Агата Кристи - Птица со сломанным крылом

Отпустив ее, инспектор сурово сказал:

— Я бы хотел поговорить с мистером Саттертуэйтом наедине. Остальные могут идти, однако прошу всех оставаться в Лейделле.

Едва за вышедшими закрылась дверь, мистер Саттертуэйт торопливо заговорил:

— Инспектор, я… Я уверен, что вы прекрасно владеете ситуацией. Да, прекрасно владеете! Просто мне показалось, что раз у меня, как я уже говорил, возникло такое сильное ощущение…

Инспектор поднял руку, видимо, желая прекратить дальнейшие оправдания.

— Мистер Саттертуэйт, вы совершенно правы. Ее убили.

— Так вы знали?.. — разочарованно произнес мистер Саттертуэйт.

— Есть кое-какие детали, которые насторожили доктора Морриса. — Он взглянул на доктора, присутствующего тут же. Тот кивнул. — На шее оказалась не та веревка, которой она на самом деле была удушена. Та была гораздо тоньше что-то вроде проволоки, вероятно. Эта проволока прямо-таки врезалась в кожу, а сверху уже наложился след от веревки. Ее попросту удушили, а уже потом повесили, чтобы представить как самоубийство.

— Но кто же мог?..

— Вот именно, кто? — сказал инспектор. — В этом весь вопрос. А что вы скажете о муже, который уснул, даже не пожелав жене спокойной ночи, и ничего не слышал — хотя находился тут же, за стеной? По-моему, нам далеко ходить не придется. Надо только выяснить, как они между собою ладили. Вот в этом-то, мистер Саттертуэйт, вы и должны нам помочь. Вы тут человек свой и можете то, чего не могу я. Так вот, выясните, какие между супругами были отношения.

— Но я не намерен… — гордо выпрямившись, начал мистер Саттертуэйт.

— Это уже будет не первое убийство, которое вы поможете нам раскрыть. Помните дело миссис Стренджуэйз? Поистине, сэр, у вас нюх на такие вещи!

Верно, нюх у него был.

— Постараюсь сделать все возможное, — тихо сказал он.

Неужели действительно Ричард Эннсли убил свою жену? Мистеру Саттертуэйту припомнился его вчерашний жалкий взгляд — взгляд человека, который любил и страдал. А мало ли на что может толкнуть человека страдание?..

Впрочем, у этого дела ведь должна быть и другая сторона. Мэйбл говорила ему, что только-только выбирается из темного леса. Она была переполнена ожиданием счастья — притом не тихого и благопристойного счастья, а счастья самозабвенного, счастья-экстаза…

Если Джерард Эннсли говорил правду, то вечером после его возвращения Мэйбл еще, по крайней мере, полчаса не входила в свою комнату. Однако Дэвид Кили видел, как она поднималась по лестнице. В этом крыле всего две комнаты, мимо которых она должна была пройти: комната миссис Грэм и комната ее сына.

Ее сына? Но ведь они с Мейдж…

Если бы между ними что-то было, Мейдж наверняка бы догадалась. Хотя нет, она не из тех, кто догадывается. В общем нет дыма без огня. Дыма…

Вспомнил! Запах дыма из двери спальни миссис Грэм…

Дальше он действовал не раздумывая. Вверх по лестнице, вот комната миссис Грэм… В комнате никого. Мистер Саттертуэйт запер дверь изнутри.

Он направился прямо к камину. В золе чернел целый ворох истлевших бумажек. Осторожно разглаживая их пальцем, он наконец обнаружил в самом низу несколько уцелевших обрывков, по-видимому, писем.

Несмотря на то, что обрывки были обгоревшие и разрозненные, кое-что можно было прочитать.

«Роджер, милый мой, жизнь может быть так прекрасна… Я и не знала…»

«…думаю, что Джерард знает… конечно, очень жаль, но что я могу поделать? Для меня не существует никого, кроме тебя, Роджер… Скоро мы будем вместе».

«О чем ты собираешься рассказать ему в Лейделле, Роджер? В письме ты выразился как-то странно — но я все равно не боюсь…»

Мистер Саттертуэйт достал конверт из ящика стола и осторожно сложил в него все обрывки. После этого он отпер дверь — и, распахнув ее, столкнулся лицом к лицу с миссис Грэм.

Момент был неприятный, и в первую секунду мистер Саттертуэйт несколько растерялся. Однако он тут же взял себя в руки и принял, вероятно, самое правильное решение, объяснив все как есть.

— Миссис Грэм, я произвел у вас обыск и кое-что нашел. В камине уцелело несколько обрывков писем…

В лице ее мелькнуло тревожное выражение. Мгновение — и все прошло, однако мистер Саттертуэйт успел это заметить.

-..писем миссис Эннсли, адресованных вашему сыну…

Она немного помедлила и ответила довольно спокойно:

— Верно. Я решила, что их лучше всего сжечь.

— Почему?

— Мой сын в ближайшее время собирается жениться. Эти письма — а после самоубийства несчастной их могли предать гласности — принесли бы ему только страдания и неприятности.

— Но ваш сын мог сжечь их и сам.

Она не нашлась, сразу, что ответить, и мистер Саттертуэйт воспользовался моментом, чтобы продолжить наступление:

— Вы увидели их у него в комнате, принесли к себе и сожгли. Почему? Да потому что вы боялись, миссис Грэм!

— Я не имею привычки бояться чего бы то ни было!

— Возможно, но ведь в данном случае положение было безвыходное.

— Я вас не понимаю.

— Вашего сына могли арестовать. За убийство.

— Убийство?!

Она смертельно побледнела. Мистер Саттертуэйт торопливо продолжал:

— Вы слышали, как вчера вечером миссис Эннсли зашла в комнату вашего сына. Он говорил ей раньше о своей помолвке? Насколько я понимаю, нет. Значит, сказал вчера! Они поссорились, и тогда…

— Это ложь!

Оба они так увлеклись словесной перепалкой, что не заметили и не услышали, как сзади подошел Роджер Грэм.

— Мама, все в порядке. Не беспокойся. Мистер Саттертуэйт, зайдите, пожалуйста, ко мне.

И мистер Саттертуэйт, вслед за молодым человеком, шагнул к нему в комнату. Миссис Грэм, даже не делая попыток последовать за ними, ушла к себе. Роджер Грэм закрыл дверь.

— Послушайте, мистер Саттертуэйт, насколько я понимаю, вы думаете, что я убил Мэйбл — что я задушил ее здесь, в моей комнате, а потом, когда все спали, тихонько отнес тело наверх и инсценировал самоубийство?

Мистер Саттертуэйт долго не сводил с него взгляда и ответил несколько неожиданно:

— Нет, я так не думаю.

— Что ж, спасибо и на этом. Я… я не мог бы ее убить. Я любил ее. А может, и нет — не знаю. Все так запутано, что я и сам не могу разобраться. Мейдж… Мейдж мне очень дорога… давно люблю ее. Она такая славная! Мы очень друг к другу подходим. С Мэйбл все было иначе… Она была для меня… как наваждение. По-моему, я даже ее боялся.

Мистер Саттертуэйт кивнул.

— Это было как экстаз, как какое-то безумие… Все равно из этого ничего бы не вышло. Такие порывы — они быстро проходят. Теперь я понимаю, что значит быть в плену у наваждения…

— Да, — задумчиво сказал мистер Саттертуэйт. — Вероятно, так оно и было.

— Я хотел наконец от всего этого избавиться… И вчера вечером собирался сказать об этом Мэйбл.

— Но не сказали?

— Нет, не сказал, — помедлив, ответил Грэм. — Клянусь, мистер Саттертуэйт, что после того, как все мы разошлись из гостиной, я больше ее не видел.

— Я верю, — сказал мистер Саттертуэйт. Он встал. Роджер Грэм не убивал Мэйбл Эннсли. Он мог предать ее, но не убить. Он ее боялся, боялся этого призрачного, загадочного наваждения. Он познал неутолимую страсть — и отвернулся от нее. Неясной мечте, способной завести его бог весть куда, он предпочел надежную, благоразумную Мейдж, с которой, он был уверен, у него все «выйдет».

Он был благоразумный молодой человек и как таковой мало интересовал мистера Саттертуэйта — ибо сей джентльмен воспринимал жизнь как художник и тонкий ценитель.

Оставив Роджера Грэма в его комнате, он спустился вниз. В гостиной никого не было. Гитара Мэйбл лежала на табурете возле окна. Мистер Саттертуэйт взял ее в руки и рассеянно провел по струнам. Он был почти не знаком с гавайской гитарой, но по звуку догадался, что инструмент безбожно расстроен. Он попробовал подкрутить колки.

В этот самый момент в гостиную вошла Дорис Коулз. Она поглядела на мистера Саттертуэйта с нескрываемым осуждением.

— Бедная гитара! — сказала она. Уловив упрек, пожилой джентльмен почувствовал, как в нем взыграло упрямство.

— Настройте ее, пожалуйста, — попросил он и добавил:

— Если, конечно, вы умеете.

— Разумеется, умею! — сказала Дорис, возмущенная предположением, что она чего-то не умеет.

Взяв у него гитару, она проворно провела рукой по струнам, но только повернула колок, как струна с жалобным звуком лопнула!

— Ой, как же так!.. Ах… Странно, это не та струна! Это «ля» — она должна быть следующей. Почему она здесь? Она же не должна стоять здесь! Кто мог поставить ее сюда?! Ну и ну!.. Кто же мог сделать такую глупость?

— Наверное, тот, — сказал мистер Саттертуэйт, — кто считает себя самым умным.

Он произнес это таким тоном, что Дорис недоуменно уставилась на него. Мистер Саттертуэйт забрал у девушки гитару, снял лопнувшую струну и, зажав ее в кулаке, вышел из гостиной.