Филлис Джеймс - Первородный грех

— Так вы поэтому покинули своего издателя в 1962 году и пришли в «Певерелл пресс»? — спросил Этьенн. — Вы что, уже тогда меня подозревали?

— Начинал подозревать. Нити моих расследований стали связываться в один узел. Казалось разумным подобраться к вам поближе. А вы, как мне помнится, были рады принять и меня, и мои деньги.

— Еще бы. Мы оба — Генри Певерелл и я — считали, что заполучили крупный талант. Вам следовало сохранять силы для творчества, Габриел, а не расходовать их зря на пагубное наваждение, порожденное чувством собственной вины. Вряд ли вы были виноваты в том, что ваша жена и дети застряли во Франции. Конечно, оставив их там в такое смутное время, вы поступили неосторожно, но не более того. Вы их оставили, и они погибли. Зачем же пытаться избавиться от чувства вины, убивая невиновных? Но убийство невиновных — ваша сильная сторона, не правда ли? Ведь вы участвовали в бомбежке Дрездена. Ничто из того, что я сделал, не может сравниться с ужасом и значительностью такого свершения.

— Но ведь это совсем другое! Это была ужасная военная необходимость, — хриплым шепотом произнес Дэниел.

Этьенн резко бросил ему в ответ:

— Так и для меня это была военная необходимость! — Он помолчал, а когда заговорил снова, Франсес расслышала в его голосе едва сдерживаемую нотку триумфа: — Если вы хотите выступать в роли Бога, вам нужно было сначала увериться, что вы обладаете мудростью и всеведением Бога. У меня никогда не было детей. В тринадцатилетнем возрасте я перенес вирусное заболевание: я абсолютно бесплоден. Моей жене хотелось иметь сына и дочь, и, чтобы удовлетворить ее одержимость материнством, я согласился обеспечить ее детьми. Жерар и Клаудиа были усыновлены в Канаде, а потом мы привезли их с собой в Англию. Они не родственники по крови ни между собой, ни со мной. Я обещал моей жене, что правда никогда не станет известна посторонним, но Жерару и Клаудии сообщили, когда каждому было по четырнадцать лет. Это весьма отрицательно сказалось на Жераре. Обоим детям следовало сообщить об этом с самого начала.

Франсес понимала, что Габриелу нет необходимости спрашивать, правда ли это на самом деле. Ей пришлось заставить себя взглянуть на него. Она увидела, как буквально на глазах он физически одряхлел: лицевые мышцы и мускулы тела словно моментально ослабли, заставив согнуться, как от боли. Он был старым человеком, но все еще полным сил, умным и волевым. Теперь все, что в нем было живого, бесследно покидало его. Она бросилась к нему, но он запрещающим жестом вытянул вперед руку. Потом он медленно и с трудом заставил себя распрямиться. Попытался что-то сказать, но не смог вымолвить ни слова. Тогда он повернулся и направился к двери. Никто ничего не сказал, но все пошли вслед за ним через холл, вышли в ночную тьму и смотрели, как он идет к узкому скалистому гребню на краю болота.

Франсес побежала за ним и, догнав, схватила его за полу пиджака. Габриел попытался высвободиться, но она не отпускала, а сил у него осталось мало. Дэниел, подбежав к ним сзади, поднял Франсес на руки и так, не спуская на землю, унес ее прочь. Она попыталась сопротивляться, но его руки держали ее, сжимая, как железные обручи. Беспомощная, она смотрела, как Габриел шел все вперед, в самую глубь болота. А Дэниел повторял:

— Оставьте его. Оставьте его в покое.

Она крикнула Жану-Филиппу Этьенну:

— Идите же за ним! Остановите его! Заставьте вернуться!

Дэниел еле слышно спросил:

— Вернуться? Ради чего?

— Но он же не дойдет до моря!

На это ответил Этьенн, тихо подошедший к ним сзади:

— Ему и не надо идти до моря. Болотные озерца глубоки. А если человек решил умереть, ему и одного фута воды хватит, чтобы утонуть.

Они стояли, глядя ему вслед. Дэниел все еще крепко обнимал Франсес. Она вдруг почувствовала, как сильно бьется его сердце рядом с ее собственным. Спотыкающаяся фигура Донтси черным силуэтом вырисовывалась на фоне ночного неба. Он поднимался и падал, затем снова вставал и шел вперед и вперед. Снова слегка раздвинулись тучи: теперь они могли видеть его более четко. Время от времени Донтси падал, но упорно поднимался на ноги и на фоне неба казался огромным, словно великан. Он шел, воздев руки горе, будто проклиная или взывая к Богу в последней мольбе. Франсес понимала, что он стремится к морю, жаждет войти в его холодную беспредельность, идти все дальше и глубже, вперед и вперед, пока не сможет уплыть в благословенное вечное забвение.

Но вот он опять упал, и на этот раз не смог подняться. Франсес показалось, что она видит лунные отсветы на поверхности воды в болотном озерце. Казалось, все его тело погрузилось в эту воду. Но она больше не могла четко его видеть. Он стал просто еще одним темным пятном, низкой черной кочкой посреди бесчисленных травяных кочек этого болота, этой промокшей, бесплодной земли. Все трое ждали в молчании, но не увидели там ни малейшего движения. Дэниел отпустил Франсес, она шагнула в сторону и встала чуть поодаль. Стояла мертвая тишина. И вдруг она подумала, что ей наконец стал слышен голос моря, слабые вздохи, не столько звук, сколько биение пульса в притихшем воздухе.

Они уже повернули к дому, когда ночной воздух завибрировал от нараставшего металлического шума, быстро превратившегося в грохочущий треск. Над их головами появились спаренные огни вертолета. Они наблюдали, как он описал в воздухе три круга, а затем опустился на поле недалеко от Отона-Хауса. Значит, они обнаружили труп Клаудии, подумала Франсес. Джеймсу, видимо, надоело ждать, и он поехал в Инносент-Хаус — выяснить, в чем дело.

Она стояла на краю поля, по-прежнему чуть поодаль от остальных, и видела, как три человека бегут, пригнувшись под огромными лопастями машины, а затем выпрямляются, останавливаются на миг и направляются к ней через каменистое, заросшее лохматой от ветра травой поле. Коммандер Дэлглиш, инспектор Мискин и Джеймс. Этьенн двинулся им навстречу. Они стояли группой и разговаривали. Франсес подумала: «Пусть Этьенн им расскажет. Я подожду».

Потом Дэлглиш отделился от группы и подошел к Франсес. Не прикасаясь к ней, он наклонился и пристально вгляделся в ее лицо.

— Как вы? В порядке?

— Теперь в порядке.

Он улыбнулся и сказал:

— Мы скоро сможем поговорить. Де Уитт настоял на том, чтобы лететь с нами. Уступить ему оказалось намного легче.

Он отошел к Этьенну и Кейт, и они вместе направились к дому.

А Франсес думала: «Наконец я стала собой. У меня есть теперь то, что я могу ему отдать». Она не бросилась к человеку, застывшему в ожидании, не окликнула его. Медленно, но стремясь к нему всем своим существом, она пошла через продуваемое ветром поле прямо в его объятия.

Дэниел тоже услышал приближающийся вертолет, но даже не пошевелился. Он стоял на узком скалистом гребне, глядя в глубь соленой топи и дальше — на море. Он ждал, одиноко и терпеливо, пока не раздался звук приближающихся шагов, пока Дэлглиш не оказался совсем рядом.

— Он был под арестом? — спросил он.

— Нет, сэр. Я приехал сюда не для того, чтобы его арестовать. Я приехал предостеречь. Я не сделал ему предупреждения о том, что его слова могут быть использованы против него. Я говорил с ним, но сказал не то, что сказали бы вы. Я его отпустил.

— Вы отпустили его намеренно? Он не освободился силой?

— Нет, сэр. Он не освободился силой, — ответил Дэниел и добавил так тихо, что сам усомнился, могли Дэлглиш расслышать его слова: — Но теперь он свободен.

Дэлглиш отвернулся и пошел назад, к дому. Он узнал то, что ему необходимо было узнать. Больше никто к Дэниелу не подошел. Он чувствовал, что оказался изолирован, как бы попав в моральный карантин. Он стоял у края болота, словно у самого края света. Ему казалось, что он видит трепещущий огонь: огонь ярко фосфоресцировал, вспыхивал и метался меж кочек, поросших низким тростником, между черными лужами гниющей воды. Дэниел не мог видеть небольших волн, набегающих на берег, но слышал море, его тихие, непрекращающиеся стоны, словно рожденные неизбывной мировой скорбью. Но вот тучи разошлись, и луна, чуть кривобокая, почти уже полная, пролила холодный свет на болото и на распростертую вдали человеческую фигуру. Дэниел скорее ощутил, чем заметил рядом с собой тень. Повернув голову, он увидел Кейт. С удивлением и жалостью он разглядел, что ее лицо мокро от слез. Он сказал:

— Я не собирался помогать ему бежать. Я знал, что у него нет выхода. Но я не смог бы вынести его вида в наручниках, на скамье подсудимых, в тюрьме. Я хотел дать ему возможность самому выбрать, каким путем уйти.

— Дэниел, ты идиот, — сказала Кейт. — Ты чертов дурак.

— А что он сделает? — спросил Дэниел.

— А.Д.? А ты как думаешь, что он сделает? Ох, Господи, Дэниел, ты мог быть таким замечательным полицейским! Ты был таким замечательным!