Рональд Нокс - Три вентиля

С прискорбием сообщаю вашему преосвященству, что не так давно я съездил в Лондон к специалисту и узнал, что хвораю неизлечимой болезнью. Я не шибко ученый и название ее написать не сумею, а раз она не из обычных, вашему преосвященству навряд ли очень интересно знать, как она называется. В общем, специалист сказал, что жить мне осталось года два или около того и что под конец меня замучают сильные боли. Вот почему, согласно моим убеждениям, которые я изо всех сил старался объяснить вашему преосвященству, я намерен покончить жизнь самоубийством, как я это сделаю, все узнают еще раньше, чем мое письмо попадет в ваши руки.

Как вашему преосвященству известно, твердых религиозных убеждений у меня нету. Я верую в загробную жизнь и что мы все будем судимы по нашим прирожденным задаткам и по тому, как мы их использовали. Я верю, Бог милостив и примет во внимание наши разногласия насчет того, что такое правильный поступок и каким способом надо его совершать. У меня случались в жизни тяжелые времена, и, может, я не всегда действовал наилучшим образом. Так что теперь, желая примириться с Господом, я решил часть моей собственности завещать лично вашему преосвященству на нужды пулфордской епархии. Означенная собственность составлена из взносов по страховому полису на дожитие, который я подписал с Бесподобной Страховой компанией. Соответственные распоряжения я направил моим адвокатам в завещании, сделанном мною на днях.

Я уверен, что ваше преосвященство, будучи духовным лицом, норовит заботиться о своих пулфордских согражданах, а стало быть, эти деньги наверняка пойдут на благие цели, хоть я и не во всем согласный с вашим преосвященством. Ваше преосвященство, конечно, понимает, что это письмо должно остаться между нами, и не станете никому говорить про то, что я покончил с собой. Ведь если Страховая Компания заподозрит насчет самоубийства, она, скорей всего, откажется платить; такое уж у них правило, они платят, только если самоубийца повредился рассудком, ну а я-то, слава богу, в полном уме и твердой памяти. Впрочем, если мои приготовления пройдут успешно, присяжные даже не подумают на самоубийство и страховка будет выплачена. Ваше преосвященство должны понять, тут все по справедливости, так как 1) кончая самоубийством, я только приближаю на пару месяцев исполнение приговора судьбы и 2) деньги я завещал не на забавы нескольких себялюбцев, а на то, что послужит духовной поддержкой многим людям, большей частью беднякам. Потому я и пишу лично вашему преосвященству, а другим про это и знать не надо. Я убежден, что Господь простит меня, если мой поступок вообще можно считать дурным, я ведь боюсь физических страданий и шибко хочу, чтобы мои наследники употребили эти деньги на благие дела. Большое вам спасибо за доброе отношение, которое я всегда чувствовал в соборном доме, хоть я и другой веры. Остаюсь

покорный слуга вашего преосвященства

И. Моттрам.

В некоторых местах голос у епископа слегка дрожал; и в самом деле, трудно было остаться равнодушным – ведь автору письма, явно неискушенному в тонкостях языка, стоило неимоверных усилий изложить на бумаге свои добрые намерения.

– Мне и вправду очень жаль беднягу, – сказал епископ. – Чем старше мы становимся, тем бережнее должны относиться к странным капризам людской совести. Это письмо написал не сумасшедший. И все же как быть, если совесть у человека такая исковерканная?.. Впрочем, я приехал не затем, чтобы донимать вас подобными разговорами. Как видите, автор письма советует мне хранить тайну, но не требует этого – иначе он бы поставил меня в очень и очень неловкое положение. А так я без колебаний прочитал это письмо вам и без колебаний предоставлю его суду. По всей видимости, наше наследство, в конце-то концов, попросту химера.

– Н-да, бедняга… – вздохнула Анджела. – И вам тоже не повезло, мистер Лейланд. Понимаете, ваше преосвященство, мистер Лейланд вот только что убедил всех нас, что Бринкман убил своего хозяина, напустив к нему в номер газу из комнаты наверху.

– Слава богу, ничего такого не случилось! – воскликнул епископ. – А это письмо, по крайней мере, поможет нам лучше думать о Бринкмане.

– Для простого стечения обстоятельств, – сказал мистер Поултни, – было бы весьма странно и даже более того, прелюбопытно, если б Моттрам у себя внизу травился газом, а Бринкман в то же самое время, ни о чем не подозревая, добавил еще газу сверху. Попробуй реши тогда, что произошло – самоубийство или убийство. Однако, – он слегка поклонился епископу, – здесь присутствуют сведущие люди.

– Умоляю, не спрашивайте меня! – Епископ протестующе вскинул руки. – Тут нужна консультация каноника-правоведа. И если не ошибаюсь, он скажет, что в данном случае акт убийства входит в акт самоубийства, только я не уверен, что это поможет делу.

– А не скажет ли нам мистер Бридон, – вставил Эймс, – какое решение приняла бы Компания?

– Думаю, ей пришлось бы туго, – ответил Бридон. – К счастью, в нашем деле все ясно. Ведь мистер Лейланд построил свою версию на одной только невозможности самоубийства, точнее, на том, что газ в номере Моттрама был закрыт. А вот замечательная версия мистера Поултни учитывает все сложности, которые мистер Лейланд старался обойти.

– Разрази меня гром, если я хоть что-нибудь понимаю! – сказал Лейланд. – Кошмар какой-то – едва нащупаешь твердую опору, как она раз! – и рухнула! Поневоле начнешь верить в привидения. А само письмо? С ним-то как прикажете быть? Можно мне взглянуть на конверт, ваше преосвященство?.. Спасибо. Ну что ж, Бринкман не клал его на уступ, а, наоборот, пытался достать, это ясно. Конверт пролежал там несколько дней – видите, уже успел пожелтеть от солнца. Но с чего это Бринкману так загорелось унести письмо с собой? Ведь оно подтверждает, что Моттрам покончил самоубийством, но Бринкман как раз это нам и внушал!

– Бринкман мог и не знать, что в письме, – заметил Эймс.

– Или решил, что в конверте та самая тысяча фунтов, – добавил Поултни, – этакий сюрприз для его преосвященства. Я вот не акробат, но за тысячу-то фунтов и повыше бы подпрыгнул, да что там – на крыльях взлетел!

– Интересно все-таки, знал Бринкман о содержании письма или нет? – задумчиво проговорил Лейланд. – Если знал, то, выходит, он был прямым пособником Моттрама и в таком случае определенно боялся за себя… но это совсем уж нелепо…

– Нельзя ли взглянуть на само послание? – попросил Бридон. – Только, бога ради, не сочтите меня неотесанным грубияном, просто любопытно, каково оно с виду… Благодарю вас, ваше преосвященство… Гм… забавно… писали-то с черновика!

– С черновика? – переспросил епископ. – Господи помилуй, откуда вы это взяли?

– Я мысленно сравнил его с тем, недоконченным письмом, которое мы нашли в комнате Моттрама. Бедняга был не мастер сочинять письма, перо у него бойкостью не отличалось. И подтверждение тому – письмо в «Пулфорд игзэминер»; присмотревшись, вы увидите, что лишь последнюю фразу внизу страницы промокнули, как только она была написана. А все остальное высохло естественным способом, пока Моттрам обдумывал, что писать дальше. Другое дело – письмо вашего преосвященства, оно написано сразу, в один присест, и следы промакивания к концу страницы становятся все заметнее. Вот я и говорю, что у Моттрама был заготовлен черновой текст, который он просто перебелил.

– По-твоему, письмо диктовал Бринкман? Так, что ли? – спросил Лейланд. – Эта версия, безусловно, открывает новые возможности.

– Нет, я имел в виду другое: не верится мне, чтоб самоубийца так хладнокровно писал свое прощальное письмо. Впрочем, это мелочь.

– А сейчас, – сказал Лейланд, – ты наверняка ждешь, чтобы я выложил эти несчастные сорок фунтов?

– Ба! – вскричал епископ. – Оказывается, у вас тут личный интерес, мистер Бридон?! Ну что ж, Компании вы сберегли куда более значительную сумму. Ведь, так или иначе, вам придется уведомить Бесподобную, что здесь было самоубийство и претензии на выплату страховки недействительны.

– Вовсе нет, ваше преосвященство. – Бридон не спеша выколотил трубку в камин. – Я хочу написать, что Компания должна выплатить страховку, так как Моттрам скончался в результате несчастного случая.

– Силы небесные! – воскликнул епископ. – Вы что же, собираетесь утаить правду? В таком случае ваши нравственные принципы не менее порочны, чем Моттрамовы.

– Нравственные принципы здесь роли не играют, – ответил Бридон. – Речь о фактах. Я напишу Компании, что Моттрам жертва несчастного случая, ибо это чистая правда.

Анджела тихо ахнула.

– Неужели? – Мистер Эймс даже руками всплеснул.

– Опять новый поворот! – простонал мистер Поултни.

– Совершенно верно. Я не профессиональный детектив и не умею, как они, сесть, проанализировать все от начала до конца и сделать выводы. Я самый обыкновенный человек и, как все люди, ошибаюсь и недоумеваю. Но проходит немного времени, и вот, когда я думаю совсем о другом, например о пасьянсе, события неожиданно предстают передо мной в новом свете. Ну, вроде как узор из кубиков: поначалу он кажется вогнутым, а стоит отвести глаза, и – щелк! В мозгу словно что-то переключается: посмотришь снова, а узор-то выпуклый! Отчего так происходит? Оттого, что достаточно увидеть по-другому один кубик, и меняется весь узор. Так и здесь: взгляни по-новому на какой-то один факт – и вся история предстанет в новом свете.