Жорж Сименон - Мегрэ сердится

— Где остальные?

— Ее второй зять, Шарль, сидит с женой в гостиной. Сейчас как раз их допрашивают товарищ прокурора и следователь. Они уверяют, что им ничего не известно, что в последнее время у старухи появились странности…

Мегрэ тяжело поднялся по лестнице и, что с ним редко случалось, выбил свою трубку и положил в карман. Потом постучал в дверь комнаты, тоже охраняемой жандармом. В таком жесте не было ничего необычного, и все же это была дань уважения Бернадетте Аморель.

— Кто там?

— Комиссар Мегрэ.

— Пусть войдет.

Ее оставите в комнате одну с горничной, и комиссар застал ее за маленьким секретером: она писала какое-то письмо.

— Это моему нотариусу, — сказала она. — Оставьте нас, Матильда!

Солнце потоками врывалось в три окна комнаты, в которой старуха провела много лет. В ее глазах зажегся веселый огонек и даже — Бог знает, быть может, сейчас это могло показаться и неуместным, — какая-то юношеская удаль.

Она была довольна собой. Горда тем, что совершила. Даже немного подтрунивала над толстым комиссаром, который не сумел довести дело до конца.

— Иного выхода не было, не так ли? — сказала она. — Садитесь. Вы же знаете, я не терплю, когда человек, с которым я разговариваю, стоит как столб.

Потом она поднялась и, немного щурясь от ослепительного солнца, сказала:

— Вчера вечером, когда я наконец добилась того, что Эме призналась мне во всем…

Он невольно вздрогнул. Трудно было не выдать волнения, когда старуха произнесла имя Эме, жены Шарля Малика. Бернадетта, не менее проницательная, чем он, сразу все поняла.

— А разве вы этого не знали? Где Жорж Анри?

— У меня дома, с моей женой.

— В Мене?

И она улыбнулась, вспомнив, как приняла Мегрэ за садовника, когда вошла к ним в сад через маленькую зеленую калитку.

— Нет, в Париже, в нашей квартире на Вогезской площади.

— Он знает?

— Перед тем как уехать сюда, я поставил его в известность.

— Что он сказал?

— Ничего. Он спокоен.

— Бедный мальчуган! Удивляюсь, откуда у него взялось мужество все это скрывать… Вы не находите забавным, что женщина в моем возрасте окажется в тюрьме? Впрочем, эти господа очень учтивы. Вначале они даже не хотели мне верить. Думали, что я взяла на себя чужую вину. Еще немного, и они могли бы потребовать доказательство.

Все произошло гак, как было задумано. Я не знаю точно, который был час. Револьвер лежал у меня в сумке.

Я пошла туда. В комнате Малика на втором этаже горел свет. Я позвонила. Он спросил из окна, что мне угодно.

«Поговорить с тобой», — ответила я.

Я уверена, что он испугался. Он просил меня прийти завтра, уверял, что плохо себя чувствует, что его мучает невралгия.

«Если ты сейчас не спустишься, — крикнула я, — я тебя посажу!» Наконец он спустился в пижаме и халате.

— Вы его видели?

— Нет еще.

«Пойдем к тебе в кабинет. Где твоя жена?» «Она уже легла. Думаю, что спит».

«Тем лучше».

«Вы уверены, мама, что мы не можем отложить этот разговор до завтра?» И знаете, что я ему ответила:

«Это тебе ничего не даст, не беспокойся. Часом раньше или часом позже…» Он догадывался… Похолодел, как щука. Я всегда говорила, что он похож на щуку, но надо мной смеялись.

Он открыл дверь своего кабинета и сказал мне:

«Садитесь!» «Не стоит».

Понимал ли он, что я собираюсь сделать? Я уверена, что да. По крайней мере он бросил взгляд на ящик письменного стола, где обычно лежит его револьвер. Дай я ему время, бьюсь об заклад, он стал бы защищаться и, конечно, выстрелил бы первым.

«Послушай, Малик, — продолжала я, — я знаю обо всех мерзостях, которые ты наделал. Роже погиб. Роже — это сын Кампуа, твоя дочь погибла, твой сын…» Услышав слова «твоя дочь», Мегрэ выпучил глаза. Только сейчас он все понял и смотрел на старуху с изумлением, даже не пытаясь его скрыть.

«Так вот. Раз уж так получилось, что из создавшегося положения нет другого выхода и ни у кого не хватает мужества довести все до конца, придется это взять на себя старой бабушке. Прощай, Малик!» И, произнеся это последнее слово, я выстрелила. Он стоял в трех шагах от меня. Он поднес руки к животу, так как я прицелилась слишком низко. Я еще два раза нажала на курок.

Он упал, а Лоране вбежала в комнату как безумная.

«Вот так, — сказала я ей. — Теперь мы можем спокойно дышать».

Бедная Лоране! Думаю, и для нее это было лучшим выходом.

«Если хочешь, позови врача, но, по-моему, это уже бесполезно, — продолжала я. — Он мертв. А если бы был еще жив, я прикончила бы его пулей в голову. Советую тебе провести остаток ночи у нас. Слуг звать бесполезно».

И мы обе ушли. Эме выбежала нам навстречу, а Шарль, стоя на пороге, злобно глядел на нас.

«Что ты сделала, мама? Почему Лоране здесь?..» Я обо всем рассказала Эме. Она боялась такого исхода после нашего последнего разговора в моей комнате. Она боялась, что этим кончится. Шарль не осмеливался открыть рта. Он шел за нами, как большой пес.

Я вернулась к себе и позвонила в жандармерию. Там вели себя очень прилично.

— Так, значит, — вымолвил после недолгого молчания комиссар, — Эме…

— Я оказалась старой дурой: я должна была догадаться раньше всех. Что касается Роже Кампуа, то на этот счет я всегда что-то подозревала. Во всяком случае, картежником его сделал не кто иной, как Малик.

Подумать только, что я была довольна, когда он стал нашим зятем! Он был интереснее других. Умел быть забавным. У моего мужа были вкусы неотесанного буржуа, даже крестьянина, а Малик научил нас жить. Отвез нас в Довиль. Подумайте, прежде и ноги моей не было в казино, и я помню, как он вручал мне первые жетоны для игры в рулетку…

И вскоре женился на Лоране…

— Потому что Эме была еще слишком молода, не так ли? — прервал Мегрэ. — Ведь ей в ту пору было только пятнадцать лет. Будь она двумя годами старше. Роже Кампуа мог бы остаться в живых. Он женился бы на Лоране, а Малик на Эме.

Слышно было, как внизу расхаживают жандармы. В окно комиссар увидел, как группа людей направилась к вилле Малика, где еще находился труп.

— Эме его действительно любила… — вздохнула госпожа Аморель. — Она все еще любит его, несмотря ни на что. А меня теперь возненавидит за то, что я сделала этой ночью.

«Скелет в шкафу»! Если бы в этом символическом шкафу был только один труп робкого Роже Кампуа!

— Когда он решил вызвать брата, чтобы женить его на вашей младшей дочери?

— Кажется, года два спустя после своей женитьбы. Но как я была наивна! Ведь я прекрасно видела, что Эме интересовалась только своим шурином и была влюблена в него больше, чем ее сестра. Люди, не знавшие нас, ошибались. И когда мы путешествовали все вместе, именно Эме называли «мадам», несмотря на ее юный возраст.

Лоране была не ревнива. Она ничего не замечала и довольствовалась жизнью в тени мужа. Эрнест подавлял ее личность.

— Значит, Монита — его дочь?

— Об этом я узнала только вчера. Но есть и другие вещи, такие, что, несмотря на свой преклонный возраст, я предпочла бы не знать.

А этот брат его, Шарль, которого вызвали из Лиона, где он зарабатывал какие-то гроши, чтобы женить на богатой наследнице!..

Знал ли он тогда?..

Конечно! Человек он слабый, покорный и женился, потому что ему велели жениться. Он служил для них ширмой! Роль мужа, которую его заставляли играть, позволяла ему делить с братом состояние Маликов.

Итак, Эрнест имел двух жен, имел детей в обоих домах.

Когда Монита неожиданно узнала, чья она дочь, это переполнило ее таким отвращением, что она решила утопиться.

Я не могу точно сказать, каким образом она узнала правду, но со вчерашнего вечера стала догадываться. На прошлой неделе я пригласила нотариуса, чтобы изменить свое завещание.

— Я знаю: мэтра Балю.

— Я уже давно терпеть не могу Маликов и, странная вещь, из них двоих больше ненавидела Шарля. Почему — и сама не понимала. Мне он казался притворщиком, я была недалека от мысли, что он хуже брата.

Я хотела их обоих лишить наследства и оставить все свое состояние Моните.

В тот вечер — Эме мне призналась во время разговора ночью — Эрнест зашел к Шарлю.

Их пугало новое завещание, содержания которого они не знали, хотя могли догадываться. Братья долго оставались вдвоем в кабинете Шарля на первом этаже, Эме поднялась к себе и легла спать. Только позже, когда ее муж вошел в спальню, она спросила:

«Монита не вернулась?» «А почему ты спрашиваешь?» «Она не зашла пожелать мне спокойной ночи, как обычно».

Шарль пошел в комнату девушки. Кровать была не тронута. Он спустился вниз и застал Мониту в гостиной. Она сидела в темноте, бледная, словно заледеневшая.

«Что ты здесь делаешь?» Кажется, она не слышала его слов. Она согласилась подняться в спальню.

Теперь я уверена, что она слышала весь разговор. Она знала. И утром, когда все в доме еще спали, пошла купаться, как это делала довольно часто.