Жорж Сименон - Плюшевый мишка

Элианы не было видно ни в большой гостиной, ни в соседней, маленькой, где Ламбер и два его гостя, сидя в больших креслах, были заняты серьезным разговором. Они курили сигары, не обращая внимания на общество. С таким же успехом они могли бы встретиться в рабочем кабинете. И действительно – словно по негласному приказу, вокруг них установилась зона тишины и спокойствия.

Шабо встретился взглядом с женой, но она ничуть не смутилась оттого, что ее застали врасплох за дружеской беседой с любовником дочери. Он не знал, что они настолько близки.

Филипп спросил:

– Ты знаешь его?

Шабо сказал, что не знает. Тот так и не встал.

– Мой шурин, знаменитый профессор Жан Шабо. Ну а что касается нашего друга – кто же его... Еще бы! Разумеется, кто же его не знает! Его знают везде! Здесь собрались одни знаменитости. Даже эти две женщины, от которых бросает в оторопь, что взгромоздились на табуреты у стойки, словно на насест, тоже чем-нибудь да прославились. Если только это не восковые манекены. Казалось, у них нет возраста, а лица размалеваны первыми попавшими под руку красками. Волосы цвета пакли, уложенные а-ля Мария-Антуанетта, вряд ли свои; в противном случае парикмахер сыграл с ними злую шутку.

Филипп зашептал:

– Не буду тебя представлять, они к этому часу обычно уже ничего не соображают. Но ты их, наверное, встречал в Каннах или в казино Довиля...

– Не встречал...

Впрочем, будучи на юге, он никогда не заезжал в Канны, а выбирал один из мелких спокойных портов между Марселем и Тулоном. Кроме того, как бы это ни выглядело смешно в глазах всех этих людей, он ни разу не был в казино Довиля.

– Это мать с дочерью, но их часто путают. Обе мертвецки пьяны. Впрочем, они и за стол сели уже хорошие.

Шабо пропускал все это мимо ушей. Не его дело. Его просили прийти он пришел. Но он не обязан притворяться, будто он с ними одного поля ягода.

– Они так называемые американки; дочь, насколько я помню, замужем за тракторным магнатом, он весь год живет в Детройте. По-французски они говорят так же свободно, как по-английски, только с сильным центральноевропейеким акцентом...

Не все ли ему равно? Они скорее внушали ему страх, эти женщины, с их сверкающими украшениями на груди, запястьях и пальцах, с остекленевшими глазами; они смотрели прямо перед собой, но, казалось, ничего не видели.

– В Штатах они почти не бывают...

Мимо проносили поднос, и Шабо чуть было не схватил бокал, но при Филиппе не осмелился.

– Графиня М.

Она уже протягивала ему округлую руку и с улыбкой шептала:

– Мы очень близко знакомы, не так ли, профессор?

Все-таки хотя бы одним связующим звеном оба мира соприкасались. Он никогда не видел ее такой, какой она была здесь, – сияющей и возбужденной. Для него она была испуганным жалким созданием, он часами разговаривал с ней, сидя в клинике у ее постели и держа ее за руку, прежде чем она решилась на операцию.

Он не знал, существует ли и существовал ли когдалибо граф. Единственный человек навещал ее в клинике под большим секретом: он пребывал в вечном страхе, что его узнают, поскольку был видным политическим деятелем, главой партии, дважды президентом совета в весьма давним президентом сената.

Он был стар и безобразен, с огромными бровями и пучками темной шерсти, вылезающими из ушей ж ноздрей.

Шабо заинтересовался только одним гостем, с которым его не познакомили и который, видимо, не входил ни в одну из групп. Никто не занимался им. Ему тоже было лет пятьдесят, та же манера одеваться, как у Шабо, в петлице – ленточка Почетного легиона; уже поэтому он никак не мог быть полицейским, наблюдающим за сохранностью дамских драгоценностей.

Все время один, он бродил из угла в угол. Много раз они встречались глазами, им хотелось заговорить друг с другом – словно они осознали, что принадлежат к одной породе.

Кто он? По какой таинственной причине его позвали, а потом предоставили самому себе? Из чувства приличия он делал вид, что прислушивается к разговору то тут, то там, разглядывал женские плечи, потом отходил в сторону, закуривал, искал, куда бы бросить спичку, и, не найдя, заталкивал ее обратно в коробок.

– Ну, теперь ты знаешь всех...

Не совсем так.

– Теперь ты знаешь всех, и я тебя покидаю. Тесть уже видел, что ты пришел, и, как только закончит с теми, наверняка захочет поговорить с тобой...

Конечно, так же бросили в одиночестве и незнакомца с ленточкой. И тот терпеливо ожидал, когда у хозяев найдется время, чтобы попросить его об услуге.

Филипп скользил от группы к группе с ловкостью затейника в увеселительном заведении. Уверенно и непринужденно. Так же легко он надевал бы людям на головы бумажные колпаки, а обнаружив соблазнительную плешь, похлопал бы по ней ради смеха.

Какой-то незнакомый молодой человек бросил ему в лицо:

– Ну как, профессор?

Этот тип даже не дал себе труда назвать его господином, чего не забывают делать ни Рюэ, ни Вейль, его коллеги.

– Довольны, что вашу дочь будут снимать в кино?

Может быть, для того его и пригласили? Тем более что преподаватель Элианы тоже здесь. Может быть, Ламбер финансирует фильм и хочет заручиться его согласием?

Ему хотелось уйти. Мимо проходил слуга с подносом, и Шабо взял бокал с жидкостью того же цвета, что и раньше. Всего лишь виски. Ему не полагается старый коньяк.

Наблюдая издали за человеком с орденской ленточкой, он подумал о матери, о ее ненависти к богачам. Когда кто-то неожиданно взял его за руку, он вздрогнул, обернулся и узнал свою жену. 1лаза ее блестели ярче, чем обычно. Все здесь, кроме него и его предположительного двойника, были явно в приподнятом настроении.

– У тебя все хорошо? – спросила она.

Этот вопрос, да еще брошенный на него взгляд с тем же выражением, с каким на него смотрели весь этот день, привели его в отчаяние, и ему захотелось ответить, что, напротив, все из рук вон плохо, что у него в кармане пистолет и что так и тянет пустить его в ход.

Вместо этого он сказал, не скрывая раздражения:

– А почему бы и нет?

– Тебе удалось хоть немного отдохнуть?

– Нет.

Обычно он говорил «да», даже если это было не так; устает он или отдыхает – это никого не касается.

– Тебе сказали, что Элиана будет сниматься в фильме?

– Да, мне только что сообщил об этом какой-то дурно воспитанный молодой человек.

– Ты что, сердишься?

– Ничуть.

– Если тебя не ввели в курс дела раньше, так только потому, что лишь сегодня вечером...

– Да мне все равно.

– Ты не в духе.

Она нахмурилась и с подозрением спросила:

– А ты случайно не выпил?

Вопреки очевидности – ведь она была рядом и несомненно чувствовала запах – он уронил:

– Нет.

– Прошу тебя об одном – не показывай своего настроения... Мы в доме моего брата... Хотя бы ради Элианы, ради ее карьеры, ведь это так важно... Конечно, я не права, не надо было мне настаивать на твоем приходе... Ты знаком с новой женой Ламбера?

Ну зачем ему знать какую-то жену Ламбера?!

Кристина сделала знак молодой женщине, и та послушно подошла к ним.

– Мой муж... Люсетта Ламбер... Знакомьтесь, я вас оставляю.

Она исчезла, а он не знал, о чем говорить; дама, казалось, была еще в большем недоумении. Она вполне могла быть одной из внучатых племянниц его матери, работать на заводе или в магазине дешевых товаров. Слишком долго она плохо питалась и не следила за собой, а теперь на нее надели, как маскарадный костюм, платье из жесткой парчи и украсили драгоценностями, которые выглядели на ней поддельными. Ей изменили прическу, завили ресницы, как будто надели на лицо маску – но прежние черты трогательно проступали сквозь нее.

Она некстати спросила его:

– Вы ведь бываете здесь не часто, правда? Я вас никогда не видела.

Он кивнул, и она продолжала, пытаясь найти взглядом точку опоры в пространстве:

– Филипп славный парень, и такой простой! И жена его тоже. Боюсь, она не любит меня, считает втирушей. А я...

Он представил себе на ее месте эльзаску, и ему захотелось кричать. Его просто заманили в западню. Все подстроено, шито белыми нитками. Его просто мистифицируют и с этой целью в доме разыгрывают фарс. Разве эти две раскрашенные куклы могут быть настоящими женщинами? А человек с орденской лентой? Да это же явный статист!

Метрдотелям дали специальные инструкции, чтобы они без конца проходили мимо него с полными подносами, и вот они каждый раз замедляют рядом с ним шаг и бросают на него искушающий взгляд.

А потом, когда он слишком опьянеет, ему либо подставят ножку, либо найдут другой способ поглумиться над ним, и тогда все сорвут с себя маски и подымут его на смех.

Знаменитый профессор Жан Шабо, гордость Парижского медицинского факультета, ввалился в гостиную, не сняв пальто и шляпы!

Лица то приближались к нему, то удалялись. Какая-то голова увеличилась до невероятных размеров, на огромном лице беззвучно шевелились губы, затем она понемногу уменьшилась и застыла в дальнем углу, смехотворно крохотная.