Филипп Думенк - Расследование смерти мадам Бовари

Как Реми и предвидел, на следующий же день (это был семнадцатый день его пребывания в Ионвиле) Элизабет Омэ явилась к нему с новым заявлением.

— Я избавилась от этого кошмара, — заявила она. — И как я могла так наговорить на себя?! Кто меня толкнул в эту пропасть? Может, вы, месье?

Ну что тут скажешь!

— К вашему сведению, мадам, я ни на одну секунду не поверил в вашу виновность. Но ваши показания, тем не менее, были полезны для следствия тем, что позволили открыть отношения господина Омэ и мадам Бовари. Теперь ему могут предъявить серьезные обвинения. Скажите, зачем вам понадобилось клеветать на себя?

— Доводилось ли вам слышать о такой вещи, как супружеская любовь? — вздохнув, произнесла она. Однако выражение ее глаз говорило скорее об отсутствии каких-либо теплых чувств.

— Если господин Омэ не имеет отношения к смерти мадам Бовари, он все же остается виновным в адюльтере, в котором вы обвинили его вчера.

— Да, месье. Из всего, что я вчера наплела, это единственная правда. И ее так горько сознавать, поверьте! Разумеется, Эмма покончила с собой. По крайней мере, я в это искренне верю. Но если ее кто и убил, то это скорее господин Родольф, Леон или Лерё. О, конечно, они не заставляли Эмму выпить мышьяк, но то, что они сделали, еще хуже: эти люди искушали слабую и импульсивную натуру, довели ее до отчаяния. Естественно, мой муж поступал так же, как они. Бедный Омэ преследовал ее своими ухаживаниями, но, в отличие от других, он вряд ли мог быть причиной ее самоубийства. Знаете почему? Потому что она его не любила, месье! Она презирала моего мужа и была его любовницей только потому, что он давал ей наши деньги… По крайней мере, он не заставлял ее страдать!

Обычно незаметная, эта женщина выказывала сейчас удивительный характер. Реми буквально остолбенел.

— Мадам, — ему трудно было подбирать слова, — вы одна из самых скрытных женщин, которых я когда-либо встречал. Какое самообладание! Какая сила характера!

— Неужели вы не знаете, месье, что в наш век, принадлежащий мужчинам, скрытность является для женщин единственным средством выживания? Сколько вам лет, месье?

— Двадцать пять.

Она смерила его проницательным взглядом.

— Это хорошо. Могу я попросить вас кое о чем?

— Конечно.

— Моей дочери только шестнадцать — могу ли я вернуться домой?

— Как только напишете новое заявление.

— А мой муж?

— С господином Омэ другая ситуация.

— Это самоубийство, и он здесь ни при чем.

— Но даже в этом случае необходимо прояснить некоторые моменты. Например, кто взял у него тридцать граммов порошка мышьяка? Кто заменил их сахаром?

Она подняла на него потускневшие глаза.

— Не догадываетесь, месье, что это я взяла? Мой муж мне изменял, каждый день он покидал меня ради Эммы. Моя жизнь стала пустой, я не видела иного выхода, как покончить с собой. И я бы это сделала, если бы Эмма сама не решила отравиться первой!.. Однажды я дала своему мужу снотворное без его ведома, взяла ночью ключ, пристегнутый к его жилету, отсыпала мышьяку и заменила его сахарной пудрой.

— И где этот яд сейчас?

— Здесь же, при мне. К несчастью для меня, остался нетронутым.

Порывшись в своем ридикюле, она достала серый бумажный кулечек (Реми вспомнил, что в такие кулечки из серой бумаги малыш Жюльен в лаборатории заворачивал таблетки). Мадам Омэ приоткрыла сверток, чтобы показать содержимое. Это и в самом деле был мышьяк.

— Мой муж оправдан?

— Нет еще, я должен проверить. Поверьте, я сделаю это с доброжелательностью, мадам.

Ее взгляд стал спокойнее.

— Вы теперь все знаете. Эмма умерла, и я чувствую себя отмщенной, хотя не хотела этого. Может быть, и правда, как говорят священники, на небесах есть Провидение, которое заботится о невинных? — Жена аптекаря помолчала, вздохнула, а затем слегка улыбнулась. — Вот уж аббат Бурнизьен будет доволен! Вследствие этих событий — я хочу сказать, из-за неверности моего мужа — я потеряла веру. Но теперь я опять смогу верить. И даже, если это возможно, закажу мессу для Эммы… Бедняжка Эмма! Ей она сейчас гораздо нужнее.

В тот день после ухода мадам Омэ Реми заскучал в одиночестве. Он ходил по комнате, размышлял, прислушивался к звукам гостиницы. Ему показалось, что он начинает привыкать жить в Ионвиле и понемногу уголок завесы, которая до этого затуманивала ему глаза, начинает приподниматься.

В тот вечер началась его связь с дочерью Омэ.

Новое пришло оттуда, откуда он не ожидал. Если сперва он не придавал большого значения девчонке Омэ, то она — напротив. То, что поначалу было всего лишь игрой, приняло затем серьезный оборот. Реми не осознавал это, но между ним и ею возникло какое-то притяжение.

Она была влюблена, и он в итоге влюбился тоже. Он жил один, и после смерти отца заботы о матери занимали почти все его время. В Руане у него было очень мало денег и возможностей куда-либо выйти. Он не был знаком ни с одной молоденькой работницей фабрики, с которой можно было бы потанцевать кадриль в маленьком кабачке у Сены, оплатить номер, чтобы сделать ее своей любовницей, как обычно поступали студенты. Он как-то обходился без этого.

Каждый раз, появляясь на главной улице Ионвиля, он натыкался на нее, закутавшуюся в свою накидку и поджидавшую его у ворот. Она становилась назойливее и все больше и больше привлекала Реми, хотя он и не признавался себе в этом. Молодой человек перестал избегать разговоров с ней, а однажды вечером, когда она затащила его в какой-то темный двор, где никто не мог их видеть, он схватил ее за руки и — какой стыд! — запечатлел на ее губах краткий поцелуй, от которого у него во рту остался кисловатый, нечистый привкус. Даже много лет спустя он продолжал чувствовать его.

Ночью, когда он лежал один в своей комнате в «Золотом льве», ему случалось мечтать, как он на ней женится (точнее, как он будет заниматься с нею любовью) и увезет ее в Париж. Там он снимет комнатку под крышей, которую обычно сдают студентам, и плодами своего почетного и напряженного труда — литературного, естественно, — будет обеспечивать своей молодой невесте скромное и достойное ее добродетелей существование.

Реми был несколько безрассуден, но совсем не наивен. То, что девчонка хочет прибрать его к рукам, ему было понятно. Каким еще способом ей сбежать из Ионвиля? Он говорил себе, что не попадется на эту удочку. Однако мало-помалу он терял всякую осмотрительность.

В тот вечер малышка опять его поджидала, спрятавшись напротив «Золотого льва» за воротами.

— Не хватай меня за руки так сильно, — попросил он, — ты мне делаешь больно!

— Поклянитесь еще раз, что увезете меня с собой.

— Еще раз? Но я никогда ни в чем не клялся тебе!

— Нет, клялись!

— Это невозможно! Я хочу уехать из Руана, уйти из полиции. Поеду в Париж.

— Если поедете в Париж, возьмите меня с собой! Там я буду делать все, что захотите.

— Да что тебе делать в Париже? — улыбнулся Реми и поцеловал ее.

Она ответила на его поцелуй, потом снова схватила его руки с каким-то отчаянием, и слезы брызнули из ее глаз. Она почти прокричала:

— Увезите меня, не оставляйте меня здесь! Мой отец глуп, мать строга, никто ничего ни в чем не понимает! Здесь всего одна улица, люди ужасные — как все это вынести? Я хочу жить, хочу сделать вас счастливым, целовать вам руки!

— Глупышка, — говорил он. — Понимаешь ли ты, что говоришь?

— Прекрасно понимаю! Если вы уедете без меня, я умру, как Эмма!

— Почему как Эмма?

— Она тоже ненавидела здешних людей. Как и я, она хотела вырваться. Целуйте меня, как эти мужчины целовали ее! Ласкайте меня, делайте со мной, что хотите!

— Да что же я буду с тобой делать, маленькая негодница?

Однако эта маленькая негодница была прехорошенькой и целовалась весьма умело. Ему исполнилось двадцать пять лет, а ей — шестнадцать (по крайней мере, так говорила ее мать).

Годы спустя он вспоминал об этом приключении своей молодости, и ему казалось, что она обладала очарованием четырнадцатилетних учениц балетной школы, которых теперь, будучи старым и богатым, он встречает каждый вечер в фойе оперы, когда в компании с другими, такими же, как он, завсегдатаями, наблюдает то, что они одновременно по-отечески и развратно называют между собой «прогрессом учениц». Но в своих картинах его друг Дега, одинокий художник-мизантроп, который так хорошо передал мир маленьких нищих танцовщиц и их обожателей, описал это лучше его…

— Вы найдете меня в пристройке позади дома, — шепнула девушка. — Там моя комнатка. Пройдите через двор. Ключ будет в двери, и там я вам докажу, как люблю вас.

— А твои родители?

— О, мои родители!.. Говорят, их отправят в тюрьму.

— Послушай, беги домой, закройся на два оборота и не открывай мне ни под каким предлогом. И чтобы я тебя больше до своего отъезда не видел!