Жорж Сименон - Приятельница мадам Мегрэ

Он был очень возбужден. Пресса рассказывала о том, как был обнаружен автомобиль и труп старухи в Ланьи.

— Да. Сейчас приду и расскажу.

Однако с этой минуты стоило комиссару сделать шаг к двери, как что-нибудь тут же задерживало его — то телефонный звонок, то приход кого-то из инспекторов с донесением. Доссен позвонил сам и вежливо спросил у Люка:

— Комиссар все еще у себя?

— Да. Хотите, я позову его?

— Нет. Он наверняка занят. И непременно поднимется ко мне через минуту.

В четверть одиннадцатого он решился наконец попросить Мегрэ к телефону.

— Простите, что беспокою. Представляю себе, как вы заняты. Но на одиннадцать я вызвал Франса Стёвельса и не хотел бы начинать допрос, не повидав вас.

— Вы не будете возражать, если допрос превратится в очную ставку?

— С кем?

— С его женой, вероятно. Если позволите, я на всякий случай послал за ней одного из инспекторов.

— Вы хотите провести очную ставку по всем правилам?

— Это не обязательно.

Господин Доссен прождал еще добрых десять минут, лениво просматривая документы. Наконец в дверь постучали, он чуть было не кинулся навстречу и на пороге увидел Мегрэ с чемоданом в руке.

— Вы уезжаете?

По улыбке комиссара он догадался, в чем дело, и прошептал, не веря своим глазам:

— Чемодан?

— И уверяю вас, очень тяжелый.

— Так, значит, мы были правы?

У него как гора с плеч свалилась. Кампания, которую устроил Лиотар, изрядно помотала ему нервы, ведь это он, в конечном счете, взял на себя ответственность за арест Стёвельса.

— Так он виновен?

— Настолько, что его несколько лет никто не увидит.

Со вчерашнего вечера Мегрэ знал, что хранилось в чемодане, но снова и снова перебирал его содержимое, как ребенок, радостно раскладывающий рождественские подарки.

Коричневый чемодан с перевязанной ручкой был так тяжел, потому что в нем лежали металлические штуковины, похожие на штампы переплетчика.

Как оказалось, это были печати самых разных государств, по преимуществу Соединенных Штатов и всех республик Латинской Америки.

Были там и резиновые штампы-печати, которыми пользуются в мэриях и других государственных учреждениях, все это было разложено так же тщательно, как образчики продукции в чемодане коммивояжера.

— Это работа Стёвельса, — пояснил Мегрэ. — Его брат Альфред снабжал его образцами и чистыми паспортами. Они, насколько я могу судить, не поддельные, а украдены в консульствах.

— И давно они занимались этим ремеслом?

— Не думаю. Года два, если судить по банковским счетам. Сегодня утром по моей просьбе обзвонили большинство парижских банков, я отчасти из-за этого и задержался.

— У Стёвельса счет в банке «Сосьете Женераль» на улице Сент-Антуан, так ведь?

— У него есть и другой, в американском банке на Вандомской площади, еще один в английском банке на Больших бульварах. В общем, на нынешний момент мы обнаружили пять разных счетов. Это началось два года назад, что примерно соответствует тому времени, когда брат Стёвельса снова обосновался в Париже.

Шел дождь. Было пасмурно и тепло. Мегрэ сидел возле окна и курил трубку.

— Видите ли, господин следователь, Альфред Мосс не из тех, кого можно считать преступниками-профессионалами. У них своя специализация, они почти всегда ее и придерживаются. Я не знаю карманника, который стал бы грабителем, как никогда не видел, чтобы вор занялся подделкой счетов или мошенничеством. Вспомните, ведь Альфред Мосс был клоуном, акробатом. Его преступная карьера началась после падения. Или я здорово ошибаюсь, или первый раз это было случайностью, когда он, знающий не один иностранный язык, в качестве переводчика оказался в шикарном лондонском отеле. Ему представился случай украсть драгоценности, и он им воспользовался. Это позволило ему просуществовать какое-то время. Недолго, потому что у него есть порок, я сегодня утром узнал это от содержателя игорного заведения в его квартале: он играет на скачках. Как всякий дилетант, он не ограничился грабежом, хотел использовать все. Что и делал с редкой ловкостью и не менее редкой удачей, потому что его ни разу не удалось поймать с поличным. Знавал он и лучшие и худшие времена. За грабежом могла последовать подделка чеков. Он постарел, понял, что в большинстве столиц он уже появляться не может, потому что занесен в черные списки всех крупных отелей, где он привык действовать.

— И тогда вспомнил о своем брате?

— Да. Два года назад контрабанда золота перестала быть прибыльным делом, а он именно этим тогда занимался. А вот фальшивые паспорта, особенно американские, стали стоить астрономические суммы. Он и решил, что переплетчик, умеющий делать тиснения гербов, неплохо справится с гербовыми печатями.

— Меня удивляет, как Стёвельс, который ни в чем не нуждался, мог на это согласиться. Если только он не живет двойной жизнью, о которой мы ничего не знаем.

— Нет у него никакой двойной жизни. Нищета, страшная, настоящая, которую он испытал в детстве, порождает два типа людей: скряги и моты. Но чаще встречаются скряги, испытывающие такой страх при мысли, что для них могут наступить тяжелые времена, что они способны на все, лишь бы обезопасить себя от нужды. Или я сильно ошибаюсь, или это именно такой случай. Впрочем, список банков, где лежат вклады Стёвельса, убеждает нас в этом окончательно. Я уверен, что он и не думал скрывать свое богатство, ему в голову не приходило, что он может попасться. Но он не доверял банкам, боялся национализации и девальвации и потому открыл счета в разных местах.

— А я думал, что он практически не расставался с женой.

— Так оно и было. Зато она регулярно оставляла его дома одного, и я истратил массу времени, прежде чем выяснил это. Каждый понедельник после обеда она шла в прачечную у Вэр-Галан и стирала белье. Почти каждый понедельник появлялся Мосс со своим чемоданом, а если он приходил раньше, то сидел в кафе «Табак Вогезов» и дожидался, пока невестка уйдет. У братьев для работы оставалось полдня впереди. Инструменты и компрометирующие документы на улице Тюренн не хранились. Мосс уносил их с собой. Иногда в тот же понедельник Стёвельс успевал сбегать в банк и положить деньги на счет.

— Я не понимаю, какую роль в этой истории играли дама с ребенком, графиня Панетти…

— Я к этому подхожу, господин следователь. Я вам сразу рассказал про чемодан, потому что он не давал мне покоя с самого начала. А с тех пор как я узнал о Моссе и начал подозревать, чем он занимается, меня стал еще больше интересовать другой вопрос, — почему двенадцатого марта, во вторник, ни с того ни с сего банда, чувствовавшая себя спокойно, вдруг пришла в такое волнение, что мгновенно разлетелась? Я имею в виду инцидент в Антверпенском сквере, свидетелем которого случайно оказалась мадам Мегрэ. Еще накануне Мосс спокойно жил в снятой им комнате на бульваре Пастера. Левин и ребенок обитали в «Приятном отдыхе», куда каждое утро приходила Глория, чтобы увести ребенка гулять. И вдруг во вторник около десяти утра Мосс приходит в «Приятный отдых», где раньше из осторожности, несомненно, никогда не появлялся. Тут же Левин собирает вещи, спешит на Антверпенскую площадь, зовет Глорию. Та бросает ребенка и следует за ним. После обеда все они бесследно исчезают. Что же произошло утром двенадцатого марта? Позвонить Моссу никто не мог, потому что телефона там, где он жил, не было. Ни я, ни мои инспектора не предприняли тогда ни одного шага, который мог бы спугнуть банду, да мы и не подозревали о ее существовании. Франс Стёвельс сидел в Сайте. Но что-то все же произошло. И только вчера вечером, вернувшись домой, я по случайности получил ответ на этот вопрос. У следователя Доссена так отлегло от сердца, когда он узнал, что не держал в тюрьме невинного человека, что он теперь слушал Мегрэ с блаженной улыбкой, словно тот рассказывал ему сказку.

— Моя жена прождала меня вчера весь вечер и решила заняться своим любимым делом. Она собирает статьи из газет, где речь идет обо мне, и делает это еще более обстоятельно с тех пор, как бывший шеф уголовной полиции выпустил свои мемуары. «Вдруг и ты напишешь свои когда-нибудь на пенсии», — всегда говорит она, если я уж очень издеваюсь над этим ее пристрастием. Так вот, вчера вечером, вернувшись домой, я увидел на столе банку с клеем и ножницы. Приходя, что называется, в себя, я поглядывал на то, чем занималась жена, и через ее плечо увидел в одной из заметок — она как раз собиралась вклеить ее в альбом — фотографию, о существовании которой не помнил. Она была сделана три года назад каким-то нормандским журналистом: мы с женой провели несколько дней в Дьеппе, и он застиг нас на пороге пансиона, где мы жили. Удивило меня то, что эта фотография напечатана в иллюстрированном журнале.

«Ты не читал этой статьи? — спросила жена. — Тут о твоих первых шагах и методах работы».