Джон Карр - Отравление в шутку

Росситер беспокойно зашевелился в кресле.

— Послушайте, — пробормотал он, — вы громоздите в одну кучу все сразу. Значит, по-вашему, он задумал убить Твиллса и Клариссу, и Твиллс догадался об этом с самого начала…

— Вспомните, что сразу же сказал Твиллс. Первые слова, которые я от него услышал, были: «Да простит меня Господь. Я несу ответственность». Затем он поговорил с судьей вне библиотеки, и я не слышал, о чем был разговор. Твиллс не хотел, чтобы при этом присутствовали посторонние. Может, он сказал: «Я знаю, судья, что мышьяк ей дали вы»? Не потому ли судья вернулся дико взбудораженный, и это возбуждение охватило его еще до того, как начал действовать гиоскин.

— Продолжайте…

— Твиллс, похоже, знал и о том, что судья — морфинист. Обратите внимание, он единственный, кто не беспокоился о том, что с другими членами семьи может произойти какая-то беда! Он сказал Клариссе: «Если кого-то и попытаются отравить, так это меня». И еще он сказал мне, что ожидает ночью визитера. Он потому-то и не ложился спать — ждал этого посетителя, но яд подействовал раньше. Он надеялся в этом разговоре обезопасить себя и Клариссу. Но посещение не состоялось.

Что же касается планов убийцы, то Твиллс мог вычислить это или просто предположить, что судья, охваченный своими страхами и галлюцинациями, под воздействием морфия может пожелать извести всех до одного в этом доме. Оба варианта возможны, но в любом случае Твиллс подозревал, что первой жертвой будет он. Твиллс все рассказал судье о свойствах гиоскина, показал бутылку, и судья знал, где она хранится. Кроме них, в комнате тогда больше никого не было.

— Я, кажется, вижу, какой вывод вы хотите сделать, — сказал Росситер. — Хотя последний пункт вызывает у меня сомнения. Что-нибудь еще?

— Так, одно рассуждение… Вы знаете характер судьи, его чопорность, его понимание семейного долга, его взгляд на жизнь…

— Так. И что же?

— Может быть, обстоятельство, что окружающие делали все, чтобы разрушить его представление о себе, и привело к тому, что в нем взыграло желание убивать. В основе всего как раз, возможно, и лежит традиция, завещанная от предков. Распад традиционных представлений…

— Почему вы так считаете?

Я встал, взял томик Гейне со стола и сказал:

— Смотрите, все это как раз является ответами на вопросы Твиллса.

«Уверен ли я, что знаю отравителя?

Что было сожжено в камине и почему?

Могла ли личность произвести такое впечатление?

Имеет ли это объяснение с точки зрения медицины?

Психологии? (Да. См. работы Ламбера, Графштейна).

Как насчет C17N19NO3 + H2O? Влияние?»

Я медленно положил книгу на стол и продолжил:

— На вопрос номер три дан положительный ответ — с привлечением двух знаменитых авторитетных психологов.

Наступила долгая пауза. Росситер взъерошил волосы.

— Вы и сами в это не очень-то верите, — буркнул он.

— А я и не говорю, что верю. Я сказал, что в это верит Сарджент. И еще Рид. Доктор — старый знакомый судьи… — Я вдруг замолчал, вспомнив сегодняшнее утро. — Рид заметил следы от уколов на руке судьи, когда мы втроем навещали его, и, наверное, пришел к выводу, что Куэйл потерял рассудок от морфия и натворил все это… Он очень хотел выговорить судье, старался доказать, что Твиллс покончил самоубийством. Но это как раз и усилило подозрительность Сарджента.

Мы вдруг услышали, как кто-то спускается по лестнице, и разом замолчали. Сначала до нас донесся высокий протестующий голос женщины, затем низкий судьи. Росситер встал, бросил окурок сигареты в камин и подошел к окну. Когда судья вошел в библиотеку, он усиленно смотрел в окно.

Судья Куэйл выглядел старым и изможденным. Его слабые глаза щурились при газовом свете. Он сбросил с плеча руку Мери и сказал:

— Со мной полный порядок. Ты слышишь! Отпусти меня! Джентльмены, — обратился он к нам, заслоняясь рукой от света, показавшегося ему слишком ярким, — боюсь, я был не в лучшем виде некоторое время назад. Позвольте мне присесть.

Он стал шарить рукой стул. Продолговатое лицо выглядело изможденным, голова нервно подрагивала.

— Нервы… С нервами шутки плохи, — сказал судья. — Не всем доводилось видеть то, что видел я.

— Не надо об этом, папа! — воскликнула Мери, злобно посмотрев на меня.

— Я сорвался, — сказал судья отсутствующим голосом. Глядя в пространство, он пошевелил пальцами вытянутой руки, словно щупая воздух. — Я сорвался. Я полагаю, джентльмены, вам известно, что я был в подвале? — Красные глаза Куэйла уставились на меня.

Я кивнул.

— Да, сэр. Вам, наверное, нечего нам сказать по этому поводу?

— Самое странное, что я совершенно не помню, как я там оказался. Помню, как вышел отсюда, помню, как вошел в столовую, сел. Потом, — он поднес руку ко лбу, — я оказался на лестнице в подвал. Я подумал, что если поработаю руками, — он сжал и разжал кулаки, — то мне станет лучше. Поработаю пилой, рубанком…

Он вдруг стал приподниматься со стула. Мери схватила его за плечо.

— Не важно, — пробормотал он, садясь обратно. — Я вошел в подвал, щелкнул выключателем, но свет не зажегся. Мне даже не показалось это странным, джентльмены. Я отнесся к этому как к чему-то само собой разумеющемуся. Впереди я увидел огонек. То была свеча. Затем я обо что-то споткнулся и наклонился, чтобы…

— Это вы кричали? — поспешно спросил я.

Все еще наклонившись, он водил руками над полом, словно мыл их в луже. На лбу его набухли вены. Он поднял голову.

— А… Не знаю. Может быть, и я.

Мои прежние теории рухнули, как песчаные замки. Он и в мыслях не держал, что его могут в чем-то подозревать. Он ни разу не попытался заявить о своей невиновности, как обязательно сделал бы человек, которого увидели с окровавленными руками. Ему это просто не пришло в голову. Но тут я подумал: «А что, если все эти ужасы случились в те моменты, когда в его сознании возникали пустоты и он не отдавал отчета в своих действиях?» Я представил, как он тяжкой поступью идет по лестнице в подвал, как его худая фигура показывается в подвальной полутьме…

— Когда же вы отправились туда, судья? — спросил я. — Перед тем, как мы с мистером Росситером видели вас в холле?

— Наверное… Кажется, я пробыл там лишь мгновение.

— И вы никого там не видели?

— Боюсь, что я не помню. У меня нет никаких воспоминаний. Хотя у меня создалось впечатление, — сказал он, наморщив лоб, — что кто-то протиснулся мне навстречу, когда я спускался. Но я в этом не уверен.

— А ты знаешь, что произошло, Мери? — обратился я к его старшей дочери.

Она кивнула. Вид у нее был жалкий. И страх, и злость как ветром сдуло. Она застыла, положив руку на плечо отца.

— Ты слышала крик?

— Да, еще бы…

Передо мной стояла трудная задача. Судья Куэйл снова сел в кресло. Он сидел не шелохнувшись, и лишь по сопению можно было догадаться о его присутствии. Я подошел к нему и сказал:

— У меня для вас новости. Могли бы вы меня выслушать?

В его прищуренных глазах появилось вопросительное выражение, хотя в целом он особого интереса не проявил.

— Я в здравом рассудке и ясном сознании, мистер Марл, — ответил он, пытаясь быть резким. Но слова эти, похоже, резали его собственную душу.

— Вернулся ваш сын, Том. Спокойней!

Судья крепко вцепился в подлокотники. На несколько минут он окаменел, утратив дар речи.

— Значит, вы ничего не имеете против? — спросил я.

Медленно он перевел взгляд со стены на меня. В его глазах было страдание.

— Нет, — сказал он, — я даже рад.

Он снова закрыл глаза. Слова эти он произнес еле слышным шепотом. Но напряжение вдруг оставило его тело, морщины словно разгладились, он напоминал человека, который после ночи кошмаров и ужасов получил возможность отдохнуть. Не открывая глаз, он спросил:

— Я надеюсь, с ним все в порядке?

— Он побывал в больнице, но теперь ему лучше.

— Вот как? — Его пальцы снова крепко сжали подлокотники. — Да. Он писал нам об этом. Я был рад выслать ему необходимую сумму. Я без труда смог ее выделить…

«Небольшая и жалкая ложь, судья Куэйл. Деньги выслал Твиллс, потому как у вас их не было. Вы сделали вид, что не одобряете этого, чтобы не признаваться, что у вас нет ни гроша. А теперь вы мягко постукиваете пальцами по ручке кресла. Теперь-то я понял, почему вы так отреагировали на мой стук в дверь вчера вечером. С тех пор как Том ушел из дому, вы думали, что это вы его выгнали, а после того письма вы представляли, как ему худо одному, среди чужих людей, без денег, с подорванным здоровьем, как он думает, что вы его ненавидите. А для вас это было уж слишком, судья».

— Скоро он встанет на ноги, сэр, — сказал я. — У меня такое впечатление, что он хочет остаться.

Старик кивнул, словно во сне. Мы пребывали в молчании до тех пор, пока дверь не отворилась и в библиотеку не вошли Джоанна и Джинни.