Жорж Сименон - Преступление в Голландии

На маленькой пустой сцене — накрытый зеленым сукном стол и стул.

Винанды были одеты по-праздничному. Они строго выполнили все инструкции, приведя с собой и детей. Ужинали они явно второпях и, чтобы прийти вовремя, столовую бросили в беспорядке.

Войдя в зал, Винанд снял шляпу, поискал глазами, с кем поздороваться, и после робкой попытки направиться к профессору отвел свое семейство в угол, где молча стал ждать. Его пристежной воротничок был чересчур высок, а галстук плохо повязан.

Сразу за ними пришел Корнелиус Баренс, бледный, нервный, готовый удрать при первой возможности. Ему тоже хотелось к кому-нибудь присоединиться, образовать группу, но он не осмелился и нашел себе место около сваленных в кучу стульев.

Инспектор Пейпекамп привел Остинга, чей тяжелый взгляд давил на Мегрэ. Последними появились г-жа Попинга и Ани. Стремительно войдя, они на секунду остановились и направились к расставленным стульям.

— Сходите за Бетье, — попросил Мегрэ инспектора. — Один из полицейских пусть останется с Ливенсом и Остингом — их не было здесь в день трагедии. Они понадобятся нам позже, а пока могут перебраться в центр зала.

Когда Бетье спустилась, сначала смущаясь, а потом при виде Ани и г-жи Попинга сумев в порыве гордости взять себя в руки, все затаили дыхание.

Это случилось не от драматичности ситуации, она не была таковой и скорее вызывала недоумение — горстка людей в огромном пустом зале, освещенном одной-единственной лампой.

С трудом верилось, что всего лишь несколько дней назад именитые граждане Делфзейла платили за право присутствовать в этом зале, церемонно входили сюда, расфранченные, обменивались улыбками, рукопожатиями, рассаживались, аплодировали, приветствуя Жана Дюкло.

Но сейчас складывалось впечатление, будто тот же спектакль смотрят в перевернутую подзорную трубу.

Из-за томительного ожидания, неясности происходящего лица людей не выражали ни беспокойства, ни скорби.

Здесь было совсем другое — тусклые пустые глаза, напряженные растерянные лица.

От недостатка света все казались какими-то серыми, даже в Бетье не осталось ничего привлекательного.

Никакой торжественности, никакого размаха. Все вызывало жалость или усмешку.

На улице тихо собирались жители городка: к концу дня разнесся слух — что-то должно произойти. Но никто не подозревал, насколько грустное предстоит зрелище.

Мегрэ подошел к г-же Попинга.

— Будьте добры занять то же самое место, как в тот вечер.

Всего лишь несколько часов назад у себя дома она казалась трогательной — и вот все кончилось. Постаревшая. В плохо сшитом — одно плечо выше другого — костюме.

Большие ноги. На шее, под ухом, шрам.

Еще хуже дело обстояло с Ани. Ее лицо никогда не было столь асимметричным. В тесном, немыслимом наряде и дурного вкуса шляпе она выглядела нелепо.

Г-жа Попинга села в середине первого ряда, предназначенного для почетных гостей. В тот день, при полном освещении, когда весь Делфзейл находился за ее спиной, она, должно быть, покрылась румянцем от гордости и удовольствия.

— Кто был рядом с вами?

— Директор мореходного училища.

— А с другой стороны?

— Господин Винанд.

Винанда попросили занять это место. Не снимая пальто, он неловко сел и отвернулся.

— Где сидела госпожа Винанд?

— С краю, вместе с детьми.

— А Бетье?

Девушка сама отправилась на свое место, стул между нею и Ани остался незанятым — стул Конрада Попинги.

Пейпекамп, смущенный, растерянный и явно обеспокоенный, держался в стороне. Жан Дюкло ждал указаний.

— Поднимитесь на сцену, — обратился к нему Мегрэ.

Пожалуй, именно Дюкло потерял больше всех. Глядя на профессора, тощего, плохо одетого, трудно было представить, что когда-то десятки людей стремились его послушать.

Стояла тишина, такая же тягостная, как и падавший с потолка сконцентрированный, но недостаточный свет. В глубине зала, выражая всеобщее замешательство, покашливал Бас.

Да и сам Мегрэ проявлял признаки беспокойства. Он осмотрел мизансцену. Его суровый взгляд переходил с одного персонажа на другой, останавливался на мельчайших деталях, на позе Бетье, на слишком длинной юбке Ани, на неухоженных ногтях Дюкло, который один за столиком пытался сохранить невозмутимый вид.

— Сколько продолжалась лекция?

— Минут сорок пять.

— Вы читали доклад?

— Что вы! Я делаю его уже в двадцатый раз и даже не пользуюсь записями.

— Значит, смотрели в зал.

Мегрэ сел между Бетье и Ани. Стулья стояли слишком близко друг к другу, и колено комиссара коснулось колена Бетье.

— Когда закончился вечер?

— Около девяти, потому что перед лекцией какая-то девушка играла на рояле.

Рояль все так же был открыт, на пюпитре — полонез Шопена. Г-жа Попинга покусывала платок. Копошился Остинг — он все время стучал ногами по полу, посыпанному опилками.

Было начало девятого. Мегрэ встал и принялся ходить.

— Не могли бы вы, господин Дюкло, сделать резюме вашей лекции?

Но Дюкло молчал, не решаясь заговорить. Вернее, он готовился к пересказу своего доклада. Прокашлявшись, профессор начал:

— Не имея намерений оскорбить почтенную публику Делфзейла…

— Простите! Вы говорили о криминологии. В каком смысле?

— Об ответственности преступников.

— И утверждали…

— Что именно общество должно нести ответственность за те ошибки, которые в нем совершаются и которые называются преступлениями. Мы устроили жизнь для блага всех. Мы создали общественные классы, и каждый индивид обязан входить в один из них…

Говоря, он смотрел на зеленое сукно. Голосу его не хватало четкости.

— Достаточно! — пробурчал Мегрэ. — Что дальше, я знаю. Но есть исключения: больные и неприспособленные люди, которые сталкиваются с непреодолимыми преградами. Всеми отвергнутые, они опускаются до преступлений.

Примерно так, да? Не ново. И выводы: нужны не тюрьмы, а центры перевоспитания, больницы, дома отдыха, поликлиники.

Нахмурясь, Дюкло молчал.

— Короче, вы говорили об этом сорок пять минут, привели несколько ярких примеров, цитировали Ломброзо, Фрейда и компанию.

Он посмотрел на часы и обратился — в первую очередь — к сидящим.

— Прошу вас потерпеть еще немного.

В это время один из детей Винандов заплакал. Мать, нервничая, встряхнула его, попыталась успокоить. Увидев, что ей это не удается, Винанд взял малыша на колени и стал ласково гладить, потом, чтобы заставить замолчать, ущипнул за руку.

Только пустой стул между Ани и Бетье напоминал о драме. И какой! Неужели Бетье, девушка с чистым, но простеньким личиком, могла посеять раздор в семье?

Красивые, соблазнительные груди девятнадцатилетней девушки, чуть подрагивающие, как живые, под шелковой блузкой, — вот единственное, что привлекало в ней, что являлось очарованием этой сцены, подчеркивая истину, возвращая события к их первоистоку.

Немного дальше сидела г-жа Попинга, у которой даже в девятнадцать лет не было ничего подобного; строгая темная одежда скрывала все ее плотские прелести.

Затем Ани, угловатая, некрасивая, плоскогрудая и загадочная.

Попинга, кутила Попинга с его жаждой прекрасного, повстречал Бетье. Он не видел лица девушки, ее фарфоровых глаз, а главное — не разгадал ее желания убежать, которое скрывалось за кукольным личиком.

Он видел лишь эту трепещущую грудь, это здоровое притягательное тело.

Г-жа Винанд была не просто женщиной, она была матерью, хозяйкой и сейчас утирала нос уставшему плакать ребенку.

— Мне оставаться здесь? — спросил со сцены Жан Дюкло.

— Пожалуйста.

Мегрэ подошел к Пейпекампу и что-то сказал ему на ухо, после чего полицейский из Гронингена ушел вместе с Остингом.

В кафе мужчины играли на бильярде, слышался стук шаров.

А в зале присутствующие затаили дыхание, словно во время спиритического сеанса или в ожидании чего-то ужасного. Только Ани вдруг решилась встать и, поколебавшись, сказала:

— Зачем все это? Это… это…

— Пора! Простите. Где Баренс?

Мегрэ забыл о нем. Баренса нашли в другом конце зала.

Он стоял, прислонясь к стене.

— Почему вы здесь?

— Вы же сами сказали — как в тот вечер.

Глаза его бегали, голос прерывался.

— В тот вечер я сидел на местах за пятьдесят центов, вместе с другими воспитанниками.

Он больше не интересовал Мегрэ. Комиссар открыл дверь, ведущую на улицу через отдельный вход, минуя кафе. Несколько человек ждали в темноте.

— Вероятно, после лекции у сцены столпились зрители: директор школы, пастор, местные знаменитости, поздравляющие оратора…

Никто не ответил, но этих слов оказалось вполне достаточно, чтобы представить картину: потянувшаяся к выходу публика, грохот стульев, обрывки фраз и около сцены — рукопожатия, благодарности.

Зал опустел. Последняя группа направилась к дверям.