Г. Китинг - Новые приключения Шерлока Холмса (антология)

С этим я спорить не стал, хотя и испытывал определенные сомнения по поводу наших шансов на успех. Заглянув к принцу, я увидел, что он пытается встать с постели, и вколол ему очередную дозу морфия.

Это его быстро успокоило. Однако время от времени приступы возобновлялись: его тело сводило судорогой, взгляд начинал беспокойно метаться по комнате, и принц хрипло стонал «Ну где же… где… где…», насколько ему хватало дыхания. Эти симптомы исчезли после второй инъекции. Принц дышал с трудом, лицо его покраснело еще больше. Он весь горел. Хорошо это было или плохо, но он приближался к кульминационной, кризисной точке болезни.

Без Ганса я бы в эти часы не справился. Он беспрекословно выполнял любые мои приказания. И хотя казалось, ничто не способно помочь больному, я все же решил прибегнуть к простому испытанному средству — на протяжении часа попеременно ставить ему на грудь и поясницу горячие и холодные примочки.

Если Ганс не был занят сменой примочек, то стоял у постели своего господина, внимательно следя за каждым его движением и прислушиваясь к каждому стону. Я же уснул в кресле у камина; и если наяву я думал только о пациенте, то во сне меня одолевали бесконечные ряды согласных букв.

Первые буквы письма значили «Принц Макс». Но что же тогда скрывали остальные буквы первой строчки — «BFDRCSTCN»? Я никак не мог обнаружить в послании зашифрованное имя или титул кайзера, хотя мне казалось, что поведение внука королевы Виктории должно было стать главной темой письма.

А ведь пока он не взглянет правде в глаза и не признает безоговорочное поражение Германии и пока военные не откажутся от истового исполнения присяги на верность (похвальное поведение, вот если бы еще человек, которому принесли присягу, ее стоил!), война не окончится и будет терзать нас еще долгие недели, если не месяцы. А значит, на каждом фронтовом медпункте будут проливаться реки крови — и это будет кровь тех счастливчиков, что не умерли сразу и были в состоянии выдержать дорогу до медицинских оазисов.

Где-то ближе к вечеру я зашел в кабинет, чтобы сообщить о ходе болезни Холмсу: принц продолжал бороться за жизнь. Для него, как и для всего нашего мира, настал самый темный час, и до рассвета было еще далеко. Холмс все так же сидел за столом, склонившись над заполненным буквами листком. Над ним висело голубое облако дыма — Холмс курил трубку. Я вернулся к принцу.

Вечером, после очередной смены горячих и холодных примочек, дыхание принца немного выровнялось. Неужели можно надеяться, что вскоре он будет в силах, хоть и немного, помочь Холмсу? Посмею ли я толкнуть своего пациента на такой шаг? Я решил, что риск того не стоит: принц был слишком тяжело болен, а моя вера в Холмса — слишком велика. Вместо того чтобы растолкать принца, я ввел ему очередную дозу морфия.

Когда утром рассвет отбросил голубую тень на беспросветную тьму ночи, меня разбудил Ганс. По его морщинистому лицу бежали слезы, и это были слезы радости. Он провел меня к постели принца. Забытье, вызванное морфием, перешло в здоровый сон — грудь принца равномерно поднималась и опускалась, потрескавшиеся губы приобрели нормальный розовый оттенок. Канцлер не торопился умирать.

Я поспешил сообщить радостные вести Холмсу, но обнаружил, что ни в кабинете, ни в соседних комнатах никого нет. Караульный в приемной сообщил мне, что «тот английский герр» ушел, причем несколько часов назад.

Добрый ли это знак? Или наоборот? Этого не знал никто.

Спустя пару часов принц очнулся — ослабевший и, как всякий оправившийся после тяжкой болезни человек, не склонный задавать о ней какие-либо вопросы. Я собирался заказать ему тарелку жидкой овсянки, но Ганс заявил, что такого у них в доме не водится: принц терпеть не мог овсянку. Ганс добавил, что немедленно велит испечь свежий хлеб и подаст его господину с молоком и медом.

— Можно мне еще кофе, пожалуйста? — пробормотал принц, благодарно взглянув на верного старого слугу.

Я не видел никаких причин, мешавших ему выпить чашечку, и потому согласно кивнул. Когда в спальню без стука вошел Холмс, я как раз наслаждался свежайшими сэндвичами.

— Рад видеть, что вам уже лучше, ваше высочество, — как всегда спокойно сказал Холмс принцу Максу. — Могу я включить ваш радиоприемник? Вскоре будут передавать сообщение из королевского дворца.

Замерев, словно статуи, мы ждали. Несколько секунд показались нам долгими годами. Вдруг музыка — одна из мрачнейших композиций Баха, если я не ошибаюсь, — резко оборвалась, и негромко заговорил ведущий. Он объявил, что рейхсканцлер Германии, принц Макс Баденский, только что сделал заявление: его величество кайзер Вильгельм II отрекся от власти, и ради установления мира все кронпринцы отказались от претензий на трон.

Принц Макс и Холмс обменялись долгими понимающими взглядами.

— Значит, — с едва заметным вздохом наконец произнес принц, — его величество и с вами не согласился встретиться. Даже в такой ситуации.

— Ну а чего еще вы ждали от человека, который никогда не воевал, но тем не менее щеголяет в огромной золотой каске? — со всей горечью, скопившейся во мне за четыре года войны, спросил я.

— Доктор Ватсон, вы говорите как истинный англичанин, — улыбнулся принц. — Мистер Холмс, я крайне благодарен вам за то, что вы сделали. Боюсь, у меня не хватило бы на это духу. Хоть сейчас я и вижу, что это было совершенно необходимо.

— А я думаю, вполне хватило бы, — ответил Холмс. — Особенно если бы вы видели недовольство простых людей и все-таки успели прочитать письмо от президента Вильсона.

В усталых глазах принца мелькнула тень болезненного воспоминания.

— Я спросил его, на каких условиях они готовы закончить войну, и только-только получил ответ. Это я помню. Правда, я так и не успел расшифровать письмо, потому что ко мне пришел граф. Значит, мистер Холмс, вы все же нашли к нему ключ? И где же он был?

— Боюсь, ваше высочество, в кармане у графа Гоффенштейна.

Принц всплеснул ослабевшими руками:

— Знаете, а я не удивлен. Мы с ним никогда не были особенно близки, а тут он вдруг на прощание принялся трясти мне руку, да так усердно, так сердечно! Разумеется, только для того, чтобы стащить листок с ключом, который я положил на стол под промокательную бумагу. Но как же вам удалось расшифровать письмо, мистер Холмс?

— С большим трудом, ваше высочество. С куда большим, чем я рассчитывал. Вы знаете, что суть разгадки такого шифра состоит в том, чтобы, добавляя по необходимости гласные, перебрать все возможные сочетания букв, пока не получатся слова.

Первое слово, которое мне удалось найти, — «score», и тут же я распознал слово «fourscore»[94]. Мне показалось странным, что президент Вильсон пишет столь архаичным языком, но другого слова из первых букв у меня не складывалось. Затем я понял, что буквы, написанные лишь для маскировки, выбраны не наугад. За ними скрывались слова, которые президент Соединенных Штатов обращает не к вам, ваше высочество, но которые тем не менее много для него значат. Что же может начинаться со слов «восемь десятков», что было бы важно такому человеку в это сложное время?

— «Восемь десятков и семь лет назад, — вдруг заговорил принц Макс, — наши отцы образовали на этом континенте новую нацию…»

— «…зачатую в свободе», — закончил за него Холмс.

— Это же начало Геттисбергской речи Линкольна! — воскликнул я.

— Если бы я был в себе, я бы сразу вам это сказал и сэкономил бы вам уйму времени, — грустно заметил принц.

— Это ведь от вас не зависело, ваше высочество. Я вычеркнул из послания те согласные, что образуют цитату из речи Линкольна, и получил ответ президента на ваш вопрос о том, что же нужно, чтобы закончить войну: BDCTNWTHTSCCSSN… Вставив гласные, получаем: ABDICATION WITHOUT SUCCESSION, RENEWED ALLIED ATTACK IMMINENT. PROMPT REPLY VITAL[95].

— Срочно! — ахнул принц. — А я лежал в постели и бредил! Мистер Холмс, весь мир перед вами в неоплатном долгу. Скажите, а у вас не возникло проблем с начальником радиостанции? Он сразу поверил, что приказ исходит от меня лично?

— О, не волнуйтесь. У меня везде есть друзья, — туманно ответил Холмс. — Кроме того, я взял на себя смелость воспользоваться гербовой бумагой вашего высочества, — добавил он.

Я не сомневался, что мой друг, обладатель множества талантов, кроме всего прочего еще и подделал почерк принца.

— Когда я последний раз пытался связаться с кайзером, — печально заговорил принц Макс, — мне передали, что он не может со мной повидаться, так как уже семь вечера, а он и так опаздывает — никак не успевает переодеться к ужину. Время, чтобы что-то изменить, было упущено. Боюсь, для всей моей страны слишком многое было упущено. Какое сегодня число, мистер Холмс?

— Десятое ноября, ваше высочество. Думаю, завтра все закончится.