Жорж Сименон - Стриптиз

Разве ты мне этого не говорил?.. Отвечай!

Он пробормотал сквозь зубы:

— Маленькая шлюха!

И дал ей пощечину, прежде чем яростно броситься на нее.

Она так и не поняла толком, выиграла она или проиграла в этот день. Когда он уже одевался, было видно, что он очень взволнован. Приходя к ней после этого случая, он никогда не намекал ей о том, что произошло в тот день.

И только сейчас, кажется, он высказал свой ответ, швырнув ей в лицо:

— Ты что, хочешь, чтобы я напомнил тебе о гарденале?

Ей нужно успокоиться. Нет, она не уйдет до тех пор, пока ее не выкинут силой. Вот тогда-то она всерьез примет гарденал, поскольку ей уже нечего будет терять.

Все эти автомобили, некоторые стоимостью больше миллиона, принадлежали людям, которые заплатили, чтобы посмотреть, как раздеваются четыре женщины, а особенно на то, как Мадо, разыгрывая свою гнусную комедию, изображает из себя девушку, почти теряющую сознание под взглядами мужчин, возбужденных видом ее голого тела.

— Как бы мне хотелось расправиться с этой гадиной! — бормотала сквозь зубы Селита, стоя в одиночестве посреди тротуара.

Но придет когда-нибудь день, она в этом уверена, и ей представится возможность отомстить, а пока нужно сдерживаться, сохранять спокойствие.

— Спокойно, Селита, спокойно, — повторяла она как заклинание.

Черты ее лица и в самом деле обретали нормальное выражение. Она нашла в себе силы даже улыбнуться Эмилю, смотревшему на нее с перепуганным видом, и крикнуть ему:

— Ну, ты слышал, какие были звонкие пощечины?

Леон не выкинул ее за дверь тут же, значит, и не будет пока этого делать.

Следовательно, не все еще потеряно.

Уже на следующий день она звонила в квартиру Турмэров, расположенную в доме респектабельного вида, построенном из желтоватого камня, из которого строили в Канне пятьдесят лет тому назад. Лестница была мраморная, двери темные, с медными ручками.

Открыла ей девчушка лет шестнадцати, плохо причесанная, немытая.

— Я хотела бы повидать мадам Флоранс. Скажите, что это Селита.

— Я спрошу у медсестры. Подождите, пожалуйста, здесь.

Она ввела ее в гостиную с разностильной мебелью, натертой до блеска воском, с коврами, безделушками, литографиями и портретами на стенах, с медным козырьком перед камином. Такая гостиная вполне могла бы принадлежать любой обеспеченной чете, удалившейся на покой.

Казалось, что Леон и Флоранс, которые провели почти всю жизнь в беспорядочной и богемной среде Монмартра и до сих пор жили как бы вне общества, предприняли значительные усилия, чтобы окружить себя солидной и внушающей доверие обстановкой. Плотные занавеси окаймляли окна, а через тонкую муслиновую ткань на стекле виднелась неподвижная листва платанов, освещенных солнцем.

Полная женщина в белом халате с мужеподобной внешностью показалась в проеме двери.

— Вы сейчас увидите мадам Турмэр, но я вас прошу быть у нее не более десяти минут и не давать ей много говорить, ибо ее сейчас утомляет малейшее усилие.

— Как она себя чувствует?

Медсестра приложила палец к губам, указала на дверь, оставшуюся открытой, и сказала громким голосом, с тем чтобы ее услышала больная:

— Курс выздоровления проходит нормально, и врач доволен прогрессом.

Теперь, как всегда после таких операций, это вопрос времени, терпения и воли.

Уже начали лгать больной, что было плохим признаком. Селита это знала, и у нее сжалось сердце. И тем не менее она действительно несколько месяцев назад желала ее смерти и была бы способна сделать то, о чем говорила Леону.

Болезнь совсем другое дело, и Селита не могла не думать, что, может, в один прекрасный день сама окажется в подобной ситуации.

Глаза Флоранс на обескровленном, бледном лице казались более крупными и трагичными, чем в клинике, и Селита с некоторым усилием заставила себя пожать горячую руку, высунутую ради нее из-под одеяла. Запах, царивший в спальне, явно был не только запахом лекарства, но исходил из постели, от больной. Он так угнетающе действовал на Селиту, что она не решалась глубоко вдыхать.

— Мсье Леон разрешил мне прийти, иначе я бы не позволила себе вас беспокоить.

— Садись.

Голос доносился как будто откуда-то издалека. Взглядом она указала на стул с бамбуковой спинкой. Селита заметила над кроватью распятие из орехового дерева, как и шкаф с двумя зеркалами, стоящий между окнами.

— Вам, кажется, нельзя много разговаривать, и я пришла в основном для того, чтобы рассказать вам, что в «Монико» все идет хорошо. Славная Франсина неплохо справляется, и есть даже посетители, которые ей аплодируют. Я ей посоветовала сделать ее номер откровенно комическим, но она не решается.

Ожидаем новую танцовщицу из Парижа…

Она говорила, чтобы говорить, потому что неподвижный взгляд Флоранс стеснял ее. К тому же медсестра оставалась в комнате в кресле у окна.

— Уже тепло, начинается сезон, и на Круазетт полно туристов, машины с трудом пробираются.

Почему у Флоранс был такой вид, будто она насмехается над ней? Это было едва заметно: лишь слегка шевельнулись ее бледные губы.

— Вы к нам вернетесь в самый разгар лета, когда будете нужны как никогда…

Она продолжала говорить все, что приходило на ум.

— Вот кто нас поражает, так это мадам Алиса.

Может быть, она допустила оплошность, потому что та приходилась мадам Флоранс всего лишь золовкой, но заняла теперь место хозяйки у кассы.

— Конечно же, до вас ей далеко… Все завсегдатаи спрашивают о вас. Вам нужно скорее выздоравливать.

Она начала сбиваться. Мысли ее путались. Может быть, ее смущало, что в этой комнате находилось супружеское ложе Леона и Флоранс.

Вдруг она почувствовала, что оказалась значительно дальше от цели, чем прежде. Это из-за всей атмосферы квартиры, которая была ей совершенно чуждой. Эмиль ей как-то сказал:

— У них роскошная квартира и всюду ковры…

Но она не представляла, до какой степени жилище хозяев выглядит респектабельным. Тем самым вроде бы открыла для себя совсем новых Леона и Флоранс.

В «Монико» хотя они и были самыми главными, но принадлежали к той же группе, к той же среде, что и она. Хозяин находился в зале или у входа, а Флоранс у кассы, и чувствовалось всегда, что их соединяют определенные узы, но эти узы, однако, можно было и разорвать.

А здесь же, несмотря на отсутствие детей, они представляли собой не только пару, но и семью. В черных овальных рамках с золотом висели два портрета-старика и старухи в одеждах начала века.

— Это ваша мама? — необдуманно спросила Селита.

У женщины были седые волосы с высоким шиньоном на голове, твердо накрахмаленная блузка с камеей на груди и костистое, волевое лицо крестьянки.

Флоранс отрицательно покачала головой и прошептала:

— Бабушка Леона, которая воспитала его и его сестру.

Взглядом она указала на камин. Селита подошла к нему и обнаружила не очень умело снятую любительскую фотографию круглощекого мальчика, который держал рукой серсо.

— В шесть лет… — выдохнула Флоранс.

Медсестра поднялась со своего места. Это означало, что пора уходить.

— Если от моих посещений вам не становится хуже, я еще приду к вам…

У нее сложилось впечатление, что Флоранс хотела ей что-то сказать, но не решалась, может быть, из-за стыдливости, а может, из-за присутствия медсестры.

— До скорой встречи…

Ее проводили до лестничной площадки, где она остановилась в раздумье. Ей казалось, что она должна была что-то еще сделать, но не знала что именно, от чего ощутила какую-то смутную тревогу.

— Я действительно смогу еще прийти? — спросила она у медсестры.

— Лучше будет, если вы предварительно позвоните. Ей делают уколы, чтобы она как можно больше спала.

Еле слышно Селита задала еще один вопрос:

— А есть надежда?

Медсестра ничего не ответила, только неопределенно пожала плечами.

Вечером того же дня из Парижа прибыла новая артистка, блондинка с правильными чертами лица, с телом более совершенным, чем у Наташи, но без ее скульптурных форм. Она появилась с чемоданом, набитым туалетами, и выразила изумление и даже разочарование, столкнувшись с неудобствами артистической комнаты:

— У вас нет даже шкафа для одежды?

— А мы ее храним на вешалке за занавеской.

— А белье?

Селита показала ей фибровые чемоданы, стоящие на полу.

— Мне кажется все это очень убогим.

— А это и есть убого, — согласилась Селита.

Новенькую звали Жильда, но ее подлинное имя было Эмма Валенстейн. Она работала в двух или трех парижских кабаре, довольно высоко котирующихся, и показала их программы.

— Кто эта артистка, объявленная на афише? Ее здесь нет?

— Она приходит, только когда начинается ее номер, и уходит сразу после выступления.

Жильда, должно быть, долго жила во Франции и в Бельгии, она бегло говорила по-французски с акцентом, характер которого трудно было сразу определить; хотя она и родилась в Кельне, мать ее была чешка.