Жорж Сименон - Тётя Жанна

– Не более нескольких недель.

– А потом?

– Вы сляжете, все начнется сначала, и вы опять будете вынуждены лежать в постели. Это будет случаться все чаще и чаще, особенно летом.

– Чуть ли не половину времени быть в постели?

– Не сразу.

– А потом?

– С годами все будет усугубляться.

– И сколько лет пройдет, пока я стану полностью неподвижной?

– Это зависит от того, как много у вас будет забот. Если вы поедете с ними, то не больше четырех-пяти лет. С другой стороны...

– Говорите же!

– Если они останутся без вас, я не знаю, что станет с парнем и его сестрой.

– А что бы вы сделали на моем месте?

– Позвольте не отвечать на этот вопрос.

– Итак, доктор, я оказалась почти в том же положении, что и мой брат. Мне тоже, как объяснил нотариус Бижуа, говоря о Робере, приходится выбирать одно решение из двух, точнее – из трех. Приют, где я смогу безмятежно жить и где позаботятся о моих ногах. Семья, где я превращусь в служанку и буду невыносимой обузой всякий раз, когда заболею.

– Да.

– Я не касаюсь третьего решения.

– Да.

– Полагаю, что нотариус остался недоволен выбором Робера.

– Он надеялся на другое.

– Чтобы он уехал, я знаю. А вы?

– У нас с мэтром Бижуа вовсе не обязательно одинаковая точка зрения.

– Вы находите, что Робер поступил правильно?

– Я католик.

– Тогда для него это означает тюрьму. Для меня, стало быть, приют?

– Поскольку я врач, то мой долг посоветовать вам это.

– А поскольку вы мужчина и католик, то предпочли бы, чтобы я весь остаток жизни посвятила попыткам поддержания хоть какого-то порядка в семье.

– Вы смогли бы это.

– Я могу с помощью хитростей и хлопот помешать им терзать друг друга и терзаться самим. Я могу на какое-то время помешать Луизе пить, и особенно не дать ее кризисам превращаться в столь ужасающую мелодраму, от которой всем делается дурно.

Как знать! Я могу, в крайнем случае, за несколько лет добиться того, чтобы Анри смирился со своим положением мелкого служащего, приучился к среднему достатку, гордился своей работой.

Вы меня видите в неплохой роли, верно? Я даже могу – как знать! убедить Мад выйти замуж за какого-нибудь славного типа, да еще при этом не вопить ему сразу же в лицо о своей собственной гнусности.

Луиза мало-помалу начнет меня ненавидеть, но будет беречь меня, чтобы самой не мыть посуду, и чтобы не слышать крика вокруг себя и чтобы однажды не остаться в одиночестве.

Дети не замедлят почувствовать ко мне неприязнь за те доверительные разговоры, которые они со мной вели и еще будут вести, когда дойдут до крупности или когда им просто захочется показаться значительными.

Я стану тетей Жанной, которая встает первом и ложится последней, которой можно все что угодно сказать и у которой можно все что угодно потребовав, а она всегда останется невозмутимой; позднее, если Анри или Мад обзаведутся детьми...

– Боюсь, что вынужден покинуть вас, – произнес доктор, вставая.

– Держу пари, что в субботу нотариус Бижуа тоже в конце концов прервал моего брата. Не бойтесь. Это не угроза.

– Моя профессия заключается в уходе за больными.

– Я знаю. Но поверх очков вы бросаете любопытный, хотя и стыдливый взгляд на мужчин и женщин – они ведь мужчины и женщины вопреки всему.

– Я пришлю за вами санитарную машину к середине дня. Мы вернемся к этому разговору в госпитале.

– Вы забываете, что я как неимущая окажусь в общей палате. Он взялся за дверную ручку, собираясь выйти.

– Во всяком случае... – начал было он, но прервал себя. – Нет! Я не хочу давить на вас. Увидимся там.

– Я была бы не прочь остаться, чтобы заботиться о тебе, Жанна. Но ты ведь понимаешь ситуацию так же хорошо, как и я? Обещай мне только, что ты присоединишься к нам. Я положила адрес в твою сумку. Там нет телефона. Тебе придется послать телеграмму, и Анри приедет встретить тебя на вокзал, он в двух шагах. Мад прижалась к тетке щекой и прошептала ей на ухо:

– Я люблю вас. Я хочу, чтобы вы приехали.

– До скорого, тетя, – сказал Анри, глядя из окошка отъезжающего с сундуками грузовика. Ворота едва успели закрыться, как появившаяся Дезире бросила с облегчением:

– Ну вот, дом опустел! И все, что в нем сейчас есть, вся эта мебель, безделушки, все эти приспособления, стоившие безумных денег и ради которых человек создает себе столько хлопот, – все это, так сказать, не принадлежит больше никому. Завтра начнут приходить, открывать шкафы, ящики. Я повидала такое у нас, потому что оставалась до конца и присутствовала на распродаже. Есть и такие люди, которые приходят, зная, что ничего не купят, просто из удовольствия.

– Что сказал месье Сальнав?

– У него вид собаки, потерявшей хозяина. Он продолжает – Бог знает зачем – корпеть над своими записями и беспокоиться по поводу их, словно он очень хочет опять выполнить задание чисто, без помарок. Ну а ты? Решилась?

– Еще не совсем.

– Какое-нибудь заведение, послушай меня! Самое плохое из них все же лучше, чем все остальное. Не слушай доктора.

– Откуда ты знаешь, что думает доктор Бернар?

– Да оттуда, что это видно по его лицу, мне знакомы такие люди. Я уверена, что у него дома нет ни пылинки, а у служанки нет даже одного свободного вечера в неделю.

– Дезире!

– Что ты хочешь?

– Ты помнишь тот шкаф?

– Шкаф с бутылками?

– Да.

– Ну и что?

– Не возражай. Не требуй объяснений. Луиза, должно быть, не подумала о нем. Ты мне говорила, что там оставались три полные бутылки.

– И ты хочешь...

– Чтобы ты принесла мне одну, да. За стаканом на кухню идти не надо. У меня есть стаканчик для чистки зубов.

– Ты действительно считаешь, что я должна это сделать?

– Да.

– А что скажут в госпитале, когда ты туда приедешь и они почувствуют запах?

– Они к этому привычны, иди!

– Ты требуешь?

– Требую. Не бойся. Она странно улыбалась, слушая шаги Дезире по лестнице.

– Дай! Я открою сама. У меня здесь больше опыта, чем у тебя. Принеси мне стакан, он в уборной. Ее давняя соученица по монастырской школе разочарованно и оскорбленно смотрела, как она все это проделывает, и все-таки удивление Дезире было не так уж велико после того, что Жанна рассказала ей о себе. Жанна произвела на Дезире впечатление, но только в начале, а теперь это прошло.

– Ты не добавляешь воды?

Это было весьма безобразное зрелище – лежащая в постели толстая женщина, которая крупными, обжигающими горло глотками пьет из стаканчика для чистки зубов и, поперхнувшись, вдруг начинает кашлять. Жанна знаками попросила подругу постучать по спине, минута страданий и сиплого дыхания сменилась наконец нормальным вздохом, и Жанна моментально обрела вновь свою непонятную улыбку:

– Так-то лучше.

– Ты же опьянеешь!

– Не знаю. С чего бы?

– Ты к этому и стремишься? Она не ответила. Потом все с тем же выражением безмятежности и в то же время откровенной иронии на лице она произнесла:

– Мне нужно принять решение, не так ли?

– Но ты хоть не поступишь, как твой брат?

– Точно нет. Лицо ее оживилось. Глаза влажно блестели.

– Думаю даже, что и в приют я не пойду. Она говорила сама с собой, и Дезире, должно быть, представляла сейчас для нее не более как черно-белый силуэт в солнечных лучах.

– Вы слишком уж сложные для меня люди.

– Послушай...

– Ну, разумеется, я тебя слушаю. Но мне нужно проверить, не пришла ли санитарная машина.

– Я к ним приеду через восемь – десять дней, как только смогу твердо стоять на ногах. Готова поспорить, что это произойдет даже раньше.

– Согласись, что ты самая обыкновенная, что ты боишься остаться одной.

– Нет.

– И не боишься даже умереть? Жанна продолжала улыбаться, и эта улыбка выводила Дезире из себя, у нее возник даже соблазн разозлиться из-за этой улыбки.

– Слишком много у тебя гордыни для приюта!

– Да нет же.

– Выходит, ты хочешь меня убедить, что делаешь это для их блага?

– Я вовсе не уверена, что сделаю им благо. Думаю, что в конце концов я поняла нотариуса. Он прожил дольше меня. Каждый приходит к тому, что устраивается – любым способом, каждый создает себе жизнь по своей собственной мерке.

– Каждый делает то, что может, – словно почувствовав себя задетой, быстро возразила Дезире.

– Каждый делает то, что может, именно это я и говорю. Каждый с грехом пополам пытается жить в мире с самим собой.

– А ты не живешь в мире сама с собой?

– Я ощущала его, когда таскала по лестницам Боба на руках и присматривала за всем домом, чтобы избежать Бог знает какой катастрофы.

– Это ни к чему не привело. Это как твоя большая уборка в среду вечером, после похорон. Стоит мне только подумать, что ты...

– Что ты в этом понимаешь!

– Согласись, что это немного напоминает историю с Лоэ, и ты делаешь это для того, чтобы...

– ...чтобы вставать утром первой, чтобы кофе был готов, а стол накрыт, когда поднимутся все остальные, чтобы полы были чистыми, а дом уютным, чтобы опустить руки в воду для мытья посуды, чтобы в момент, когда качаешься от усталости, заметить, что еще не все сделано, что все сделано никогда не будет; чтобы, валясь в кровать от изнеможения, начинать думать о завтрашних заботах и сторожить сон всех остальных...