Михаил Михеев - Сочинский вариант

Конечно, я тут же простила Петра Иваныча, мы пошли на кухню, и я угостила мужчин жареной индейкой, которую успела купить по пути домой. Петр Иваныч вытащил было коньяк, но вспомнил, что Максим на машине и ему нельзя. Мы пили кофе, Петр Иваныч задирал нас — «молодежь» — рассуждениями на моральные темы. Максим отшучивался за себя и за меня. А я просто смеялась, слушая их пикировку и глядя на них.

Давно мне не было так хорошо и безмятежно-весело.

Уже наступал вечер. Перед тем, как зажечь свет, я глянула в окно и увидела желтую «оперативку» с огоньком на крыше. Она остановилась перед нашими домами, из нее выскочили два милиционера и побежали куда-то за угол. «Оперативка» проехала еще немного и опять остановилась.

Город жил своей вечерней жизнью. И не всем, видно, было так хорошо и беззаботно, как мне…

На другой день мне позвонил полковник Приходько.

— Все верно,— сказал он.— Показали список фальшивых фактур Аллаховой. Надо было вам на нее поглядеть. Не ради какого-то удовольствия, конечно, человековедения ради. Поняла, что молчать бессмысленно. Добавила еще с десяток фактур по своим личным делам.

— И много получается?

— Много… Еще раз спасибо вам, Евгения Сергеевна!

— Мне-то за что? Башкову спасибо скажите.

— Скажу! Как только найдем, обязательно скажу.

Дома у нас, как и на улице, было холодно. Вместе с горячей водой выключили и отопление. Петр Иваныч возмущался, звонил в домоуправление, там ему посоветовали обратиться в теплосеть, тем дело и закончилось. Теплее в комнатах не стало.

Вечером попробовали сыграть в шахматы — не пошло, ссыпали свои черно-белые полки обратно в коробку.

Долго читала в постели. Петру Иванычу тоже не спалось, я слышала, как он брякал стаканами на кухне, должно быть, пил свой облепиховый сок. И конечно, как только уснула, зазвонил телефон.

— Вас девичий голос спрашивает,— сказал в дверь Пётр Иваныч.

— Девичий?

— Так мне ухо подсказывает.

Я нехотя натянула халат.

— А еще что оно вам подсказывает?

— Она непорядочная девушка.

Я никак не могла разыскать вторую туфлю.

— Это — почему?

— Порядочные девушки не звонят в одиннадцать часов. В одиннадцать часов они спят.

— Разве?… А она это слышит?

— Нет, конечно!

Я нашла, наконец, свою туфлю и выбралась в коридор. Пока Петр Иваныч меня ждал и говорил со мной, он держал трубку в кармане пижамы.

— Это я, Жаклин. Здравствуйте!

Я не очень даже удивилась. За эти дни столько свалилось на меня всяческих неожиданностей, что я начала к ним привыкать. Повысился порог восприятия, как объясняли нам на лекциях по психологии.

Жаклин перешла на таинственный шепот, я попросила ее говорить погромче.

— Я из автомата говорю. Вы не обижайтесь на меня… Ну, за баню, ладно?

И сразу же выпалила:

— Папочка наш объявился!

Вот тут я уже не знала, что ей сказать. Неужели Башков спрятался у сына, а Жаклин таким ходом решила поправить в глазах милиции свои покосившиеся делишки? Она вполне могла это сделать. Да, но в таком случае она обратилась бы, вероятно, не ко мне…

— Вы меня слушаете?

— Да-да, слушаю. Он сейчас у вас?

— Нет, он просил вам позвонить. Ему нужно с вами встретиться.

— Зачем?

— Не знаю.

— Почему он сам мне не позвонил?

— Боится выйти на улицу.

— Где он меня ждет?

— Я вас провожу. Я говорю из автомата возле остановки «восьмерки». Знаете?

— Знаю. Ждите меня там. Буду через десять минут.

Петр Иваныч, разумеется, всполошился.

— Это еще куда? Двенадцатый час — не рабочее время.

— Не все у людей укладывается в рабочее время.

— Одевайтесь потеплее!

Я надела джинсы и толстый шерстяной свитер. Тот самый, в котором была на море. Мне в нем всегда везло… Но что надеть на ноги? Сапоги? Тогда джинсы придется выпускать поверх сапог, нехорошо!

— Надевайте ботинки!— посоветовал Петр Иваныч.— Ботинки налезут на шерстяные носки.

Я вытащила из угла туристские ботинки. Уж не помню, по какому случаю их купила, а надевала всего раз или два. Это были тяжелые ботинки на резиновой рубчатой подошве, с твердым, как копыто лошади, каблуком… А ведь могла надеть и сапоги на мягкой микропорке… Сколько еще бывает в нашей жизни таких вот не-предугадываемых случайностей, от которых зависит иногда многое…

На улице было темно и холодно. Ветер забрасывал за воротник колючие снежинки. Земля была мерзлая и скользкая, и я почему-то подумала, как неприятно упасть и лежать, прижавшись щекой к этой скользкой холодной земле.

Мне было несколько беспокойно, но и не идти я не могла. Слишком много вложила сил, нервов, переживаний в эту чужую изломанную судьбу, чтобы отказаться от сомнительной встречи… Как Жаклин могла все так верно рассчитать, чтобы выманить меня из дома, не знаю до сих пор. Воистину, нет у женщины более лютого врага, нежели женщина!…

Еще издали я заметила темную фигуру возле телефонной будки. Вначале мне показалось, что там двое, но, подойдя поближе, увидела одну Жаклин, в дубленке и мохеровом беретике. Она вышла мне навстречу.

— Пойдемте, это недалеко.

Мы прошли квартал, свернули в туннель между домами. Жаклин уверенно направилась к рядам индивидуальных гаражей. Я не могла понять, куда она идет, но послушно следовала за ней, скользя и запинаясь на рытвинах и замерзших застругах, следах автомобильных колес.

Свет с улицы сюда не проникал, между гаражами было темно.

Откуда-то сбоку вышли две мужские фигуры, пересекая нам дорогу. Жаклин ойкнула и остановилась. Фигуры подвинулись ближе и материализовались в двух добрых молодцев. Лица их в темноте я разглядеть не могла. Один был повыше и потоньше, второй пониже и пошире, шел вперевалочку, засунув ладони рук в карманы светлых тренировочных брюк.

Они остановились перед нами. Подвинулись ближе. Остро пахнуло водочным перегаром.

Тот, что повыше, протянул руку к Жаклин:

— Подай-ка сумочку!

Жаклин отступила, повернулась ко мне.

А я смотрела на молодцев, и какая-то ненатуральность чувствовалась во всей этой уголовной ситуации. Что именно — понять я не могла, но фальшь ощущалась. Почему-то я ждала, что они скажут: «Девушки, мы пошутили, идите спокойно!»

Тот, что повыше, вырвал у Жаклин сумочку и повесил себе на левое плечо.

— Ребята, что вы, ребята…— залепетала Жаклин.

И это показалось мне тоже ненастоящим.

— Тихо, мымра!— Высокий шагнул ко мне.— Девочка, пошарь в кармашках, на бутылку нам не хватает. Кому говорю!

Он ухватил меня за воротник, я резким движением освободилась.

— Скажи, она еще брыкается.

Вдруг второй схватил меня сзади за локти и заломил руки за спину. Я запоздало рванулась. Но держал он крепко.

Высокий не спеша взял меня за отвороты куртки, неожиданно и сильно ударил ладонью по лицу.

Боли я не почувствовала.

Только сверкнуло что-то перед глазами.

Жаклин за моей спиной твердила сбивчиво: «Ребята, что вы, ребята… возьмите сумочку, только не бейте…»

Высокий ударил еще раз. Я успела чуть нагнуться, и попал он не по лицу, а по голове, прямо по свежему еще шраму.

Вот тут-то мне стало больно.

Возникло ослепляющее ощущение ярости. Я дернулась изо всех сил, но тот, сзади, был тяжелее меня. А длинный левой рукой стянул на моем горле отвороты куртки, чтобы я не могла повернуть голову. Я подумала, что, пожалуй, достану зубами до его руки. Тут что-то блеснуло на его пальце — красноватая искорка, как отблеск тлеющей сигареты.

Я узнала кольцо.

И тут же узнала высокого. Тот самый, кто остановил машину Башкова-младшего возле Дома офицеров, разговаривал с Жаклин, потом уехал вместе с ними и Саввушкиным.

Все стало понятным.

Меня заманили в ловушку, решили проучить. Изобьют и оставят лежать здесь, между гаражей, на холодной мерзлой земле. Это — месть за ушедшее денежное благополучие, за отобранную машину, и режиссура, конечно, Саввушкина…

Что делать?… Что-то нужно сделать…

Высокий готовился ударить еще раз, я втянула голову в плечи, насколько позволял сдавивший мне горло ворот куртки, нагнулась вперед… и увидела ногу того, кто меня держал сзади, ногу в светлой брючине… Ведь на мне ботинки! Я уже не следила за высоким. Пусть бьет!…

Я согнула колено и что есть силы ударила каблуком по ноге в светлой брючине.

Я почувствовала, что попала. Не хотела бы я быть на его месте, каждый, кто хоть раз ушибал переднюю часть голени, где незакрытая мышцами кость, знает, как это больно. Может быть, я даже сломала ему ногу. Он только охнул глухо, со свистом втянул воздух. Он уже не держал, он сам держался за меня.

А высокий все еще не понимал, что произошло, все еще тянул меня за отвороты куртки, да и реакция у него была плоховатая.