Жорж Сименон - Мегрэ забавляется

Семья Ле Терек владеет консервным заводом в Конкарно, и домашним хозяйкам хорошо известна торговая марка сардин «Ле Терек и Лоран».

Сразу же после свадьбы молодая чета обосновалась в роскошных апартаментах на бульваре Османн, и вскоре доктор Жав стал одним из самых признанных врачей столицы.

Два года спустя глава семьи Ле Терек скончался, оставив свое дело в Конкарно сыну Иву и дочери.

У четы Жав родилась дочь Мишель — сейчас ей три года.

Что касается доктора Негреля, его также считают блестящей личностью. Тридцатилетний холостяк, он все еще живет в студенческой комнатушке на улице Сен-Пер и не позволяет себе излишеств. Негрель так и не обзавелся собственным врачебным кабинетом и работает вместе с профессором Лебье. Негрель впервые согласился подменить одного из своих коллег на время отпуска.

Мы пытались выяснить, находились ли до этого супруги Жав и доктор Негрель в дружеских отношениях, но разобраться в этом не удалось.

Повсюду — на набережной Орфевр и бульваре Османн, а также в медицинской среде — мы наталкиваемся на странный заговор молчания в связи с этим делом.

Консьержка тоже не слишком словоохотлива и ограничивается заявлением, что не ведала о пребывании в доме мадам Жав.

Тем не менее наш собкор на Лазурном берегу все же добился результата, хотя и довольно скромного. На аэродроме в Ницце якобы видели пассажирку, похожую на мадам Жав. Она вылетела в субботу в девять пятнадцать утра рейсовым самолетом, который прибывает в Орли в одиннадцать с четвертью. Но в авиакомпании отказываются подтвердить, есть ли ее имя в списке пассажиров.

Сейчас, когда эти строки идут в набор, доктор Поль приступает к вскрытию».

Вернувшись домой, Мегрэ тщательно вырезал заметку и сунул ее в папочку из плотной желтоватой бумаги — так он поступал всякий раз на набережной Орфевр, когда заводил досье.

Только на службе в таких папках содержались оригиналы документов, подлинники, а тут приходилось довольствоваться газетными статейками более или менее сомнительного толка.

— Ты готова? — спросил он мадам Мегрэ.

Та выплыла из соседней комнаты в светлом хлопчатобумажном платье, белых перчатках и с белой шляпкой на голове, и когда они рука об руку вышагивали по тротуару, то производили впечатление супружеской пары, наслаждающейся отдыхом.

— Похоже, тебя что-то начинает забавлять, — обронила мадам Мегрэ, искоса взглянув на мужа.

Он ничего не ответил, но улыбнулся, подумав не о бедняжке мадам Жав, а о Жанвье, который бьется сейчас над этим делом, стремясь довести его до успешного конца сугубо самостоятельно.

— Кальвадос для всех? — спросил Мегрэ, вытаскивая из кармана трубку, когда официантка в белом переднике подала кофе.

Он понял смысл взгляда, брошенного женой сначала на него, а затем — более скрытно — на Пардона. Он не был пьян, даже не захмелел.

Выпил, пожалуй, ничуть не больше остальных и тем не менее сознавал, что глазки его слегка поблескивают, а речь сделалась вяловатой, что было отнюдь для него не характерно.

На протяжении ужина в глазах мадам Мегрэ вспыхивали искорки умиления, в первый раз она так посмотрела на мужа, когда тот заказал пескарей во фритюре, а во второй — после того как он следом попросил принести жареную кровяную колбаску с картофелем-фри.

Она сразу узнала этот ресторан, куда они с мужем не заглядывали лет двадцать, да и прежде бывали всего пару раз. Вывеска осталась неизменной: «У дядюшки Жюля».

И хотя вместо деревянных столешниц появились вызывающе яркие пластмассовые покрытия, а бар обрел современный облик, в ресторане по-прежнему заправлял дядюшка Жюль, который внешне ничуть не изменился, а седая шевелюра делала его похожим на статиста в парике.

В Жуенвиль они добрались на машине Пардонов, но место для ужина выбрал Мегрэ — прямо напротив острова Любви, вокруг которого сновали лодки и каноэ.

Неподалеку проходили народные гулянья, и доносившаяся с улицы громкая музыка накладывалась на звуки, льющиеся из проигрывателя в самом ресторане. Посетителей было немного, и большинство из них сбросили пиджаки, многие вообще заглянули сюда по-соседски.

Ну чем не доказательство верности Мегрэ той программе отдыха, что он для себя наметил?

— Есть развлечения, о которых непрестанно говорят и даже мурлыкают сложенные о них песенки, но никогда не удосуживаются позволить их себе, — заявил он в начале трапезы. — Например, вкусить чего-нибудь во фритюре в бистро на берегу Марны. Признайтесь, Пардон, часто ли дам доводилось приобщаться к такому времяпровождению?

Доктор задумался и так долго медлил с ответом, что развеселил свою супругу.

— Всего один раз, — сказала она, — когда у мужа еще не было пациентов.

— Вот видите! А мы дважды. Плюс к тому планируем бесцельно побродить, взявшись за руки, по парижским улочкам…

— Увы, виной всему нехватка времени, — вздохнул Пардон.

— Так вот, на сей раз у меня его немерено. Как по-вашему, чем мы занимались после обеда? Сели в автобус, причем он — о, чудо из чудес! — оказался полупустым, и прокатились до площади Сент-Огюстен. И ни одной пробки по пути. Потом пешочком прошлись вдоль всего бульвара Османн…

— И даже ни разу не останавливались?

— Представьте себе, нет.

Мегрэ, само собой разумеется, рассмотрел здание, где проживал доктор Жав. Перед тщательно отлакированными воротами толпилась кучка ротозеев, на которых с досадой косился полицейский в форме. При столь громком происшествии оказаться в толпе зевак! Такое с комиссаром приключилось впервые и очень его позабавило. С одной стороны к дому примыкал магазин восточных ковров, а с другой — бутик, должно быть, страшно дорогой модистки, так как в витрине красовалась всего одна шляпка.

Именно таким — добротным, дорогим, чуточку старомодным — он и представлял себе это здание.

Потом они с мадам Мегрэ прошлись до площади Терн, выпили по рюмочке на террасе кафе, а затем, словно два провинциала, проездом оказавшиеся в Париже, по авеню Ваграм и Елисейским полям добрели до дому.

— Получилось великолепно! — подвел итог Мегрэ.

И был вознагражден первым благодарным взглядом жены, поскольку в точности повторил официантке названия тех блюд, которые они когда-то здесь пробовали. Казалось, все вокруг приводило Мегрэ в восторг — музыка, парочки, что направлялись на гулянье, гребцы лодок на Марне, ночь, начинавшая понемногу их обволакивать. Чувствовалось, что ему хочется сбросить пиджак по примеру остальных, но он не решался сделать этого, видимо стесняясь Пардона.

Мадам Мегрэ подняла глаза на доктора, без слов говоря ему: «Видите, он выздоравливает».

Мегрэ и в самом деле будто помолодел. Другим было невдомек, что весной он утомился гораздо сильнее, чем все предполагали, пусть и не признавался в этом даже самому себе. Порой его выматывали абсолютно пустячные усилия, и комиссар начал задумываться, не кончит ли он свои дни, как Бодар.

Бодар, один из его коллег, сотрудник службы общей информации — порядочный и до крайности щепетильный человек, внезапно подвергся несправедливым нападкам.

Мегрэ, как мог, защищал его, но за всем этим делом угадывались политические игры высокопоставленных чиновников, которым шкура Бодара была нужна, чтобы обелить самих себя.

И они преуспели в интригах. Бодар почти полгода отбивался, защищая скорее свою честь, чем положение, и однажды утром, поднимаясь по парадной лестнице здания на набережной Орфевр, упал замертво.

Возможно, именно из-за случая с Бодаром комиссар и принял решение уйти в отпуск и позволить себе те маленькие удовольствия, от которых был вынужден надолго отказаться. Такие, как этот ужин на берегу Марны.

Когда они зашли за четой Пардон на улицу Пикпюс, доктор бросил всего одну фразу:

— Жав вернулся домой.

— А Негрель? — спросил Мегрэ.

— Не знаю.

Было забавно узнавать новости от Пардона, ничего не смыслившего в ремесле комиссара. Во время обеда они больше не возвращались к этой теме. Теперь, когда мужчинам подали кальвадос, а женщинам ликеры, супруги, как это обычно делалось после вечерних застолий на улице Пикпюс, сдвинули кресла и принялись вполголоса беседовать.

Было безветренно, с реки тянуло сыростью. Какая-то парочка крутила патефон на лодке, и та под звуки нежных песен дрейфовала по воле волн.

— Перед выездом, — произнес Пардон, — я позвонил Деберлену. Оказывается, он неплохо знает Жава, вместе с ним проходил интернатуру, и они встречались до самого последнего времени.

— Что он рассказал?

— Жав, похоже, выходец из очень простой семьи в Пуатье. Сын банковского бухгалтера и учительницы. Отец умер, когда Жав был совсем юным, так что воспитала его мать. Высшее образование смог получить только благодаря стипендии, и его студенческая жизнь, по-видимому, была не из легких.