Рекс Стаут - Семейное дело

Я, если можно так выразиться, приближался к точке кипения, а тут такая идиллия. Вулф действительно поднялся к себе, чтобы переменить одежду. Но надел он не самый старый, а лучший свой костюм из мягкой светло-коричневой ткани с мельчайшими желтыми пунктами, видимыми только при ярком освещении. Всего лишь месяц назад он заплатил за него Бойнтону триста сорок пять долларов. Та же самая рубашка — разумеется, желтая, — но другой галстук, из темно-коричневого тяжелого шелка. Я не видел его обувь, но ее он, вероятно, тоже сменил. Усаживаясь за письменный стол, я пытался придумать подходящую колкость, но безуспешно, ибо понимал: в этот момент я узнал о Вулфе что-то новое, хотелось бы только знать — что именно?

— Займемся почтой, — сказал он.

— До нее у меня еще руки не дошли.

Я взял стопку почтовых отправлений со специального лотка из зеленого мрамора, достал нож для бумаг и начал вскрывать конверты. В течение последующих двадцати минут можно было подумать, что у нас самый обыкновенный выходной день. Я трудился, записывая в блокнот третье письмо, текст которого начал диктовать Вулф, но нас прервал Фриц, объявивший обед. Вулф встал и удалился, даже не взглянув в мою сторону. Не знаю, откуда ему стало известно, что я уже пообедал.

Когда, отпечатав два письма, я взялся за конверты, в дверь позвонили. Мои часы показывали двадцать две минуты второго и подтверждали мои худшие опасения. Очевидно, Коггин знал, что обеденное время Вулфа начинается в четверть второго. Но, подойдя к двери, я убедился в своей ошибке. На крыльце стояли плечом к плечу двое незнакомых мне мужчин; каждый держал в руке сложенный листок бумаги. Когда я открыл дверь, мужчина справа заявил:

— Ордера на арест Ниро Вулфа и Арчи Гудвина. Вы — Гудвин. Вы арестованы.

— Ну что ж, — заметил я, — заходите. Вам придется подождать, пока мы наденем пальто.

Они переступили порог, и я затворил дверь. Оба были ростом в пять футов и одиннадцать дюймов, весили сто восемьдесят фунтов и держались подчеркнуто прямо. Я говорю «оба», так как передо мной стояли близнецы с одинаковыми вытянутыми, худощавыми лицами и оттопыренными ушами, правда, один был блондин, а другой — брюнет.

— Я уже пообедал, — сказал я, — а вот мистер Вулф только-только приступил. Нельзя ли дать ему закончить? Всего полчаса.

— Отчего же не дать? Пускай сперва закончит, — заметил блондин, снимая пальто.

— Нет вообще никакой спешки, — добавил брюнет. Не торопясь, они повесили пальто. Оба явились без шляп. Сопроводив их до двери кабинета, я отправился в столовую. В этот момент Вулф открыл рот, чтобы отправить туда с помощью вилки очередную порцию съестного.

— Двое из отдела по расследованию убийств, — пояснил я. — С ордерами. Я уже арестован. Попросил позволить вам закончить трапезу, и они ответили: нет никакой спешки.

Вулф лишь кивнул. Я повернулся и медленно удалился, на тот случай, если ему вздумается прокомментировать мое сообщение, но он продолжал молча есть В кабинете блондин устроился в красном кожаном кресле, держа в руках принадлежащий Вулфу экземпляр «Таймс»; брюнет стоял у книжных полок и рассматривал названия книг. Я прошел к своему письменному столу, разделался с конвертами, убрал все со стола, поднял телефонную трубку и набрал номер. Иногда нужно не менее десяти минут, чтобы связаться с Лоном Коэном, но на этот раз мне повезло: потребовалось, всего две минуты.

— Все еще на свободе, — заметил он.

— Никак нет. Сообщаю тебе один маленький секрет, который я тебе когда-то обещал. Возможно, успеешь вставить в сегодняшний вечерний выпуск. Настоящая сенсация. Ниро Вулф и Арчи Гудвин арестованы как главные подозреваемые. Только что. Сейчас нас увезут куда следует.

— Тогда зачем ты звонишь?

— Сам не знаю. Увидимся в суде. Я положил трубку.

— Вам не следовало этого делать, — упрекнул брюнет, сидевший в желтом кресле с книгой в руках.

— Конечно, не следовало, — согласился я. — Сам удивляюсь — зачем? Но ведь нет «никакой спешки», и мне просто интересно. Быть может, вам жаль меня? Или Ниро Вулфа?

— Вовсе нет. С какой стати — черт возьми! — мы должны вас жалеть?

— Тогда, значит, вам не нравится тот малый, который послал вас сюда.

— О, он сойдет. Хотя и не самый лучший, но и не хуже всех.

— Послушай, — вмешался блондин. — Мы все про вас и ваши штучки знаем. С нами они не пройдут. Сегодня суббота, и наша служба кончается в четыре часа пополудни; если мы прибудем на место не слишком рано, то сможем тотчас отправиться домой. Потому-то никакой спешки, если вы не возражаете.

Проговорив, блондин углубился в «Таймс». Брюнет раскрыл книгу. А я достал из ящика стола пилочку и стал полировать ноготь большого пальца на правой руке.

Было двадцать пять минут третьего, когда мы сошли по ступеням крыльца и сели в автомашины: Вулф — с блондином, я — с брюнетом.

Легко сказать: «не отвечать ни на какие вопросы», будто нам для этого нужно лишь держать рот закрытым. И только. Но на самом деле все гораздо сложнее. У помощника окружного прокурора богатая практика, и он умеет формулировать вопросы. Чего стоят хотя бы следующие:

— Зачем вы принудили — физически принудили, — Люси Дакос остаться с вами, когда вы обыскивали комнату ее отца?

— В переданном вами сержанту Стеббинсу заявлении вы, по вашему заявлению, включили все, сказанное вам Пьером Дакосом. Однако вы выпустили его слова о том, что он видел, как один из присутствовавших на том ужине передал Бассетту какую-то записку. Почему вы солгали?

— Если Дакос не говорил вам, кто был на ужине, то как вы вышли на Бенджамина Айго?

— Если Дакос не рассказывал вам об ужине, то откуда вы узнали о нем?

— Зачем вы предупредили Сола Пензера, что нужно заставить Люси Дакос молчать?

— Когда вам стало известно о том, что Ниро Вулф убедил Леона Дакоса не разговаривать с полицией?

— Какие предметы вы изъяли из карманов Пьера Дакоса, прежде чем информировать полицию об обнаружении трупа?

— Что вы нашли в одной из книг в комнате Люси Дакос?

Я привел всего лишь несколько примеров и не включил в перечень вопросы, заданные мне помощником окружного прокурора, с которым я до тех пор ни разу не встречался, — маленьким самодовольным человечком в золотых очках; его вопросы были такими нелепыми — вы бы мне не поверили. Он, в частности, дал понять, будто Ниро Вулф уже раскололся. Утверждать подобное в отношении Сола, Фреда или Орри — еще куда ни шло, обычное дело, рутина. Но сказать такое о Вулфе — глупее не придумаешь.

Что касается меня, то я не могу претендовать на рекорд в абсолютном молчании, хотя с трех часов пополудни в субботу и до одиннадцати часов утра в понедельник я выслушал по меньшей мере две тысячи вопросов от трех помощников окружного прокурора и Джо Мэрфи, начальника отдела по расследованию убийств при окружной прокуратуре. Причем его вопросы не имели ничего общего с убийством. Мэрфи хотел в точности знать, почему Вулфу и мне понадобилось в субботу так много времени, чтобы надеть пальто, и откуда «Газетт» оперативно получила сведения о нашем аресте, успев поместить их в вечернем выпуске.

Отвечать ему я отказывался с особым удовольствием, радуясь случаю натянуть ему нос и оказать брюнету с блондином маленькую услугу, а вот с другими было потруднее, и мои челюсти уже ныли, потому что постоянно приходилось их судорожно стискивать. Беда в том, что мне нравится быстро и находчиво отвечать, и представители правосудия это хорошо знали и старались изо всех сил вовлечь меня в разговор. Двое из них делали это довольно ловко. Отказ отвечать на вопросы вовсе не означает, что у вас есть выбор, а он предполагает абсолютное молчание, и об этом нужно постоянно помнить.

Из всех тюремных камер, в которых мне довелось спать, — включая и кутузку в Уайт-Плейнсе, в тридцати милях от города, — наихудшей оказалась в Нью-Йорке. Причем наихудшей во всех отношениях: скверное питание, грязь, дурной запах, беспокойные сокамерники, непомерные цены на все и вся — от газет до второго одеяла. С Вулфом я не виделся. Не стану распространяться о своих чувствах к нему в течение этих пятидесяти с небольшим часов; скажу только, что они были разными. Ему, безусловно, приходилось труднее, чем мне, но он сам полез на рожон. Я не воспользовался своим правом на один телефонный разговор и не позвонил Натаниэлю Паркеру, предполагая, что это сделает Вулф. Кроме того, Паркер, где бы он ни находился, наверняка читал воскресный номер «Таймс». Но где же он все-таки был сейчас, то есть в понедельник вечером около шести часов? Я сидел на своей койке и старался делать вид, что меня ничто не беспокоит. А проблема — по крайней мере одна из проблем — заключалась в том, что завтра день выборов, и судьи могут не быть на месте — еще одна причина для волнений. Опытный частный детектив обязан знать, работают ли судьи в день выборов, а я не имел ни малейшего представления. В довершение всех несчастий нужно было еще подвернуться этим выборам, а я лишен возможности проголосовать за Кэри. Мои размышления прервали шаги в коридоре, заскрипел поворачиваемый в замке ключ, и незнакомый мне охранник произнес: