Жорж Сименон - Мегрэ в Нью-Йорке

В доме, в отличие от французских домов, привратницы не было, и это усложняло задачу комиссара. Нигде никакого списка жильцов, только в коридоре первого этажа коричневые почтовые ящики с номерами, некоторые — с пожелтевшими визитными карточками или с фамилиями, кое-как выгравированными на металлических пластинках.

Было десять утра — самое подходящее время, чтобы представить себе образ жизни этой трущобы. Чуть ли не каждая вторая дверь стояла настежь. В комнатах виднелись еще не причесанные женщины, занимавшиеся хозяйством, купавшие детишек, стряхивавшие в окна коврики сомнительной чистоты.

— Простите…

На него смотрели недоверчиво. За кого могли принимать этого высокого человека в тяжелом пальто и в шляпе, которую, разговаривая с женщинами, он всегда снимал? Наверное, за страхового агента или коммивояжера, предлагающего пылесосы новой марки. Он говорил с очень сильным акцентом, но это никого не удивляло; здесь жили не только недавно приехавшие итальянцы, но и поляки. И, похоже, чехи.

— Вы не знаете, живут еще в этом доме какие-нибудь люди, которые поселились здесь лет тридцать тому назад?

В ответ люди морщили лоб, потому что такого вопроса никак не ожидали. В Париже, например, на Монмартре или в квартале, где жил Мегрэ, наверно, не было дома, где он сразу же не нашел бы какой-нибудь старушки, или старичка, или супружеской четы, обосновавшейся там лет тридцать — сорок тому назад.

А тут ему отвечали:

— Мы здесь всего полгода…

Или год, или два. Максимум четыре.

Инстинктивно, сам не зная зачем, он задерживался перед раскрытыми дверями, заглядевшись на убогую кухню, в которую впихнули кровать, или в комнату, где жило четыре-пять человек Редко попадались люди, которые знали жильцов другого этажа. За Мегрэ увязались трое детей, старшему из них на вид было лет восемь — он, наверно, болел свинкой, судя по тому, что носил толстый компресс. Вскоре мальчуган осмелел и теперь уже опережал Мегрэ.

— Этот господин хочет знать, не живете ли вы здесь тридцать лет.

Мегрэ видел стариков, сидевших в креслах у окон, иногда подле клетки с канарейками; этих старикашек иммигранты вызывали из Европы, как только находили «job»[5]. Некоторые из них не знали по-английски ни слова.

— Я хотел бы узнать…

Широкие лестничные площадки представляли собой своего рода нейтральную территорию, куда сваливали все, что оказывалось ненужным; на площадке третьего этажа стирала худая рыжая женщина.

Именно здесь, в этих клетушках, обосновались по приезде в Нью-Йорк «J and J», и здесь Маленький Джон, который занимает ныне роскошные апартаменты в «Сент-Рейджи», жил несколько месяцев, а быть может и лет.

Было трудно представить, что на столь малом пространстве может вместиться столько людей, и все же духоты не чувствовалось; зато здесь больше, чем где бы то ни было, ощущалось безнадежное одиночество.

Доказательством тому служили молочные бутылки. На четвертом этаже Мегрэ остановился у одной из дверей, перед которой на коврике выстроились восемь полных бутылок с молоком.

Он хотел было обратиться с вопросом к мальчишке, который стал его добровольным чичероне, но как раз в эту минуту из соседней квартиры вышел мужчина лет пятидесяти.

— Вы не знаете, кто здесь живет?

Человек молча пожал плечами, как бы говоря, что это его не касается.

— Откуда мне знать?

— Мужчина или женщина?

— Кажется, мужчина.

— Старик?

— Смотря что вы называете старостью. Пожалуй, моих лет… Нет, не знаю. Он переехал в этот дом всего месяц назад.

Какой он был национальности, откуда приехал — это никого не интересовало, и его сосед, не обращая внимания на бутылки с молоком, начал спускаться по лестнице; тревожно оглянувшись на странного посетителя, задававшего нелепые вопросы, он отправился по своим делам.

Может быть, жилец этой комнаты уехал куда-то, забыв предупредить молочника? Допустим. Но ведь люди, живущие в такой казарме, — бедняки, у которых каждый грош на счету. Может быть, он там, за дверью? Живой или мертвый, больной или умирающий, он будет там лежать, и никому не придет в голову позаботиться о нем.

А побеспокоился бы кто-нибудь о нем, если бы он кричал, звал на помощь?

Где-то упражнялся на скрипке ребенок. Было почти невыносимо слышать одну и ту же фальшивую фразу, повторявшуюся до бесконечности, понимать, что этот неповоротливый смычок способен извлечь из инструмента только одну жалобную ноту.

Последний этаж.

— Простите, сударыня, не знаете ли вы в этом доме кого-нибудь, кто…

Ему рассказали про какую-то старуху; по слухам, она жила здесь долго и умерла два месяца назад, когда поднималась по лестнице, держа в руках сумку с продуктами. Но, может быть, она не прожила здесь тридцати лет?

В конце концов Мегрэ почувствовал, что его стесняет этот мальчик, преисполненный самых благих намерений и не отводивший от него испытующего взгляда, словно он пытался разгадать тайну этого иностранца, неожиданно возникшего в его мире.

Ладно! Пора было спускаться. Мегрэ остановился раскурить трубку, а сам продолжал вбирать в себя здешнюю атмосферу; он представлял себе молодого человека, белокурого, щуплого, — он поднимался по этой самой лестнице со скрипкой под мышкой, а другой, волосы у которого уже поредели, играл на кларнете, сидя у окна и глядя на улицу.

— Хэлло!

Мегрэ нахмурился. Должно быть, он изрядно переменился в лице, потому что человек, который поднимался ему навстречу, — а это, конечно, был О'Брайен, — только улыбнулся ласково и тонко, как улыбаются рыжие, и звонко расхохотался.

Из какой-то странной стыдливости Мегрэ смутился и неловко пробурчал:

— Я думал, вы не занимаетесь этим делом.

— А кто вам сказал, что занимаюсь?

— Не скажете ли вы, что пришли навестить родню?

— Primo[6], ничего невозможного в этом не было бы — родня бывает разная.

Капитан был в хорошем настроении. Понял ли он, зачем Мегрэ пришел в этот дом? Во всяком случае, ему стало ясно, что у его французского коллеги сегодня утром были какие-то переживания; это его тронуло, и он смотрел на Мегрэ более дружески, чем обычно.

— Не буду с вами хитрить. Я искал вас. Пойдемте отсюда.

Мегрэ уже спустился этажом ниже, но вдруг спохватился, поднялся на несколько ступенек и дал серебряную монетку мальчику, который не подумал сказать «спасибо».

— Ну как, начали уже понимать, что за город Нью-Йорк? Бьюсь об заклад, сегодня утром вы разобрались в нем лучше, чем если бы целый месяц провели в «Сент-Рейджи» или в «Уолдорфе».

Оба машинально остановились на пороге и поглядели на лавчонку напротив, на портного, сына старика Анджелине, который орудовал утюгом, — у бедняков нет времени предаваться скорби.

Машина с эмблемой полиции остановилась в нескольких метрах от них.

— Я зашел к вам в гостиницу. Мне сказали, что вы рано ушли, и я сообразил, что найду вас здесь. Не думал только, что придется подниматься на пятый этаж.

Легчайший укол иронии, намек на то, что он обнаружил в этом тучном французском комиссаре некоторую чувствительность, пожалуй, даже сентиментальность.

— Если бы у вас были привратницы, как у нас, мне не надо было бы топать по всей лестнице.

— Вы думаете, что ограничились бы разговором с привратницей?

Они сели в машину.

— Куда поедем?

— Куда хотите. Сейчас это уже не имеет значения. Просто подвезу вас поближе к центру, чтобы этот квартал не омрачал вам настроение.

О'Брайен закурил трубку. Машина тронулась.

— Должен сообщить вам неприятную новость, дорогой комиссар.

Почему в голосе капитана чувствовалось нескрываемое удовлетворение?

— Жан Мора нашелся.

Нахмурив брови, Мегрэ повернулся и бросил на него пристальный взгляд.

— Неужели это ваши люди…

— Э, бросьте! Не будьте завистливым.

— Тут не зависть…

— А что?

— Просто это не согласуется со всем остальным, — закончил Мегрэ вполголоса, как бы про себя. — Нет. Тут что-то не то.

— Вот как! Неужели?

— А что, собственно, вас удивляет?

— Ничего. Скажите, что вы об этом думаете?

— Ничего я не думаю. Но если Жан Мора снова появился, если он жив…

О'Брайен кивнул головой.

— …то бьюсь об заклад, что он просто-напросто очутился вместе с отцом и Мак-Джиллом в «Сент-Рейджи».

— Браво, Мегрэ! Именно так оно и было. Несмотря на свободу личности, о которой я говорил вам, у нас все же есть кое-какие способы расследования, особенно если дело касается такой гостиницы, как «Сент-Рейджи». Так вот, сегодня утром в номер Маленького Джона был заказан лишний завтрак. Жан Мора был там — его поместили в большой спальне, которая находится перед кабинетом его отца.

— Его не допрашивали?

— Вы забываете, что у нас нет оснований для допроса. Ни один федеральный или еще какой-нибудь закон не обязывает пассажиров сразу же по прибытии бросаться в объятия отцов, а отец к тому же не сообщил в полицию об исчезновении сына.