Жюль Мари - Выстрел. Дело, о котором просили не печатать

— Насчет ее замужества, конечно. Вы не должны упускать из виду, что она привлекательна и может иметь поклонников.

Лорд с беспокойством посмотрел на меня; ясно было, что этого разговора он не предвидел.

— Среди всех молодых людей, которые интересуются ею, — продолжала я, — самая лучшая партия, по моему мнению, это сэр Патрик Дэнс.

— Он очень милый молодой человек, но я не думаю, что Жоржиане он нравится.

— Во всяком случае у нее нет причин отказывать ему.

— И я хотел бы этого. Только как бы ей не ошибиться.

— Как бы ей еще больше не ошибиться, — многозначительно ответила я.

Он вопросительно посмотрел на меня.

— С ее экстравагантными идеями относительно женского вопроса, — продолжала я, — она может снизойти до какого-нибудь проходимца, рекомендацией которому будет служить лишь поверхностная болтовня на научные темы.

Лицо лорда Чарнворта омрачилось.

— Разве вам ни разу не бросалось в глаза, какое необыкновенное внимание проявляет Жоржиана к разглагольствованиям господина Карслека Перауна?

— Нет! — выкрикнул лорд с таким гневом, который удивил меня. — Я этого не потерплю!

NB. Остальная часть показаний мисс Стейси, довольно обширных по содержанию, была принята во внимание при составлении того, что последует ниже, после показаний Карслека Перауна.

Я, Карслек Пераун, бакалавр Оксфордского университета, однажды сидел у окна роскошно обставленной классной комнаты на третьем этаже дома на Корнуэльской улице, несколько дней спустя после дня рождения мисс Уольден. У покрытого зеленым сукном стола, стоявшего посередине комнаты, худенький двенадцатилетний Морис пыхтел над составлением карты Африки, но мои мысли были далеки от занятий моего ученика. Я силился объяснить себе ту проблему, которая не давала мне покоя с того самого вечера, когда Мейлита предсказывала будущее.

Я не верю в хиромантию. По моему мнению, все эти профессора таинственных познаний — не что иное, как обычные шарлатаны, заранее собирающие сведения окольными путями и использующие их во время своих предсказанияй. Однако, вопреки этому убеждению, меня заинтриговало и до сих пор продолжает беспокоить поведение самого лорда Чарнворта.

Я взглянул на своего хозяина в тот момент, когда его стали просить протянуть ладонь Мейлите. Я не мог не заметить, что он вздрогнул, при этом лицо его выражало явную досаду. Это было вполне естественно — лорду Чарнворту просьба продемонстрировать всем свою обездвиженную параличом руку могла показаться издевательством над его недугом. Но я не спускал с него глаз и заметил, что он сильно разволновался в тот момент, когда должен был протянуть гадалке руку. И хотя лорд Чарнворт заранее заявил, что не верит в предсказания Мейлиты, тем не менее мне стало понятно, что мой хозяин совсем не такой уж скептик, каким хотел казаться. Половину своей жизни он провел на Востоке, а ведь всем известно, что европейцы, долго прожившие среди восточных людей, сами заражаются таким же суеверием, как и туземцы. Итак, если лорд Чарнворт глубоко в душе и доверял искусству хиромантии, возможно, именно это, а отнюдь не болезненное отношение к парализованной руке, и было причиной, по которой он отказывался протянуть Мейлите свою ладонь.

Это стало моим первым открытием. Тем временем гадалка с очевидным смущением и медлительностью читала по протянутой ей руке. Естественно, это заставило меня еще внимательнее всмотреться в лицо лорда Чарнворта. Несмотря на его усилия казаться совершенно спокойным и демонстрировать окружающим полное безразличие к гаданию, я не мог не заметить, что лорд Чарнворт втайне увлечен происходившим. Я сопоставил этот особенный интерес с нежеланием лорда показывать гадалке свою ладонь и с тем суеверием, о котором только что упомянул, — и задался вопросом: «В чем же дело? Он боится, что гадалка что-то прочтет по его руке?»

До этого момента мои отношения с хозяином были довольно хорошими. Своим положением у лорда Чарнворта я был очень доволен. Я любил своего воспитанника, который отвечал мне взаимностью. Попытки мисс Стейси подчеркнуть разницу в моем и ее положениях меня скорее забавляли, чем обижали. Что же касается Жоржианы, то с первых дней своего пребывания в доме лорда Чарнворта я убедился, что она для меня дороже всех женщин мира. Первым шагом к сближению с ней послужила привязанность ко мне ее брата, которого она безумно любила. Еще ближе мы сошлись во время тяжелых дней болезни и смерти покойного лорда Чарнворта. Во всем замке не было никого старше меня, если не считать экономки, — к кому Жоржиана могла бы обратиться за помощью и советом? Когда же пробил последний час и нам стало неудобно оставаться вдвоем под одной кровлей, то я со своим учеником снял квартиру у приходского священника, а жена священника на время переселилась в замок к Жоржиане. В ту пору я и был вовлечен в разговоры о новом лорде Чарнворте, о котором при жизни покойного лорда не было сказано ни единого слова. Характер и склонности изгнанника стали предметом боязливых разговоров между мисс Уольден и тремя лицами, которым она доверяла, — это приходской священник, его жена и я. То немногое, что можно было вынести из воспоминаний о молодости Чарльза Уольдена, казалось не особенно утешительным. Новый лорд оставил после себя дурную славу.

«Он вовсе не был похож на остальных Уольденов!» — так отзывались о нем те, кто лучше других помнил его. В округе знали о похождениях лорда, за исключением одного, которое и повлекло за собой его изгнание из Англии. Это последнее было покрыто непроницаемой тайной, разгадать которую не мог никто. Ясно, что эта тайна была известна только отцу и брату и умерла вместе с ними.

Предпосылки для будущего были невеселые. Вынужденная двадцатилетняя ссылка, конечно, не могла вызвать у лорда добрых чувств к своим родственникам. В тот период, когда существовали опасения, что сироты окажутся на улице, когда они горели желанием поскорее узнать свою судьбу, расстояние между мисс Уольден и мной совсем уменьшилось. Она была моей путеводной звездой. Но затем пришедшие из Китая телеграммы восстановили ее в прежнем положении хозяйки дома, в котором я был чужим и зависимым.

По этой причине я с первой же минуты почувствовал к своему новому хозяину если не враждебность, то по крайней мере неприязнь. Я готов был отомстить ему за то, что он похищает у меня Жоржиану; лорд Чарнворт оскорблял мое самолюбие тем, что благодетельствовал девушке, которую я мог бы назвать своей, если бы она была бедна.

Затем появился новый повод для ревности. Дядя, очевидно, стал увлекаться Жоржианой как женщиной, и это терзало мое сердце тем более, что я не имел никакого права объявить войну своему сопернику. Дружба Жоржианы и лорда Чарнворта стала мешать ее дружбе со мной, или мне стало так казаться. Несмотря на холодность, которую лорд Чарнворт первое время проявлял по отношению к своей племяннице, мне вскоре стало казаться, что близость, установившаяся между ними, и теснее, и совсем иного свойства, чем родственные отношения между Жоржианой и ее покойным дядей. Для прежнего лорда Чарнворта его племянница была не более чем любимым дитятей, для этого же, увидевшего ее в первый раз уже тогда, когда она превратилась в красивую женщину, она стала товарищем и ровней.

Таким образом, вопрос, занимавший мое внимание, обрел для меня первостепенную важность, ибо лорд Чарнворт встал между мной и Жоржианой, как железная решетка. И я хотел как можно быстрее устранить эту преграду. Все сказанное мной слишком интимно, но я говорю об этом с той целью, чтобы было понятно, почему именно я, а не кто-либо иной взялся разоблачить прошлую жизнь лорда Чарнворта.

Однажды за завтраком Морис попросил дядю рассказать что-нибудь о Китае. Когда завтрак окончился и я встал из-за стола, лорд Чарнворт остановил меня:

— Попрошу вас, господин Пераун, пройти со мной в библиотеку.

Я поклонился и последовал за хозяином. Когда мы оказались одни, лорд Чарнворт опустился в кресло и сказал мне:

— Я хочу предупредить вас, что я был бы очень рад, если бы вы не внушали Морису интереса к Китаю. Я ненавижу любопытство. Хоть я прожил долгие годы в Китае, попрошу вас учесть, что это было для меня самое неприятное время, и я предпочел бы, чтобы мне не напоминали о нем. Поняли?

Я поклонился:

— Слушаю, милорд. Теперь, когда я знаю ваши желания, конечно, я постараюсь исполнить их.

— Благодарю вас. Больше ничего.

Я еще раз поклонился и молча вышел из комнаты. Почтительное выражение лица, которое я сделал в присутствии лорда Чарнворта, превратилось в торжествующее, едва я переступил порог его замка. Я провел эксперимент, и он дал мне важный результат. С этих пор я уже не сомневался, что в жизни лорда Чарнворта была страница, которую он хотел скрыть от всех.