Жорж Сименон - Висельник из Сен-Фольена

Клейн.

— Могу я видеть госпожу Клейн? — спросил Мегрэ у женщины, моющей порог дома.

— Она умерла пять лет тому назад.

— А ее сын?

— Умер раньше ее. Он плохо кончил. Повесился.

От нее же Мегрэ узнал, что отец Клейна был штейгером, работал в угольных копях, мать его ютилась в маленькой мансарде дома, остальные комнаты дома она сдавала внаем.

— В шестое полицейское отделение, — приказал комиссар шоферу такси.

Полицейский Лагас с трудом вспомнил подробности дела.

— Лил дождь… Одежда его намокла, рыжие волосы закрывали лицо…

— Вы не припомните… Клейн был высокого роста?

— Нет, скорее маленького…

Комиссар направился в жандармерию и провел там около часа в канцелярии, пропахшей острым запахом кожи и лошадей.

— Если ему тогда было двадцать лет, то он должен был проходить военную подготовку… Вы говорите Клейн, на букву «К»?

В папке освобожденных от военной службы на тринадцатом листе значилось: «Рост 1 метр 55 сантиметров. Объем груди 80 сантиметров. Диагноз: слабые легкие».

Единственный результат утреннего похода совершенно очевидно доказал, что костюм «Б» не принадлежал Клейну.

«А все-таки есть какая-то зависимость между этими самоубийствами», — подумал Мегрэ.

Подъехав по набережной к церкви, Мегрэ принялся внимательно ее рассматривать. Она стояла на обширной земляной насыпи. По правую и по левую сторону от нее открывался вид на бульвар, застроенный многоэтажными домами такой лее, как и церковь, современной архитектуры.

Проходя мимо писчебумажного магазина, Мегрэ увидел в витрине цветную фотографию старинной церкви, низенькой, коренастой, совершенно почерневшей от времени, одно крыло у нее было подперто брусьями. Около церквушки ютились низкие грязные лачуги с покосившимися стенами. Все вместе создавало впечатление средневековья.

Узенькими улочками Мегрэ наконец добрел до улицы Пот-о-Нуар с ее тошнотворным запахом. По мостовой протекал мутный мыльный ручей, берущий свое начало на расположенном неподалеку мыловаренном заводе. На порогах домов играли чумазые дети. Здесь, несмотря на солнечный день, было почти темно, яркие лучи солнца еле проникали на узкую, как трубу, улочку. На закопченых домах невозможно было разглядеть цифры номеров, и комиссару пришлось спросить, где находится дом номер семь. Ему указали на дом, со двора которого доносился шум электрической пилы и рубанка. Здесь помещалась столярная мастерская. В ее открытых настежь дверях у верстаков работали трое мужчин. На железной печурке на слабом огне тихонько кипел котелок со столярным клеем. Один из рабочих, подняв голову, вынул изо рта погасший окурок и с любопытством оглядел посетителя.

— Скажите, пожалуйста, не знаете ли вы, где здесь когда-то жил Клейн?

Человек, показав пальцем в сторону темной лестницы, пробурчал:

— Поднимитесь на самый верх, там уже кто-то есть.

— Новый жилец?

— Поднимитесь и увидите… второй этаж… ошибиться нельзя, лестница ведет только в эту квартиру.

На лестнице было темно, через несколько ступенек перила оборвались. Комиссар зажег спичку и увидел перед собой дверь без замка и дверной ручки. В замочную скважину была продета веревка. Засунув руку в карман, где лежал револьвер, он толкнул дверь и остановился на пороге. В углу, прислонившись к стене, стоял Ван Дамм, смотревший на него испуганным и удивленным взглядом.

— Не находите ли вы, что нам пора поговорить начистоту? — произнес резким голосом комиссар.

Ван Дамм молчал.

Помещение было старинной архитектуры. Возможно, что когда-то предназначалось под монастырскую келью, казарму или гостиную. Пол в комнате был наполовину дощатым, наполовину выложен неровными каменными плитами, такими плитами обычно в старину укладывали полы в монастырях и часовнях. Стены были оштукатурены, треугольники из красно-бурого кирпича служили отделкой для оконных проемов. В окна были видны неровные кровли соседних крыш с коньками и водосточными трубами.

На полу в беспорядке валялись заготовки стульев, крышки для столов, дверь с выбитой из рамы филенкой, котелок с клеем, поломанный рубанок и пила с выломанными зубьями. В противоположном углу, под висящим в потолке фонарем, стоял матрац с продавленными пружинами. Он был небрежно застлан куском старинной индийской ткани. Такую иногда удается купить у торговцев случайными вещами. Стены были увешаны цветными картинками, копиями фресок и карандашными рисунками с изображением искаженных лиц и гримасничающих фигур. Внизу под ними висел плакат: «Да здравствует Сатана, творец Вселенной!» На полу валялась Библия с оторванным корешком, измятые наброски, эскизы, пожелтевшие листки бумаги, покрытые толстым слоем пыли. Над входной дверью выделялась надпись: «Добро пожаловать в логовище проклятых, осужденных на вечные муки!»

Жозеф Ван Дамм стоял неподвижно, держа руку в кармане пальто.

— Сколько?

— Что вы сказали? — спросил Мегрэ, подходя к груде измятых эскизов. Нагнувшись, он поднял один из них, на нем была изображена обнаженная девушка, красиво сложенная, с вульгарными чертами лица и растрепанными волосами.

— Я предлагаю вам пятьдесят тысяч франков?.. Сто?..

Мегрэ посмотрел на него с любопытством. Вам Дамм с плохо скрываемой дрожью в голосе продолжал выкрикивать:

— Полтораста тысяч… Двести…

Мегрэ молча продолжал разбирать валяющиеся на полу бумаги, раскладывая их по кучкам и откладывая в сторону листки с изображением обнаженной девушки. На одном этюде художник изобразил ее задрапированной в кусок той самой ткани, которая сейчас покрывала диван, на другом она была лишь в черных чулках. На заднем плане был нарисован череп. Мегрэ вспомнил, что видел уже этот череп на портрете Жефа Ломбара. Чуть заметная нить робко протянулась между событиями прошлого и сегодняшним днем. Продолжая лихорадочно рыться в груде эскизов, комиссар наткнулся на портрет молодого человека с длинными волосами, как две капли воды похожего на Жана Лекока Д'Арневиля, самоубийцу из гостиницы в Бремене, так и не успевшего съесть свои жалкие булочки с сосисками.

— Двести тысяч франков!.. — и он деловито прибавил тоном человека, который даже в такой момент не забывает о разнице биржевого курса. — Французских франков, французских! Слышите, комиссар?

В его молящем голосе появились раздраженные нотки.

— Еще есть время… мы находимся в Бельгии, вам не придется улаживать никаких формальностей… официальное дело еще не заведено. Никто ничего не узнает… Наконец я прошу у вас отсрочки только на один месяц.

— Значит, это произошло в декабре?

— Что вы хотите этим сказать…

— Сейчас ноябрь, в феврале исполнится десять лет, как Клейн повесился, и вы просите месяц отсрочки.

— Не понимаю…

— Неужели!

Можно было сойти с ума при виде того, как Мегрэ спокойно перебирает старые бумаги.

— Вы прекрасно все понимаете, Ван Дамм. Бели считать, что Клейн был убит, то срок давности по этому делу истечет в феврале. Это не значит, что я высказываю такое предположение, просто на этом примере видно, что то, что вы всячески пытаетесь скрыть, случилось в декабре.

— Вам все равно ничего не удастся раскрыть, комиссар, — устало произнес Ван Дамм.

— Тогда чего вы боитесь? — спросил Мегрэ, отодвигая диван, под которым не оказалось ничего, кроме густого слоя пыли.

— Двести тысяч французских франков. Я могу сейчас же написать вам чек на эту сумму.

— Вы что, хотите, чтобы я вам дал пощечину?

Это было сказано таким грубым голосом, что Ван Дамм невольно поднял руки, пытаясь заслонить лицо. При этом у него из кармана показалась рукоятка револьвера. Поняв, что Мегрэ это заметил, он выхватил его и направил на комиссара с явным намерением разрядить всю обойму..

— Бросьте это, — грозно сказал комиссар. Пальцы Ван Дамма разлезлись, пистолет упал на пол. Мегрэ, повернувшись к нему спиной, продолжал рыться в груде разношерстных вещей.

— Скажите, Ван Дамм…

Почувствовав что-то необычное в его молчании, Мегрэ обернулся. Ван Дамм пальцами вытирал влажные от слез щеки.

— Вы плачете?

— Я?! — это было сказано очень насмешливо и воинственно.

— В каком роде войск вы служили?

Тот ничего не понял, но, готовый ухватиться за любой луч надежды, ответил:

— В школе унтер-офицеров запаса.

— Пехотинец?

— Кавалерист…

— Иначе говоря, ваш рост колеблется между 165 и 170 сантиметрами. Весили вы в то время килограммов 70. Вы сильно потолстели с тех пор.

Мегрэ отодвинул в сторону стул. Под ним валялось несколько черновиков письма, на которых была написана одна и та же фраза: «Мой дорогой, старый друг!» При этом он искоса следил за Ван Даммом, который вдруг, переменившись в лице, испуганно закричал: