Семён Клебанов - Спроси себя

Еще несколько минут назад Мария не решалась лишний раз приподнять руку, а теперь, ощутив прилив сил, повернулась на бок и, упираясь руками в кровать, опустила на прохладный пол обессиленные ноги. Боль в спине стала невыносимой, но Мария терпела, не желая сдаваться. Она уцепилась за тумбочку и сделала первый крохотный шаг.

Мария увидела за окном потемневшее небо с бурыми облаками. Они низко повисли над землей — близился дождь.

«Сопротивляйтесь, черт возьми!» — вспомнила она слова доктора, и эти слова вызвали в ее душе волнение, которое бывает у людей, в первый раз открывающих тайны жизни.

Теперь ей оставалось нагнуться. Мария оробела от этой мысли, но тут же с неведомой отвагой оторвала руку от тумбочки и, неуклюже нагнувшись, ухватила жгутик.

Он уже не был белым. В одно мгновение он виделся ей дрожащим кругом, то черным, то оранжевым… Наверное, прошла вечность, покуда Мария смогла подняться. Рука задела стакан с водой, стоявший на тумбочке. Он упал и разбился, оплеснув ее ноги.

И сразу, дрожа от свирепой силы, загрохотали разрывы, заметались люди, застрочил пулемет. Мария увидела, как она, согнувшись, сидит в своем шалаше, тревожно вращает ручку передатчика и все повторяет свои позывные: «Там чудеса, там леший бродит». И вдруг — гулкий белый взрыв, эхо которого протяжно понеслось над морем.

Мария качнулась, испуганно вскрикнула и, потеряв сознание, упала на пол…

На следующий день она с тревогой ожидала, что доктор обнаружит разошедшиеся швы, но он, улыбнувшись, сказал:

— Вчера, как ни странно, вы вырвали веревку у палача.

К вечеру, как всегда, пришла медсестра с градусником. Мария заметила, что один глаз у нее был светлее, а другой темнее, что придавало лицу кроткое выражение, словно у большой обиженной девочки. Медсестра протянула Градовой плитку шоколада и села на краешек кровати.

Мария решила, что это подарок доктора за ее бесстрашие.

— Тут тобой один лейтенант интересовался, когда ты грохнулась, — сказала медсестра. — Симпатичный. Он и шоколад оставил.

Мария не поверила и спросила:

— Откуда он меня знает?

— Пришел вчера в приемный покой. «Я летчик, говорит, Степан Смолин. Хочу знать, как тут моя пассажирка, радистка партизанская. Фамилии не знаю. Думал, пока долечу до аэродрома, она у меня в самолете концы отдаст. Плоха была»». — И, вздохнув, добавила: — Ты-то его помнишь?

Мария не сводила глаз с медсестры, но, как ей ни хотелось, не могла вспомнить летчика Смолина.

Медсестра сообщила, что на всякий случай записала адрес летчика, и посоветовала Марии написать ему.

Через несколько дней Мария отправила короткое письмо Степану Смолину. Но ответа не получила.

В судебный зал заглядывало заходящее солнце, золотило желтые стены.

Неожиданно тишину разорвал гул пролетевшего самолета. Градова прислушалась к удалявшемуся тревожному звуку и сразу почувствовала, как в ней с прежней силой просыпается позабытый гнев. Она гнала его прочь, чтобы не поддаться ему или, хуже того, найти успокоение в ненависти, охватившей ее.

«Зря расстраиваюсь и терзаю себя напрасно, — думала Градова. — Может быть, это совсем другой летчик — разве он один к нам прилетал?»

Но в глубине души она чувствовала, что расчетливо хитрит с совестью и что ей очень хотелось бы, чтобы подсудимый Щербак оказался именно тем человеком, который в грозный час бросил ее на произвол судьбы.

Градова объявила перерыв, чем несколько озадачила народных заседателей.

Едва только Щербак вышел из зала суда, как Каныгин, изменившись в лице, стал укорять его. Он говорил громко, захлебываясь от волнения:

— Что ж ты из себя добрячка строишь? Подумать только — взял да и признался. А им, — он резко кивнул в сторону судебного зала, — больше от тебя ничего и не надо. Теперь ты у них на крючке.

— Федор, люди кругом, — сказал Щербак.

— Я свою правду на шепоток не променяю, — распалялся Каныгин. — Как тебя угораздило такой грех на душу взять? Зачем? Кому от этого польза?

— Мне, Федор. Пойми. Я кто был? Начальник запани или отставной козы барабанщик?

— Ты меня словами не глуши. Зачем чужую вину на себя взвалил? Чтоб чужая подлость верх взяла? Только не думай, что я страхом прибит. Потому, мол, и бегу в кусты. Совесть не пятак, в карман не положишь. — Каныгин глубоко перевел дыхание и вдруг тихо, словно до этой минуты не он бушевал, а кто-то другой, сказал: — Обидно, Алеша. Был ты для меня человеком, а теперь как тебя назвать?

Неожиданно подошел адвокат Каныгина и, многозначительно разведя руками, сказал Щербаку:

— Неосмотрительно поступили, Алексей Фомич. Здесь суд, а не собрание. И статья у вас стользкая. Удивляюсь вашей позиции. Вы сами себе копаете яму.

Алексей потер переносицу.

— Каждый отвечает за себя.

— Сия премудрость мне известна. Только зря торопитесь. Обвинительное заключение еще не приговор. Его доказать надо, — наставительно заметил адвокат.

— Знаю, знаю, — ответил Алексей. — За свои ошибки надо уметь отвечать. Другого выбора нет.

Адвокат по-своему оценил слова Щербака и удивленно пожал плечами.

— Вы признали себя виновным. А Каныгин отрицает свою вину. Тогда будьте последовательны. Не подводите Каныгина. Отвечайте в полную меру и подтвердите невиновность технорука. Это же соответствует истине. И тогда ваша позиция станет не только благородной, но и прочной. — Сняв очки, добавил: — Попытайтесь взглянуть на вещи здраво. — И ушел.

Алексей проводил его долгим непонимающим взглядом.

— Цепкий у тебя защитник, — сказал он.

Каныгин стоял растерянный.

— Въедливая баба наш судья. На мой характер лучше бы мужик судил.

— Считай, что нам не повезло, — согласился Алексей.

— Что она в нашем деле понимает? Поворочала бы бревна багром денек-другой — узнала бы, почем фунт лиха. Ну кража, убийство — тут ясно. Всякие улики имеются, отпечаточки пальцев есть… Да ты меня не слушаешь, Алексей.

— Слушаю, Федор, слушаю.

— Зря ты защитника не взял. Неужто денег пожалел?

— Да нет. Не пожалел.

— С защитником спокойнее. Чего сам упущу — он доглядит.

— Мне в жизни за всем самому пришлось доглядывать, Федор. И в бою у меня свое место было… И здесь у меня стульчик свой за барьером. Двух правд не бывает.

Каныгин почесал затылок, сказал:

— Тебе видней, конечно. Только у злой Натальи все канальи.

Большие окна гостиницы смотрели на Волгу.

С седьмого этажа, где жили Щербак и Каныгин, река открывалась плоской ширью.

Алексей помешивал ложечкой чай и смотрел в синюю даль.

— Красиво… — не поворачивая головы, сказал он.

— Оно, понятно, красиво, когда спокойно и тихо, — отозвался Каныгин, отставляя тарелку с едой. — А я сегодня опять не спал. — Он достал папиросу, смял опустевшую пачку.

— Я слышал, как ты кряхтел да ворочался… Кому от этого польза, Федор? Может, бессонница даст суду право скостить с тебя годок-другой? — невесело пошутил Щербак. — Ты у защитника спроси.

— Был сплавщиком, стану лесорубом. Опять свежий воздух.

— Убедительно рассуждаешь.

— Стараюсь, Фомич. А вот ты…

— Что я?

— Ты помолчи, стерпи старого дурака. Если правду сказать, лучше бы меня одного судили. Я и лесорубом могу. Было время — двухпудовой гирей крестился, да и сейчас еще есть силенка.

— Я тоже не жалуюсь.

— И свое я уже протопал, — продолжал Каныгин. — И человек я неприметный. Подумаешь, технорук запани! Маленькому человеку и цена невелика.

Алексей отпил несколько глотков и опять стал помешивать чай, а потом вдруг сердито стукнул ложечкой по стакану.

— Может, и те двадцать миллионов, которые полегли на дорогах войны, маленькие? Кто же тогда великаны, черт возьми, если не каждый из нас, кого смерть не раз целовать примерялась?

— Боюсь, что не осилить тебе суда, Илья Муромец. — Каныгин покачал головой. — Повалят. Возьми защитника.

— Опять за свое?

— Фомич, возьми. Не убудет тебя.

Алексей резко повернулся к Федору. Но, заглянув в мутные от бессонной ночи глаза друга, только и сказал:

— Чудак ты, право, Федор Степанович.

— Я пойду, пожалуй, — пробурчал Каныгин. — Папирос купить надо.

Алексей отвернулся и опять принялся смотреть в окно, за которым шумела речная жизнь: плыли белые теплоходы, торопились катера, послушные баржи шли за буксирами. Однако неизбежно и постоянно мысли его возвращались к аварии, к пожарам, возникшим в разных местах поселка. И за все ему надлежало держать суровый ответ.

Каныгин сиротливо стоял в коридоре суда и слушал защитника, который доверительно сообщил, что сегодня заседание начнется с допроса Щербака и показания его во многом определят ход судебного разбирательства.