Морис Леблан - Золотой треугольник

Патриций продолжал быстро ходить взад и вперед по комнате, и, по-видимому, деревяшка, служившая ему вместо ноги, ничуть его не стесняла. Наконец он остановился, залюбовавшись тонким профилем Коралии, освещавшимся отблесками камина, и сел рядом с ней.

— Я ничего не знаю о вас, матушка Коралия… Замужем ли вы? В лазарете доктора и сестры называли вас госпожой Коралией, больные — матушкой… Где вы живете? Каждый день в одно и то же время вы приходите в лазарет и уходите всегда одной и той же дорогой. Иногда вас сопровождает старый седой слуга в кашне, обмотанном вокруг шеи, и в очках. Часто он ждет вас во дворе, сидя на одной и той же скамейке. Его пробовали расспрашивать, но он ничего не отвечает. Таким образом, я ничего не знаю о вас, кроме того, что вы божественно добры и милосердны, и — смею ли сказать? — божественно прекрасны. Может быть, поэтому я представляю вашу жизнь таинственной и полной тревог. Чувствуется, что вы одиноки, что никто не заботится о вашем счастье и безопасности… Вот почему я подумал… Я уже давно начал об этом думать и решил как-нибудь вам об этом сказать. Я думал, что вы, наверное, нуждаетесь в друге, брате, который руководил бы вами и защищал. Не ошибся ли я, матушка Коралия?

По мере того как он говорил, она, казалось, все больше замыкалась, незаметно отодвигаясь, будто желая как можно дальше отойти от него, чтобы он не мог заглянуть ей в душу.

— Вы ошиблись, — прошептала она немного погодя. — Моя жизнь совершенно проста, мне не нужна защита…

— Как, не нуждаетесь, чтобы вас защищали? — воскликнул Патриций. — А люди, что пытались вас похитить? Должно быть, они считают дело, касающееся вас, достаточно важным для того, чтобы немедленно расправиться с сообщником, которого поймали… Вы это ни во что не ставите? Я ошибся, допустив, что вам грозит опасность? Что вы имеете врагов, смелость которых безгранична? Что вас нужно защитить от них? Вы, стало быть, не принимаете моей помощи?

Она упрямо молчала.

— Ну, хорошо, пусть, — решительным тоном произнес капитан. — Если вы не принимаете моего предложения о помощи, я буду защищать вас и без вашего согласия!

Коралия покачала головой.

— Да, буду! — почти выкрикнул Бельваль. — Это моя обязанность и мое право.

— Нет, — вполголоса возразила она.

— Да, мое неоспоримое право, которое дает мне власть даже не спрашивать вашего согласия, матушка Коралия!

— Какое же право? — спросила она, глядя ему в глаза.

— А такое, что я люблю вас!

Он произнес эти слова без робости, как человек, гордый своим чувством, который счастлив заявить о нем во всеуслышание.

Она, краснея, опустила глаза, и капитан уже тише добавил:

— Я чересчур просто об этом сказал, не правда ли, матушка Коралия? Ни вздохов, ни горячих тирад, ни умоляющих взглядов, ни сомкнутых рук. Но вы знали об этом прежде. Да, да, Коралия, не делайте такого гордого лица, вы знали прекрасно, что я вас люблю, знали с тех пор, как знаю я сам… Вы знали об этом, когда ваши маленькие, бесконечно дорогие ручки касались моей окровавленной головы. Все другие меня мучили, когда же прикасались вы, это было лаской… Лаской был и ваш сочувствующий взгляд, и ваши слезы обо мне, когда я страдал… Да и возможно ли вас не полюбить? Все семеро калек, что были сейчас здесь, влюблены в вас, матушка Коралия… Я-Бон вас обожает. Но они простые солдаты, и они молчат. Я же офицер и имею право говорить о своем чувстве с поднятой головой.

Коралия приложила руки к горящим щекам и, наклонясь вперед, молчала.

— Вы понимаете меня, не правда ли, когда я говорю, что имею право говорить о своем чувстве с высоко поднятой головой? Если бы я стал калекой до войны, я не имел бы той уверенности, какую имею теперь… Тогда я сказал бы об этом смиренно и заранее прося прощения за то, что смею питать к вам любовь… Поверьте мне, Коралия, что, говоря любимой женщине о своем чувстве, я нимало не думаю о том, что я калека, и знаю, что смешным не покажусь.

Он приостановился на миг, чтобы перевести дыхание, и продолжал с тем же жаром:

— Так и должно быть, все должны знать, что пострадавшие в этой войне не должны считаться париями. На них должно смотреть как на людей вполне достойных, да, вполне. Что же? Всего только одной ногой меньше. Что из того? Разве только потому, что война отняла у меня руку или ногу, я навсегда должен забыть о том, что существует счастье, и не смею сказать о том, что люблю, без того чтобы меня оттолкнули или почувствовали ко мне жалость? Но я не желаю, чтобы меня жалели и, отталкивая мою любовь, предлагали сочувствие… Мы, калеки, требуем от женщин и от общества, чтобы нас считали за равных с теми, кого счастливая звезда или трусость уберегли от ранений.

Капитан снова ударил кулаком по камину.

— Да, мы, хромые, безногие, безрукие, слепые и изуродованные, требуем полного равноправия. Почему у одного из нас должно быть меньше шансов на любовь только из-за того, что он употребил живость своих ног для того, чтобы лететь на врага, а не провел свою жизнь, вытянув их под конторкой? Место для нас и нам подобных! И знайте, что мы сумеем это место честно взять и достойно удержать. Нет счастья, на которое мы бы не имели права, и нет работы, на которую мы не были бы способны, при известной практике и старании… Правая рука Я-Бона служит за двоих, а левая нога Бельваля пройдет две мили в час, если это потребуется.

Он рассмеялся.

— Правая рука и левая нога… С нас хватит того, что осталось. Разве мы стали хуже от этого? Ведь потомство наше от этого не родится безруким и безногим. У него прибавится только доброты и отваги. Вот на что мы претендуем, матушка Коралия! Мы не нуждаемся в жертвах и вовсе не считаем героизмом, если какая-нибудь девушка согласится выйти замуж за слепого. В такой стране, как Франция, где все служат Родине, скоро на имеющих одну руку или две будут смотреть, как смотрят теперь на брюнетов и блондинов или как на людей безбородых и с бородой. Каждый будет жить так, как захочет, вовсе не чувствуя себя изгоем. А так как моя жизнь, матушка Коралия, и мое счастье зависят от вас, то я и не стал больше откладывать… Ну, а теперь, слава Богу, кончено. Мне еще многое остается досказать, но ведь впереди у нас еще не один день…

Коралия молчала, спрятав лицо в ладонях. Бельваль наклонился и разжал ее руки.

— Отчего ты плачешь, матушка Коралия? — нежно спросил он. — Из-за меня льются эти слезы?

— Нет, из-за всех вас, — последовал шепотом ответ. — Эта ваша веселость, ваша манера относиться беззаботно к своему несчастью, вот что трогает больше всего.

— Стало быть, вы не сердитесь на меня из-за того, что я вам сказал?

— Сердиться на вас! — воскликнула она, делая вид, что не понимает истинного значения его слов. — Да любая женщина всегда нежнее будет относиться к тем, кто пострадал…

Он покачал головой.

— Но я-то прошу не нежности, а ответа на мои слова… Нужно мне вам их напомнить?

— Нет.

— Но тогда ответьте!

— Ответ, мой друг, будет таков, что ваших слов вы не повторите мне больше никогда.

— Вы запрещаете мне это?

— Да, запрещаю.

— В таком случае, обещаю молчать до тех пор, пока снова вас не увижу.

Она прошептала:

— Вы меня больше не увидите…

— Почему бы это, матушка Коралия?

— Потому что я этого не хочу…

— Но все же почему?

— Почему? — Она повернулась к нему и, глядя прямо в лицо, сказала: — Потому что я замужем…

Но это заявление, по-видимому, не особенно обескуражило капитана, и он спокойно возразил:

— Ну так что же? Значит, выйдете замуж во второй раз. Вне всякого сомнения, ваш супруг стар и вы его не любите…

— Не шутите этим, мой друг!

Бельваль схватил руку молодой женщины и задержал ее, когда она хотела встать.

— Вы правы, Коралия, и я прошу прощения, что говорил несерьезно о вещах столь важных. Но ведь от этого зависит моя жизнь, а также и ваша, я в этом уверен. Я знаю также, что наши жизни пойдут одна навстречу другой, даже против вашего желания… Я ничего у вас не прошу, я надеюсь только на судьбу… Она же нас и соединит…

— Нет, — возразила она.

— Да! Тысячу раз да!

— Нет! — снова повторила Коралия. — Вы дадите мне честное слово, что не будете пытаться меня увидеть, и узнать мое имя. От вашего дружеского чувства ко мне я жду многого, но ваше признание отдаляет нас друг от друга… Я не хочу, чтобы кто-нибудь вмешивался в мою жизнь, не хочу!

Она проговорила это решительным тоном, стараясь высвободить руку.

Но капитан сжал ее еще сильнее.

— Вы будете жалеть… Вы не имеете права так распоряжаться собой… Подумайте прежде!

Коралия оттолкнула его и при этом задела свой мешочек, лежавший на камине. Он упал на ковер и раскрылся. Из него выпали две или три вещицы, которые она быстро подняла. Патриций тоже нагнулся.

— Вот еще это, — сказал он, подавая ей маленький футляр, сплетенный из рисовой соломки, в котором виднелись зерна четок.