Агата Кристи - Ночная тьма

Мне было так одиноко, так одиноко и страшно. Я сумел уйти от врагов и пришел к Другу — к единственному моему другу. Только он, кроме матери, знал обо мне все, но про мать мне сейчас думать не хотелось.

Раза два я заговаривал с медсестрой, спрашивал, нельзя ли что-нибудь сделать, но она только качала головой и дипломатично уходила от ответа:

— Может, он придет в сознание, а может, и нет. Вот я сидел и ждал. Вдруг он зашевелился и застонал. Сестра тихонько его приподняла. Он смотрел на меня, но я не понял, узнал он меня или нет. Он смотрел сквозь меня куда-то в стену. Но вдруг его взгляд стал осмысленным. «Узнал! — подумал я. — Он меня видит». Он что-то проговорил, но так тихо, что, мне пришлось наклониться над ним. Нет, он шептал какие-то бессмысленные слова.

Потом вдруг тело его задергалось в конвульсиях и, откинув голову, он выкрикнул:

— Глупец, почему ты не выбрал другой путь?..

И, рухнув на подушки, скончался.

Я не понял, что он хотел сказать и сознавал ли, что говорит.

Вот так я встретился с Сэнтониксом в последний раз. Интересно, услышал бы он, если бы я что-нибудь ему сказал? Мне хотелось еще раз сказать ему, что дом, который он построил, — лучшее, что у меня когда-либо было, и он мне дороже всего на свете. Забавно! Наверное, этот дом был олицетворением моих желаний, тех страстных желаний, которые нельзя выразить словами. А он их распознал и осуществил. У меня есть свой дом. Я возвращаюсь к себе домой.

Возвращаюсь домой. Только об этом я и был способен думать, пока плыл на теплоходе…

Сначала мною владела смертельная усталость, но потом откуда-то из глубины хлынуло ощущение счастья… Я плыву домой. Плыву домой…

Да, вот так я и плыл. Все позади. Битва окончена, борьба завершена. Последний этап путешествия.

Далеко позади осталась моя неугомонная молодость. Дни, когда я мечтал: «Я хочу, я хочу». А ведь это было не так давно. Меньше года назад…

Я лежал на койке и вспоминал, вспоминал былое.

Встреча с Элли, наши свидания в «Риджентс-парке», регистрация брака в мэрии. Дом — его строит Сэнтоникс, строительство завершено. Мой дом, целиком мой. Я стал тем, кем хотел стать, кем всю жизнь мечтал стать. Я получил все, что желал, и теперь плыву домой.

Перед отплытием из Нью-Йорка я написал письмо и отправил его авиапочтой, чтобы оно пришло в Англию раньше, чем приплыву я. Я написал Филпоту. Я почему-то чувствовал, что Филпот в отличие от других меня поймет.

Писать легче, чем рассказывать. А он должен знать. Все должны знать. Некоторые, быть может, не поймут, но он.., он поймет. Он видел, как близки были Элли и Грета, как Элли во всем полагалась на Грету. По-моему, он понимал, что и я привык полагаться на Грету, и как мне будет невыносимо трудно жить одному в доме, где я жил с Элли, если не найдется человека, который меня поддержит. Не знаю, сумел ли я его убедить. Я старался изо всех сил.

Мне бы хотелось, — писал я, — чтобы вы первым узнали нашу новость. Вы были добры к нам, и, по-моему, вы единственный способны нас понять. Я не могу жить один в Цыганском подворье. Все время, пока я был в Америке, я думал об этом и вот что решил: как только вернусь домой, я попрошу Грету стать моей женой. Только с ней я могу говорить об Элли. Она меня поймет. Возможно, она мне откажет, но я почему-то думаю, что согласится. И тогда получится, что нас по-прежнему в доме трое.

Я трижды переписал письмо, прежде чем мне удалось выразить именно то, что я хотел сказать. Филпот должен был получить его за два дня до моего возвращения.

Когда мы приближались к Англии, я поднялся на палубу. И смотрел, как земля плывет нам навстречу.

«Хорошо бы рядом был Сэнтоникс», — подумал я. Я и в самом деле этого хотел. Мне хотелось, чтобы он знал, что сбываются мои мечты, что сбывается все, что я замышлял, все, о чем грезил.

С Америкой я покончил. Больше я никогда не увижу всех этих мошенников и лизоблюдов, всех, кого ненавидел я и кто, несомненно, ненавидит меня и смотрит как на выскочку из низов. Я возвращался домой с победой. Возвращался к моим соснам и к петляющей, полной опасностей дороге, которая шла через Цыганское подворье к дому на вершине холма. К моему дому! Я возвращался к тому, чего хотел больше всего на свете. К моему дому — дому, о котором мечтал, который задумал обрести, который мне дороже всего. И к необыкновенной женщине… Я всегда знал, что в один прекрасный день встречу ее. И встретил. Я увидел ее, и она увидела меня. И мы сошлись. Необыкновенная женщина. С той минуты, когда я впервые ее увидел, я понял, что Принадлежу ей, принадлежу целиком и навсегда. Я был ее собственностью. И теперь наконец я ехал к ней.

Никто не видел, как я прибыл в Кингстон-Бишоп. Уже наступили сумерки, я приехал поездом и со станции пошел пешком окольной дорогой, чтобы не встретить никого из местных жителей. В тот вечер я никого не хотел видеть.

Солнце уже совсем село, когда я ступил на дорогу, ведущую к Цыганскому подворью. Я уведомил Грету о времени моего прибытия. Она ждала меня в доме на холме. Наконец-то! Мы покончили с ложью и притворством — теперь я могу не делать вид, что не люблю ее, думал я, смеясь в душе над той ролью, что мне довелось играть, над ролью, которую я тщательно разыгрывал с самого начала, изображая человека, которому Грета ненавистна и который не хочет, чтобы она приехала и жила с нами. Да, я старался изо всех сил. Ни у кого не должно было возникнуть ни малейшего сомнения в моей искренности. Я припомнил разыгранную нами ссору, которую Элли не могла не подслушать.

С первой же минуты нашего знакомства Грета поняла, что я собой представляю. Мы никогда не имели никаких иллюзий относительно друг друга. Она рассуждала точно так же, как я, у нее были те же желания, что и у меня. Мы хотели завладеть миром, не меньше! Мы хотели чувствовать себя счастливее всех на свете. Мы хотели удовлетворить все наши честолюбивые замыслы. Мы хотели жить, ни в чем себе не отказывая. Я вспомнил, как излил ей душу во время нашей первой встречи в Гамбурге, рассказывал о своих ненасытных желаниях. От нее не нужно было скрывать моей чрезмерной жажды удовольствий. Ей была свойственна такая же жадность.

— При таких аппетитах прежде всего нужны деньги, — сказала она.

— Ясное дело, — согласился я, — только я не знаю, откуда их взять.

— Одной работой, — заметила Грета, — даже если работать не покладая рук, их не наживешь. Да ты и не из тех, кто любит трудиться.

— Работать! — возмутился я. — Я и так всю жизнь работал! Я не хочу ждать. Не хочу ждать до старости. Ты когда-нибудь слышала про человека по фамилии Шлиман[37]? Как он работал, скопил целое состояние, чтобы осуществить мечту всей его жизни, а потом отправился в Трою на раскопки, где нашел захоронения троянцев. Мечта его сбилась, но ему пришлось ждать до сорока лет. Я же не хочу ждать до старости, когда окажусь одной ногой в могиле. Я хочу заполучить все сейчас, пока я молод и здоров. И ты тоже, правда? — спросил я.

— Да. И, кроме того, я знаю, каким способом можно этого добиться. Сделать это нетрудно. Интересно, как это ты сам не додумался? Ты ведь пользуешься успехом у жен-шин, верно? Я сразу это почувствовала.

— Ты считаешь, что меня интересуют женщины или когда-либо интересовали? Есть только одна женщина, которая мне нужна, — сказал я. — Это ты. И ты это знаешь. Я — твой, и только твой. Я понял это в ту минуту, когда увидел тебя. Я всегда знал, что встречу такую, как ты. И встретил. Я принадлежу тебе.

— Да, пожалуй, я готова тебе поверить.

— И к тому же мы оба хотим от жизни одного и того же, — сказал я.

— Говорю тебе, это совсем нетрудно, — повторила Грета. — Все, что от тебя требуется, — это жениться на богатой девушке, на одной из самых богатых на свете. Я могу помочь тебе это сделать.

— Не говори глупостей, — засмеялся я.

— Никаких глупостей. Все очень просто.

— Нет, — отказался я, — это не для меня. Я не хочу быть мужем богатой жены. Она купит мне все, что мне захочется, но за это посадит меня в позолоченную клетку, а я вовсе к этому не стремлюсь. Не слишком веселенькая перспектива — стать рабом…

— Тебе это вовсе не угрожает. Твой брак продлится недолго. Совсем недолго. Жены ведь иногда умирают. Я уставился на нее.

— Что? Я тебя шокировала? — спросила она.

— Нет, — ответил я. — Ничуть.

— Я так и думала. Мне показалось, что ты, может быть, уже… — Она смотрела на меня вопросительно, но я не собирался ей отвечать. Во мне еще сохранился инстинкт самосохранения. Есть тайны, которыми не хочется ни с кем делиться. Не потому, что это уж такой большой секрет, а просто не хочется вспоминать… Особенно о самой первой. Глупость, конечно, чистое ребячество. Мною овладело страстное желание заполучить первоклассные наручные часы, которые подарили моему школьному приятелю. Как я их хотел! Такие же! Стоили они кучу денег. Ему их купил богатый крестный. Да, мне их очень хотелось, но я понимал, что у меня таких часов никогда не будет. Однажды мы вместе отправились на каток, хотя лед еще не устоялся. Нет, заранее я об этом не подумал. Просто случилось так, что лед треснул. Я подъехал к приятелю. Он провалился в полынью, но держался за кромку льда, обрезая в кровь пальцы. Я подъехал к нему — разумеется, чтобы помочь ему выбраться, но в ту секунду, когда я был уже рядом, блеснули его часы. «А что, если он уйдет под лед и утонет? — пришло мне в голову. — Это так легко устроить», — подумал я…