем временем мать и дочь позади нас, истощив тему сдобы, перешли на нутряное сало.

– Нам пора подумать о возвращении в отель, – заявил Пуаро.

– Но мы же едва сели в автобус! – запротестовал я.

– Oui, c’est vrai[29], но мы ведь не хотим уехать слишком далеко от «Блоксхэма». Мы скоро понадобимся там в столовой.

Я медленно выдохнул, зная, что выяснять, зачем он тогда вообще решил выйти из отеля, было бесполезно.

– Нам надо покинуть этот автобус и сесть в другой, – сказал он. – Быть может, из того будет лучше видно.

Так оно и оказалось. Пуаро, правда, не нашел свою Дженни, что привело его в неописуемое уныние, зато я успел подметить парочку уличных сценок, которые в очередной раз напомнили мне о том, за что я люблю Лондон: какой-то человек в клоунском костюме жонглировал так плохо, как на моих глазах не жонглировал никто и никогда. Тем не менее прохожие бросали монеты в его шляпу. Еще меня порадовал пудель, чья морда сильно напоминала одного известного политика, и бродяга, который, сидя на мостовой, что-то ел, доставая еду прямо из раскрытого рядом с ним чемодана с таким видом, словно это была его собственная передвижная закусочная.

– Смотрите, Пуаро, – сказал я. – Этот парень не боится холода, он счастлив, словно кот, добравшийся до сливок. Точнее, бродяга, добравшийся до сливок. А еще, гляньте вон на того пуделя, Пуаро, – он вам никого не напоминает? Кого-то известного. Посмотрите внимательно, такое сходство нельзя не заметить.

– Кэтчпул, – сурово перебил меня Пуаро. – Вставайте, а то мы пропустим свою остановку. Вечно вы смотрите не туда, все ищете, чем бы развлечься.

Я поднялся на ноги. Как только мы вышли из автобуса, я сказал:

– Вы же сами потащили меня на эту бессмысленную экскурсию по Лондону. Так зачем теперь обвинять меня в том, что я заинтересовался видом?

Пуаро вдруг остановился.

– Ответьте мне на один вопрос. Почему вы не можете смотреть на тела в отеле? Что вы боитесь в них увидеть?

– Ничего я не боюсь. Просто я на них уже нагляделся – еще до того, как вы приехали в отель.

– Если вы не хотите говорить на эту тему, то так и скажите, mon ami.

– Да не о чем тут говорить. Покажете мне человека, который будет смотреть на труп дольше, чем это абсолютно необходимо? Вот и всё.

– Non, – тихо сказал Пуаро. – Это не всё.

Наверное, мне следовало сознаться ему во всем, и я сам до сих пор не пойму, почему я не сделал этого тогда. Мой дед умер, когда мне было пять лет. Он умирал долго, лежа в отдельной комнате нашего дома. Мне не нравилось приходить к нему туда каждый день, но родители настаивали, говорили, что ему это нужно, и я ходил, чтобы не огорчать их, да и ради него тоже. День за днем я наблюдал, как все желтее становилась его кожа, все короче дыхание, все рассеяннее взгляд. Я тогда не думал, что боюсь; вспоминаю только, как считал секунды в его комнате, помня о том, что скоро все кончится, я выйду оттуда, закрою за собой дверь и перестану считать.