Агата Кристи - Вилла “Белый конь”

Лежен был весь внимание, и миссис Коллинз разболталась пуще прежнего.

— Ну, дала я ей, значит, журналов. Но только ей не читалось. И раз она говорит, как сейчас помню: «Лучше о многом не знать, если все не так, как надо, правда?» А я ей: да, милочка, А она: «Не знаю. Уверенности у меня никогда не было». А я говорю: ну ничего, ничего. А она: «Я ничего бесчестного не делала. Мне себя упрекнуть не в чем». Я отвечаю, конечно, мол, милочка, а сама подумала, может, у нее на работе какие-нибудь делишки обделывают, и она знает, но раз это ее не касается, не вмешивается.

— Возможно, — согласился Лежен.

— Одним словом, поправилась она, почти совсем поправилась, вышла снова на работу. Я ей говорила: рано. Посидите дома еще денек-другой, говорю. И зря она меня не послушалась. Приходит домой на второй день, гляжу, а она вся в жару пылает. Еле по лестнице поднялась. Надо, говорю, доктора позвать, да только она не захотела. И ей становилось все хуже и хуже, глаза не видят, лицо горит, дышит с трудом. А вечером на следующий день еле-еле шепчет: «Священника. Позовите священника. Побыстрее — будет поздно». Ей нужно было не нашего пастора, а католического священника. Я-то не догадывалась, что она — католичка, ни распятия у нее, ничего такого. Я вижу, на улице мальчишка Майк; бегает, послала его за отцом Горманом. И уж решила: ничего ей говорить не стану, а сама позвоню в больницу.

— Вы сами провели к ней священника, когда он пришел?

— Да. И оставила их одних.

— Они что-нибудь говорили?

— Не помню что, только когда я дверь закрывала, слышу, она говорит про какое-то злодейство. Да и что-то про коня — может, это она про скачки, там ведь всегда жульничество.

— Злодейство, — повторил Лежен. Его поразило это слово.

— Они должны признаваться в грехах перед смертью — так ведь у католиков заведено? Вот она и признавалась, верно.

Лежен не сомневался, что это была предсмертная исповедь, но в его воображение запало слово «злодейство». Должно быть, страшное это злодейство, если священника, который узнал о нем, выследили и убили…

Трое остальных жильцов миссис Коллинз ничего сообщить не могли. Двое из них, банковский клерк и пожилой человек, продавец из обувного магазина, жили здесь уже несколько лет. Третья была девушка лет двадцати двух, которая недавно стала здесь снимать комнату, работала она в универсальном магазине неподалеку. Все трое едва знали миссис Дэвис в лицо.

Женщина, которая видела отца Германа на улице в тот вечер, тоже ничего сообщить не могла. Она знала отца Гормана, была его прихожанкой. Эта женщина видела, как он свернул на Бетналл-стрит и зашел в кафе приблизительно без десяти восемь.

Мистер Осборн, владелец аптеки на углу Бартон-стрит, располагал более интересными сведениями. Это был невысокого роста пожилой человек в очках, с лысой головой и широким простодушным лицом.

— Добрый вечер, инспектор. Проходите!

Лежен прошел за старомодный прилавок и через нишу, где молодой человек в белом халате с ловкостью фокусника разливал лекарства в пузырьки, в маленькую комнату — там стояли два кресла, стол и конторка. Мистер Осборн сел в одно из кресел, Лежен занял другое. Аптекарь наклонился вперед, глаза его блестели:

— Кажется, я смогу вам помочь. Посетителей в тот вечер было немного — погода отвратительная. Мы закрываем в восемь по четвергам. Тукан все сгущался, на улице почти никого. Я стоял у дверей и глядел на улицу. В прогнозе погоды сказали, что будет туман. Стою я, значит, у дверей и вижу — отец Горман идет по улице. Я его, конечно, хорошо знаю в лицо. Ужасно, убить такого достойного человека! Вот отец Горман, говорю я себе. Он шел по направлению к Уэст-стрит. А чуть позади него — еще кто-то. Мне бы и в голову тогда не пришло обратить на него внимание, но вдруг он останавливается, как раз у моей двери. Я думаю: что это он остановился? — а потом заметил, отец Горман замедлил шаги. Потом он снова пошел быстрее, и тот другой человек — тоже. Я подумал: быть может, он хочет догнать священника, поговорить с ним.

— А на самом деле этот человек, видно, просто следил за ним?

— Теперь-то я уверен, что было именно так, но тогда…

— Вы сможете описать этого человека?

Лежен не рассчитывал на сколько-нибудь вразумительный ответ. Он ожидал обычных расплывчатых описаний. Но мистер Осборн оказался из другой породы, чем хозяин маленького кафе.

— Думаю, что да, — уверенно отвечал он. — Это был человек высокого роста…

— Приблизительно какого?

— Ну, около шести футов, не меньше. Хотя он мог казаться выше, чем на самом деле, из-за своей худобы. Покатые плечи, на шее — кадык. Длинные волосы. Большой крючковатый нос. Внешность очень приметная. Конечно, я не мог разглядеть цвет глаз. Понимаете, я его видел в профиль. Возраст — лет пятьдесят. Это видно было по походке, молодые люди движутся совсем иначе.

Лежен мысленно представил себе расстояние от аптеки до противоположного тротуара. У него возникли сильные сомнения. Рассказ аптекаря мог быть плодом живого воображения — такое случается часто, особенно когда допрашиваешь женщин. В этих случаях фигурируют невероятные подробности — навыкате глаза, густые брови, обезьяньи челюсти, свирепое выражение лица.

А мистер Осборн рассказал про человека с обычной внешностью. Подобное от свидетелей не часто услышишь. Лежен задумчиво посмотрел на собеседника.

— Как вы считаете, вы бы узнали этого человека?

— Конечно, — голос мистера Осборна звучал уверенно. — У меня прекрасная память на лица. Это просто мой конек. Если бы чья-нибудь жена пришла ко мне и купила мышьяка — отравить мужа, я бы мог под присягой заявить на суде, что узнаю ее.

— Но вам не приходилось пока выступать на суде в такой роли?

Мистер Осборн признался, что нет.

— И уж теперь вряд ли придется. Я продаю свое дело. Мне предложили за него хорошие деньги, продам и переселюсь в Борнемут. Нужно идти на отдых, пока ты еще в состоянии наслаждаться жизнью. Я так считаю. Разведу сад. Буду путешествовать…

Лежен поднялся.

— Ну что ж, желаю вам всех благ, — сказал он. — И если до отъезда вы вдруг встретите этого человека…

— Я тотчас же дам вам знать, мистер Лежен. Конечно, Можете рассчитывать на меня. У меня прекрасная память на лица.

Я вышел со своей приятельницей Гермией Редклифф из театра «Олд Вик».

Мы были на «Макбете».

— Поедем поужинаем в «Фэнтази». Когда смотришь Шекспира — всегда проголодаешься.

По дороге мы рассуждали о «Макбете». Гермия Редклифф — красивая молодая женщина двадцати восьми лет. У нее безупречный классический профиль и густая шапка каштановых волос. Моя сестра называет ее «приятельница Марка», причем так и слышишь многозначительные кавычки. Это меня постоянно выводит из себя.

В «Фэнтази» нас встретили приветливо и провели к столику у стены. Когда мы усаживались, кто-то вдруг радостно нас окликнул. За соседним столом сидел Дэвид Ардингли, преподаватель истории в Оксфорде. Он представил нам свою спутницу, прехорошенькую девушку с модной прической — волосы торчали во все стороны, а над макушкой прядки поднимались под невероятным углом.

Как ни странно, прическа ей шла. У девицы были огромные голубые глаза, и рот она все время держала полуоткрытым. Как и все девушки Дэвида, она была непроходимо глупа. Дэвид, человек редкого интеллекта, почему-то находил в этом удовольствие.

— Это моя глубокая привязанность — Пэм! — воскликнул он. — Познакомься с Марком и Гермией. Они очень серьезные и интеллигентные. Держу пари, вы только что с Шекспира или с Ибсена.

— Смотрели «Макбета».

— Ага, ну, как выглядели ведьмы?

— Ужасные, — сказала Гермия. — Как всегда.

— А знаете, — сказал Дэвид, — какими бы у меня были ведьмы, если бы я ставил спектакль?

— Какими?

— Хитрые, тихие старушонки. Как ведьмы у нас в деревнях.

— Но сейчас нет никаких ведьм, — сказала Пэм.

— Ты так говоришь, потому что ты лондонская жительница. В каждой деревне в Англии есть своя ведьма.

— Ты шутишь, — надула губки Пэм.

— Ничуть. Правда, Марк?

— Все эти суеверия давно умерли, — сказала Гермия.

— В глуши они еще живут — как ты считаешь, Марк?

— Может быть, ты и прав, — ответил я. — Хотя сам я не знаю, никогда в деревне не жил.

— Не представляю себе, как можно в «Макбете» показать ведьм обычными старухами. Нужна атмосфера чего-то сверхъестественного, — заметила Гермия.

— Значит, — обратился я к Дэвиду, — у тебя ведьмы бормотали бы свои заклинания, вызывали духов, а сами оставались тремя обычными деревенскими старухами. Что ж, это могло бы действительно произвести сильное впечатление.

— Если можно убедить актеров так играть, — возразила Гермия.

— Шекспир бы сейчас немало удивлялся, глядя на современные постановки своих пьес.