Жорж Сименон - Тень на шторе

— Я не желаю ее знать! Достаточно знать ее адрес на этой улице Пигаль. Но о чем же я говорил! Ах, вспомнил! Вы видели дату завещания. Оно составлено недавно. Куше умер через две недели после его составления. Его убили. Представьте теперь, что одна из двух женщин, о которых сказано в завещании, узнает о нем. У меня есть все основания предполагать, что они не богаты…

— Почему вы говорите о двух женщинах?

— Что вы имеете в виду?

— В завещании говорится о трех женщинах! Если хотите, трех женах Куше.

Полковник решил, что Мегрэ шутит.

— Я говорю с вами серьезно, — строго сказал он. — Не забывайте, что в доме покойник. И что речь идет о будущем нескольких людей.

Мегрэ конечно же об этом помнил. И все-таки комиссару хотелось рассмеяться.

— Благодарю вас, что вы поставили меня в известность.

Полковник был раздосадован. Он ничего не понимал в отношении к этому делу со стороны такого значительного полицейского чиновника, как Мегрэ.

— Я предполагаю, что…

— До свидания, полковник. Передайте мое почтение госпоже Куше.

На улице Мегрэ проворчал:

— Чертов Куше!

Спокойно, не замечая комичности ситуации, Куше внес в свое завещание трех женщин. Включая первую жену, ставшую госпожой Мартен, которая беспрестанно торчала у него на глазах живым упреком и смотрела на него с презрением. Включая и маленькую Нину, которая делала все, что могла, чтобы его развлечь.

И, напротив, он позабыл о сыне.

Несколько минут Мегрэ задавался вопросом, кому из женщин первой он сообщит эту новость. Госпоже Мартен, которую известие о богатстве сразу же подымет с постели? Или Нине? «Деньги, правда, они получат еще не скоро…»

Дело с завещанием может длиться годами. Все стали бы судиться. Уж госпожа Мартен не упустила бы своего!

«Полковник все же оказался честным. Он мог бы просто сжечь завещание, и никто бы ничего не узнал».

Мегрэ в приподнятом настроении шел по Европейскому кварталу.

«Чертов Куше!»

Он вошел в лифт отеля «Пигаль», ничего не спросив у портье, и через несколько секунд постучал в номер Нины. Послышались шаги. Дверь приоткрылась, и высунулась рука, которая повисла в воздухе.

Сморщенная рука не молодой уже женщины. Так как Мегрэ не двигался, рука нетерпеливо помахала, и вслед за этим показалось лицо старой англичанки, говорившей что-то непонятное.

Мегрэ догадался, что англичанка ждала письма, чем и объяснялись ее жесты.

Было очевидно, что Нина уже не занимала этой комнаты и покинула отель.

«Для нее он слишком дорог», — подумал Мегрэ.

Он в нерешительности остановился перед соседней дверью.

Его заставил решиться коридорный, недоверчиво спросивший:

— Кого вы ищете?

— Господина Куше…

— Он не отвечает?

— Я еще не стучал…

И Мегрэ опять улыбнулся.

— Войдите!

Повернулся замок. Первое, что сделал Мегрэ, — это отдернул штору и приоткрыл окно.

Селина даже не проснулась. Роже, протирая глаза, зевнул:

— А, это вы…

Что-то в комнате изменилось: в ней уже не пахло эфиром. На полу кучей валялась одежда.

— Что вам угодно?

Роже уселся на кровати, взял с ночного столика стакан воды и залпом выпил.

— Обнаружено завещание! — сообщил Мегрэ, прикрывая одеялом голую ногу Селины.

— И что же?

В голосе Роже не было никакого волнения, скорее — равнодушное любопытство.

— Как что? Завещание весьма любопытное. Из-за него наверняка прольется много чернил, и оно принесет немалый заработок адвокатам. Представьте себе, что ваш отец оставляет свое состояние своим трем женам.

Молодой человек мучительно пытался понять, в чем дело.

— Каким трем?

— Нынешней законной жене. Затем — вашей матери. Наконец, своей подружке Нине, которая еще вчера была вашей соседкой. Он поручает своему адвокату позаботиться о том, чтобы каждая получила равную долю…

Роже даже бровью не повел. Казалось, он о чем-то задумался. Но не о деле, которое касается его лично.

— Вот смехота! — сказал он наконец серьезным голосом, который так не вязался с его словами.

— Именно это я и сказал полковнику.

— Какому полковнику?

— Дяде госпожи Куше. Он разыгрывает при ней роль главы семейства.

Молодой человек спустил ноги на пол, схватил брюки, висевшие на спинке стула.

— Кажется, эта новость не очень вас взволновала.

— Да, я, знаете ли…

Он застегнул брюки, нашел расческу, потом закрыл окно, откуда в комнату проникал холодный воздух.

— Разве вам не нужны деньги?

Мегрэ неожиданно стал серьезным. Он смотрел на Роже тяжелым, испытующим взглядом.

— Не знаю…

— Вы не знаете, нужны ли вам деньги?

Роже какими-то мертвыми глазами посмотрел на комиссара, и Мегрэ стало не по себе.

— Плевать мне на них!

— Но ведь вы не так уж много зарабатываете.

— Я не зарабатываю ни копейки.

Он зевнул, с мрачным видом поглядел в зеркало. Мегрэ заметил, что Селина проснулась. Она лежала молча.

Должно быть, она слышала часть разговора, потому что с любопытством смотрела на мужчин.

— У вас есть сбережения?

Роже начинал надоедать этот разговор. Он нашел свой пиджак, вынул из кармана тощий бумажник и швырнул его Мегрэ.

— Посмотрите сами!

Две банкноты по сто франков, немного мелочи, водительские права…

— Что вы будете делать, если вас лишат наследства?

— Я не хочу наследства.

— И вы не будете оспаривать завещание?

— Нет!

— Вам достаточно трехсот шестидесяти тысяч франков?

И вдруг поведение молодого человека изменилось. Он почти вплотную подошел к комиссару и, сжав кулаки, процедил сквозь зубы:

— Повторите, что вы сказали!

В его манере себя держать проявилось что-то от мелкого хулигана. Вот так начинается драка в какой-нибудь пригородной пивной.

— Я вас спрашиваю, хватит ли вам трехсот шестидесяти тысяч франков, Куше…

Мегрэ едва успел перехватить руку своего собеседника.

— Успокойтесь.

Но Роже уже сник. Он не сопротивлялся, побледнел, глаза уставились в одну точку. Он ждал, пока комиссар отпустит его руку.

Селина, полураздетая, спрыгнула с кровати. Видно было, что она готова открыть дверь и позвать на помощь.

Все обошлось спокойно. Мегрэ подержал руку несколько секунд, и, когда затем вернул молодому человеку свободу движения, Роже не шелохнулся.

Довольно долго все молчали.

Наконец Роже заговорил.

— Вы опять попали пальцем в небо! — сказал он.

Он подобрал с пола лиловый халат и швырнул его своей подруге.

— Скажите мне, что вы намерены делать, когда истратите свои двести франков?

— А что я делал до сих пор?

— Есть небольшая разница: ваш отец умер и вы больше не сможете брать у него деньги.

Роже пожал плечами с таким видом, будто хотел сказать, что его собеседник совсем ничего не понимает в его делах.

Что-то неопределенное было во всем этом. Чувствовалось приближение даже не драмы, а чего-то другого, тоскливого. Может быть, такое впечатление создавалось самой атмосферой этой богемы без поэзии? Или его вызывал этот бумажник и двести франков?

Или эта обеспокоенная женщина, которая узнала, что завтрашний день будет отличаться от предыдущих, что придется, наверное, искать в жизни новую опору?

Нет! Страх вызывал сам Роже. Потому что его слова и жесты не соответствовали его прошлому, резко отличались от всего, что Мегрэ знал о его характере.

Это спокойствие не было позой. Он действительно был спокоен, как человек, который…

— Дайте мне ваш револьвер! — вдруг приказал комиссар.

Молодой человек, вынув револьвер из кармана брюк, с едва уловимой улыбкой протянул его Мегрэ.

— Вы обещаете мне, что…

Мегрэ не закончил фразы, увидев, что Селина готова закричать от ужаса. Она ничего не понимала. Но чувствовала, что случилось нечто страшное.

Глаза Роже иронически улыбались.

Мегрэ, которому больше нечего было здесь делать, удалился, стукнувшись выходя о косяк двери и едва не выругавшись с досады.

На улице его веселое настроение пропало. Мегрэ чувствовал себя не в своей тарелке, так всегда бывает, когда внезапно перестаешь что-либо понимать.

Он вернулся в отель, потому что забыл спросить новый адрес Нины.

— Не знаю, — сказал портье. — Она заплатила за комнату и ушла с чемоданом. Даже такси не вызвала.

Должно быть, выбрала отель подешевле в этом же квартале.

— Скажите, если… если в доме случится что-либо… нечто неожиданное, то я просил бы вас сообщить лично мне в уголовную полицию… Комиссару Мегрэ.

Мегрэ был недоволен собой за эту просьбу. Что могло бы произойти? Он все думал о двухстах франках в бумажнике, об испуганном взгляде Селины.

Спустя четверть часа он вошел в «Мулен-Бле» через служебный вход.

На сцене шестеро женщин, которые мерзли, несмотря на то что были в пальто, без конца повторяли одно и то же па — па до смешного простое, — тогда как толстенький человечек надрывался, давая им такт.