Сирил Хейр - Самоубийство исключается

— Разумеется, сэр. Что ж, все равно я рад был еще раз увидеться с вами, сэр. Ну, мне пора идти заниматься делом. Думаю, для местного населения это будет настоящей сенсацией, когда они узнают, что это мистер Диккинсон.

— О, так это мистер Диккинсон? — вырвалось у инспектора, позабывшего об осторожности.

Уже занеся ногу над порогом, сержант приостановился и посмотрел на инспектора с явным интересом.

— Так вы знали мистера Диккинсона, сэр? — сказал он.

— Я впервые встретился с ним вчера вечером. А что с ним случилось?

— Сегодня утром его обнаружили мертвым в постели. Насколько я понял, он принял сверхдозу какого-то лекарства. Доктор еще не спускался.

— Бедняга! — сказал Маллет. Затем, заметив любопытствующий взгляд сержанта, добавил: — Послушайте, сержант, вчера вечером у меня с мистером Диккинсоном состоялся весьма необычный разговор. Возможно, я могу оказаться полезным в качестве свидетеля. Пожалуй, будет лучше, если перед отъездом я дам свои показания, а пока... вы не будете возражать, если я поднимусь к нему в номер, просто как свидетель, хорошо?

Комната Леонарда Диккинсона находилась в конце длинного коридора, который тянулся вдоль всего второго этажа гостиницы. Окна его номера выходили на юго-восток, и сейчас он был залит мягким светом августовского солнца. Старик неподвижно лежал на просторной старомодной кровати, резкие черты его худого лица были смягчены смертью, озабоченные морщины на лбу исчезли. Глядя на его застывшее лицо, Маллет подумал, что сейчас он выглядит счастливее, чем при жизни. След его последнего пути был уже начертан на карте, и его конец оборвался именно там, где он хотел.

Кстати, сама карта лежала на столике у кровати, открытая на том месте, где в центре запутанных линий был отмечен «Холл». Кроме нее, инспектор заметил на столе аптечный пузырек с маленькими белыми таблетками и второй такой же, совершенно пустой.

Когда они вошли, доктор как раз убирал свои инструменты. Он был молод, деловит и самоуверен.

— Сверхдоза успокоительного лекарства, — заметил он. — Полагаю, вам нужно будет послать вот это на анализ. — Он кивнул на стол с пузырьками. — Но могу сразу сказать, что в них находится. — Он неразборчиво пробормотал какое-то латинское название и добавил: — Придется делать вскрытие, но уверен, вы обнаружите, что он буквально им напичкан. Должен заметить, это лекарство довольно коварное. Вы принимаете назначенную вам дозу — она не оказывает нужного действия; вы просыпаетесь среди ночи, ощущая тупую головную боль — думаете, господи, да я забыл выпить лекарство, — и принимаете еще одну дозу; можете опять проснуться, если, допустим, накануне слишком много выпили, — берете две или три дозы, чтобы уж подействовало наверняка, и впадаете в кому, даже не подозревая об этом. Просто, как глазом моргнуть.

Что-то белое, торчащее из-под карты, привлекло внимание сержанта. Это была небольшая картонная карточка, заполненная твердым, четким почерком. Сержант молча достал ее, прочел текст и протянул Маллету.

Там было написано: «В нашей власти избежать несчастий, когда мы можем сами распоряжаться своей смертью».

Маллет молча кивнул. После ухода доктора он сказал:

— Именно поэтому я и решил, что могу пригодиться вам как свидетель.

Он обежал взглядом комнату, затем, в который раз напомнив себе, что это дело не его, оставил сержанта заниматься своими обязанностями, пока тот не освободится и не примет у него заявление.

Когда для этого настало время, сержант, который не смог удержаться, чтобы не воспользоваться редкой возможностью допросить такого знаменитого человека, подготовил несколько дополнительных вопросов. Маллет добродушно ответил на них. Увидев, что его заявление удовлетворило допрашивающего, он в свою очередь задал вопрос:

— Не хотелось бы занимать ваше время, сержант, но меня несколько заинтересовал старый мистер Диккинсон. Судя по нашей короткой встрече, он был довольно странным человеком.

— Таким он и был, — охотно подтвердил сержант.

— Не могли бы вы немного рассказать о нем? Вчера он сообщил мне, что вроде родился в здешних местах.

— Вы не указали этого в своем заявлении, — строго заметил сержант.

— Боюсь, просто забыл. Подумал, что это не имеет отношения к совершившемуся.

— Что ж, возможно, и нет. В любом случае, сэр, этот дом принадлежал Диккинсонам с момента его постройки, а говорят, это было почти два века назад.

— И надо полагать, какое-то время назад они от него избавились?

— Тридцать лет назад здесь появились Майклсы — то есть когда умер старый мистер Диккинсон.

Маллет засмеялся.

— Я вижу, в деревне все помнят, — сказал он.

— Не совсем так, сэр, — объяснил сержант. — Мистер Леонард, лучше, наверное, называть его покойным, не мог смириться с мыслью о потере дома. Он все время скитался здесь или поблизости. Очень был к нему привязан и тосковал.

— Я так и понял из того, что он мне говорил.

— Странно, правда, сэр? Остальные члены его семьи не испытывают ничего подобного. Мистер Артур — это был его брат — нажил в Лондоне огромные деньги и несколько раз мог выкупить гостиницу, но и не подумал это сделать. А вот мистер Леонард, хотя имел жену и свою семью, не мог расстаться с родовым гнездом... Что ж, — выразительно закончил сержант, — не буду дольше вас задерживать, сэр.

Не часто инспектору Маллету напоминали, что он попусту тратит свое или чужое время. Он устыдился, обнаружив, что проявил глубокую заинтересованность в том, что с виду казалось не чем иным, как заурядным самоубийством в заурядном месте, если бы не странности пожилого джентльмена. Одернув себя, он поблагодарил сержанта за любезность и покинул гостиницу. Затем направился на машине в сторону Лондона и решительно выкинул из головы трагическую историю несчастного мистера Диккинсона.

Пятница, 18 августа

— Это настолько характерно для Леонарда — настаивать, чтобы его похоронили в Пендлбери! Вместо того, чтобы хоть чуточку подумать об удобствах других! Совершенно характерно!

Говорившим был Джордж Диккинсон, старший из оставшихся в живых братьев покойного; дело происходило, как можно было понять, после похорон Леонарда, и замечание вырвалось у Джорджа, когда он тяжело усаживался в машину после церемонии погребения. Десять лет назад, когда был сшит его траурный костюм, он был плотным мужчиной, за прошедшее время еще прибавил в обхвате дюйм с четвертью, так что теперь костюм жал во всех местах, что в сочетании с жаркой погодой привело Джорджа в настроение, которое можно было охарактеризовать как «невероятно плохое». Стоит добавить, что его обычное настроение было просто плохим. То, что для него считалось «невероятно плохим» настроением, выходило за рамки обычного состояния взрослых. Скорее это можно было сравнить с неуправляемой яростью трехлетнего ребенка.

— Да еще в августе! Нет, это уж слишком! — добавил Джордж, кое-как устраиваясь на заднем сиденье и утирая лоб в том месте, где шляпа врезалась в кожу.

— Да, Джордж, — покорно проговорил рядом с ним тихий голос.

Люси Диккинсон говорила «да, Джордж» уже около тридцати лет. Если ей и надоело повторять эту фразу на протяжении всего супружества, она никому в этом не признавалась. Опыт жизни с мужем показал, что, отделавшись данным коротким замечанием, она избавлялась от многих проблем. Например, сейчас она могла бы напомнить, что и сам Джордж указал в своем завещании, чтобы его похоронили в семейном склепе Пендлбери; что он уселся на подоле ее черного шелкового платья и мнет его и что было бы приличнее, если не сказать больше, дождаться, пока они не выедут за ворота церковного двора, прежде чем закуривать сигару, которую он с таким трудом выудил из кармана тесного фрака. Но, осмелься она сделать хоть одно из этих замечаний, и ей не миновать бы настоящего скандала. А скандал, после тридцати лет замужества за таким человеком, как Джордж, относился к разряду событий, которые человек старается избежать любой ценой.

— Так! Ну, что вы там возитесь? Давайте поезжайте, водитель, в чем дело? Не торчать же нам здесь целый день! — было следующее замечание Джорджа, обращенное к шоферу, который стоял у дверцы автомобиля.

К несчастью, машина была наемной, и водитель, молодой парень, не выказывал особого почтения к своему временному хозяину. Домашние слуги, зависевшие от Джорджа, так как получали от него жалованье на свое существование, быстро усваивали необходимость выказывать ему полное раболепие и покорность, что Джордж называл «знать свое место». А этот юный нахал только с интересом посмотрел на вспыхнувшее от злости лицо Джорджа и равнодушно заметил:

— Вы еще не сказали мне, куда ехать.

— Хэмпстед! — рявкнул Джордж. — 67, Плейн-стрит, Хэмпстед. Поезжайте по Хай-стрит, пока не окажетесь у...